Сказание 5.2. О любви и отравленных стрелах предназначения (1/1)

Нет, это не я. Не Аид Громовержец, Владыка Олимпа. Не Эгидодержец, Гостеприимец, Щедрый Дарами, Справедливый и Мудрый. Не хозяин Золотого Века, у которого всё началось правильно.Прикажу ногам?— они не двинутся: вросли в землю. Не дрогнет спина: срослась с троном. И руки не поднимут кубок: висят плетью. И глаза отказываются моргать: они не видят больше мира. Нет больше мира. Есть она, танцующая на зеленой лужайке. Есть я, оглохший, ослепший, как… никогда: лучнику нельзя слепнуть, ему нужно точно видеть цель. Онемевший и забывший дышать: зачем тратить принадлежащий ей воздух? В один миг лишившийся всего, чего добивался?— годами, за что боролся?— годами… Правления. Величия. Трона. Всего. Хтония нет на моей голове, но я невидим, потому что меня нет больше. И у меня больше ничего нет. Потому что у меня нет ее. Золото трона, на который мне пришлось сесть на пиру, ласкается к пальцам?— будто хочет утешить, плеч?— словно стремится удержать от непоправимого. Прости меня, родное золото, я понимаю, что ты хочешь помочь…Но непоправимое свершилось. Я гляжу на дочь Деметры и Зевса, свою будущую невестку, и чувствую, как стрела, которую никто не посмел бы спустить с тетивы?— как она не спеша отравляет своим ядом все мое существо, и меня больше нет.Есть?— ее взлетающие в воздух в танце кудри, сияющие медью. Зелень взгляда, которым она ласкает травы?— менее зеленые, чем ее глаза. Звуки ее смеха?— она тихо смеется в упоении танцем, который больше похож на полёт.И сам этот полёт, каждое движение которого втискивает отравленную стрелу глубже в мое сердце, хотя я и так никогда не смогу ее выдернуть.Улыбка, из-за которой Гелиос-Солнце держится подальше от этой поляны: ему с его колесницей нечего противопоставить…И тихий звон бронзовых браслетов на ее запястьях, и нежность губ, и абрис плеч, и все то, что я нетерпеливо вбираю глазами, все то, что проникает меня и течёт в крови и отбрасывает меня-Владыку на годы назад, превращая в черноглазого пастушка с Крита. Я не лучник?— мишень. Неудачливая мишень, не успевшая увернуться. Где-то там, позади, глохнет крик верной моей заплечной спутницы?— теперь я понимаю, почему она с самого начала советовала не женить сына на дочери Деметры. Запоздалое, ненужное понимание?— потому что мне сейчас вообще ничего не нужно, кроме нее, потому что я уже поймал грудью проклятую стрелу, потому что сейчас передо мной?— тайна. Коснись?— и разгадаешь. Это что-то такое простое, вроде песни о том, чтобы стоять и смотреть на нее, забыв обо всем остальном, потому что ее танец, смех, волосы?— это важнее… важнее… чего? Ответ был на подступах, я чувствовал его кожей, ощущая себя легко, как никогда, испытывая почти свободу от всего наносного, каких-то мелочей, которые я придумал сам для себя… Потом на солнечную полянку пала тень?— облачко набежало на Гелиосову колесницу, и в ушах отдался далекий голос из прошлого. Мой собственный.?— Что будет, если ты полюбишь? Если я полюблю? Ты помнишь, кто она, Кронид? Та, которую ты сватаешь за сына. Ты помнишь, почему она улыбается тебе сейчас? Потому что ты?— ее будущий свекр. Ты помнишь, что сейчас пир и дороги назад нет? Ты помнишь, кто ты, Кронид?! …да какая, в общем-то, разница. Я же просто сижу на пиру у Парнаса, любуясь самым прекрасным существом, какое мне доводилось видеть?— куда там Афродите с ее томными взглядами и безукоризненной улыбкой! Я никуда не собираюсь, мне и здесь довольно неплохо, и я даже не понимаю, что это так стучится ко мне в виски запоздалым гостем… какие-то стихи… строки из закона… пророчество! Родное золото трона обожгло пальцы. Сверкнула в глазах безумная улыбка матери, похожая на улыбку отца, и отдалось внутри грохотом скорого обвала: ?Тебя свергнет сын, сын, сын…? И я рванулся обратно к себе, к Владыке. К обреченному правителю, который скоро окажется в Тартаре и сможет еще раз поздороваться с отцом. У которого не может быть любви. Да и всего остального тоже. Выдохнул. Опустил глаза. Потом поднял. Оказывается, они все смотрели на меня. С вопросом. Танец кончился, и теперь Владыке следовало бы что-нибудь сказать в честь знакомства с невестой. Похвалить танец. Ободрить. Объявить, что браку быть. Долг обрушился на плечи так, будто я пытался поднять на них Олимп. Нестерпимо желая исчезнуть, я поднялся с трона. Вознес перед собой чашу. Убить дрожь и хрипотцу в голосе было трудно, но я не промахнулся. —?Радуйся, юная Кора! Никогда не видел я такого дивного танца. Брат мой говорил мне, что ты прекрасна, и теперь я убедился в этом сам?— и то, что я вижу, стократ лучше любых слов. Слова… слова?— шелуха. Мелькнуло вдруг: почему шелуха? Откуда?! Порошат и порошат, будто легкий первый снежок на севере. Скрывают измученную землю, под которой таится источник лавы. Тронь?— выплеснется огнем из груди.?— Прими же этот дар, дочь Зевса, в знак нашего знакомства и в память об этом дне! Гера набрасывает на твои плечи покрывало, которое они с Афиной ткали и вышивали вместе. На покрывале цветут червонным золотом неведомые цветы, и твои кудри загораются еще ярче. —?Радуйся, о великий Владыка. И я слышала многое о тебе и всегда мечтала тебя увидеть. Благодарю за твой дар?— он прекрасен. Прекрасна?— ты. В свадебном покрывале, которое я сам тебе преподнес и которое почему-то не успел испепелить?— а надо бы. Жаль, этот миг, когда мы стоим напротив друг друга, слишком короток, Кора?— и я не успеваю как следует заглянуть тебе в глаза. Что там? Рассказы о великом Владыке, хозяине Золотого Века?— на такого и посмотреть-то боязно? Бесконечные внушения Деметры: ?Это же Климен Олимпийский, дочка, только не выкини что-нибудь, в своем духе!? Бестревожные дни на Элевсине, заполненные играми с нимфами и собиранием цветов, и осторожные вопросы: ?А этот… ну, старший брат… он какой, очень строгий?? Так ты хотела увидеть меня? Жаль, я не успеваю выяснить?— почему: ты прячешь взгляд под медными ресницами. И хорошо, что ты сама не умеешь читать по глазам, юная Кора. Иначе мне труднее было бы исполнить долг. Навязший в зубах, тяжкий долг?— на двоих с Зевсом. Объявление, что свадьбе быть. —?Здесь и сейчас говорю тебе, Зевс: свадьбе между нашими детьми быть! —?Здесь и сейчас говорю тебе, Аид… ?Будет. Будет. Будет?,?— ударило в виски. Глухо, раскатисто. Свадьбе… быть?— отдалось полынным привкусом в горле. Юная Кора взглянула с испугом?— наверное, что-то все-таки увидела на лице?— и я торопливо махнул рукой, сел на место, отгородился золотым кубком…?— Ты чего, брат?! Свадьбу празднуем, не поминки справляем. Хей! Чаши поднимем за Ареса Клименида и дочь мою, Кору! Звякнули чаши. Вино хлынуло в горло. Полынный привкус остался.* * * Уйти удалось не сразу?— ближе к закату, когда пыл пира прогорел, и начались состязания. До этого сидел, смотрел в кубок, отшучивался от Зевса. —?Не жалко такую красавицу?— и сыну отдавать? —?А тебе своему Гефесту Афродиту?— не жалко ли?! —?А может, и не жалко. Как-никак, поближе будет. К слову, Гефеста так?— это Арес? —?Да уж, знаешь ли, не Гестия. Примириться я приказал. Извинения принесет. —?Да какие там извинения, что я, не понимаю, что ли?! Афродита, опять же. Кора была с женщинами, в другом пиршественном шатре. Зато вернулся нахмуренный Арес. Зыркнул исподлобья на меня, Гефеста взглядом не удостоил. В ответ на поздравления Зевса?— закатил глаза и подался на край стола. Там и сидел с уксусной миной, кого-то мне очень напоминающий. Не того ли, кто смотрит из отражений? Все-таки смог. Удержался, дотянул. Посмотрел даже на состязания лучников, где за первый приз схватились Артемида и Аполлон. Отказался показать свое мастерство: —?Это было бы нечестно, брат, ты же знаешь, я не промахиваюсь. И уже потом побрел, сбросив с себя надоевшее величие, в сад Деметры. Нашел уютное озерцо с пригорком на нем. Над пригорком рос и золотился не ко времени тополь?— не осенний, просто листья золотые почему-то. Над этим озерцом?— кристально чистым, со светлой холодной водой, я и присел в до странного знакомой позе. Будто домой вернулся. Казалось только?— протяни руку, возьми стилос и начни чертить по песку извилистый след своей памяти… Хотя сколько той памяти? Смешно же?— ничего и совершить не успел. Так, побегал по Криту, пристрелил отца, создал Золотой Век, потом услышал пророчество, потом получил стрелу в сердце от лучницы, которой не ждал?— невестки сына.—?Бездарно дерёшься,?— слышится голос брата Гипноса, Таната Жестокосердного. —?Ты стоял слишком близко. Это недостаток твоего лука: тот, кто стоит близко, может ударить до того, как ты натянешь тетиву и возьмешь стрелу. Раньше, чем прицелишься. Если хочешь оставаться Стрелком?— держи тех, кто может ударить, подальше. Я понял, Жестокосердный. Я понял, Ананка.Я бездарно дрался.Наверное, я просидел там долго, заглядывая в воду, где плавали воспоминания: ее танец, смех, взгляд…Закатное солнце купало руки в алом. Не к месту золотило камни. Красило воду в цвет алой смертности, и в воде появлялись глупые, нездешние сны: кто-то в черном сидит, ссутулив плечи, над обрывом, прислонившись к дереву, и с пальцев его медленно падают капли, и дерево роняет ему на плечи листья, скованные не из золота. И там, за плечами у кого-то в озере?— проступает фигура: высокая, статная, женская. Только вот из-за причудливой игры заката с водой не поймешь?— какие у нее волосы, у моей Ананки?— золотые или… Нет, золотые все-таки. —?Соревнование скоро закончится,?— тихо сказала Гера, опускаясь рядом со мной на берег. —?И опять начнется пир. Я не кивнул. Сидел, бездумно глядя в алую с золотом воду. Алую, как закат или вечная, изматывающая война. Соревнование?— все против всех. Золотую?— как листья царственного тополя в саду Деметры. Или как золотой кубок на пирах. Соревнование, соревнование, а в промежутках?— пиры… вот она?— участь истинного Владыки. Всего остального у Владыки не может быть. —?Если ты не хочешь идти?— я скажу им,?— проговорила жена. —?Скажу, что тебя позвал Олимп. Что прислали гонцов. Что твое царство не может ждать. Ложь?— Ата, подруга по играм, порадовалась бы. Мое царство подождало бы царя с пира?— до еще одного состязания. Подождет, пока я подниму кубок за расквашенный нос моего рокового пророчества (в том, что Афина одолела Ареса на арене?— я не сомневаюсь). И пока багровеющее пророчество не забьется в угол и не начнет оттуда грозно сопеть над кубком. И пока пророчество не утешит мать…Надо будет?— и еще подождет. А уж потом полезут советы, мелкие дрязги, ссоры, суды, сплетни, недобитые титаненыши, заговоры и смертные кощунники…Золотой Век. Пополам с кровью.Кажется, я старался высмотреть в алой с золотом воде хотя бы вспышку яростной меди. Хотя бы отблеск летнего, смешанной с зеленью полудня.Вода не желала мне дарить даже памяти.—?Ты полюбила,?— пришло вдруг из ниоткуда. Гера рядом вздрогнула, дернулась, чтобы встать. Десяток лет назад нужно было с ней об этом поговорить, я же видел, как она глаза прячет, мог бы сообразить, что не только из-за сына.А может, и не мог.Пока меня самого не ударило с разлета стрелой. Не золотой стрелой?— медной.—?Давно?—?Давно,?— отрезала она сухо. Помолчала, нахмурившись. У отражения жены там, в воде, вздрогнули губы. Вышвырнули решительные, жесткие, давно продуманные слова:?— Я останусь верной долгу, как говорила тебе. За двадцать лет я… не говорила с ним ни разу. Я буду до конца…Померещилось вдруг, резануло под веками: солнечное утро, дымит костер, Эвклей чешет брюхо блаженно развалившейся на травке козе. Юноша смотрит в костер, рядом с ним прислонилась к деревцу девушка-лучница в одеждах лесной нимфы.—?Судьба прихотлива. Кто знает. Что будет, если вдруг ты полюбишь? Если я полюблю?—?Останусь тебе верна,?— звучит ответ из прошлого?— безжалостный, словно меч младшего сына Ночи. —?Долг превыше всего. Очаг превыше всего…Судьба прихотлива.Тихо падают капли с пальцев… нет, со щек. С твоих щек, Гера, жена моя, которой я-юнец как-то опрометчиво бросил фразу: ?Я думал, женятся по любви?. Нелюбимая жена нелюбимого мужа. Мать моего пророчества. Получившая все, о чем может мечтать царица: почет, и славу, и золотой очаг, в котором ровно горит пламя долга?— и ядовитое предназначение в придачу. Полюбившая… кого хоть полюбившая-то?Кажется, какого-то юношу с кифарой,?— я вижу это там, в твоих глазах, ты прячешь их от меня, но я могу различить и в отражении. Не тот ли, который помогал спасти Прометея? Что, тот самый? Кто там знает, может, если бы ты поддалась на его уговоры сразу и сказала об этом мне?— все было бы стократ проще. Я отпустил бы тебя с твоим юнцом-кифаредом, сам попировал бы с Зевсом?— и, можно даже не сомневаться, он попытался бы меня женить на своей дочери, раз уж я свободен.Я не избавился бы от своей участи?— ты уже носила ребенка в то время. Но Кора… двадцать лет…Двадцать лет?— столько ты ходишь на тот самый берег тайно? Слушаешь его песни из-за деревьев, прячешься за скалами? Ловишь его образ, впитываешь сквозь слезы на ресницах?— и уносишь услышанные мелодии с собой под сердцем, чтобы напевать за сбором трав, за вышивкой… на супружеском ложе?—?Хватит, Аид!Она закрыла глаза?— прочитала даже в отражении моего взгляда что-то слишком острое. Сцепила зубы, проговорила сипло:—?Я говорила тебе?— я знаю свой долг. Я не пойду туда больше.Я вздохнул. Взъерошил волосы?— те весело растрепались без венца. Сказал веско:—?Ну, и дура.—?Что?!Не надувай щеки, женушка?— лопнешь.—?Что слышала. Ну, правда, и этого кифареда не от большого ума угораздило?— это ж надо, так втрескаться, что двадцать лет волнам мелодии выводить. Да еще в кого?! Но раз уж двадцать лет, то ты б к нему сходила что ли, хоть раз. Поговорила бы, а еще лучше… спели б дуэтом.—?Ты… мне?! Ты это?— мне?! Богине домашнего очага?!Казалось?— Гера меня сейчас душить начнет. За пренебрежение ее великой жертвой и ее священной верностью. От этого было как-то пустовато и весело?— эй, Ананка, ты такое видала?! Меня тут не свергнет сын, меня жена удушит за предложение пойти к возлюбленному. Давай, переписывай пророчество, только так, чтобы Пряхи твои не поперхнулись.—?Да ты хоть понимаешь, что будет, если кто-нибудь узнает, да ты хоть представляешь, как это на тебе отразится, да ты хоть помнишь, что у нас сын, да ты… ты развратник!—?Я?!—?Ты думаешь?— я не видела, как ты на нее смотрел?! На свою будущую невестку? И сам ведь понимаешь, что не для тебя, и у самого долг, так ты решил меня спихнуть? На ту же тропу?!Ананка там смеется, за плечами,?— ей весело. Нет, ну правда, наверное, обхохочешься: сидит над озером муж и склоняет верную жену к измене, а она упирается. Деметре такое расскажи?— а она день-деньской мужа от любовниц отгоняет?— пальцем у виска покрутит.А Гера, кажется, поняла, что лишнее ляпнула. Потому что притихла. Потому что?— в цель, но не насмерть.А что бывает с лучниками, которые добычу поразили, но не убили?Правильно, добыча стреляет в ответ.И я кладу ей руки на плечи и заставляю посмотреть в глаза. И шепчу:—?А сколько, по-твоему, мне осталось, Гера? Год? Два? Больше?! А когда меня… —?мотнул головой туда, где взвился боевой клич сына. —?После исполнения пророчества?— что будешь делать, охранять очаг? Станешь любовницей Зевса? Он ведь не забыл твоей стрелы. Нужен новый щит, Гера. Старый вот-вот… поэтому иди. Иди сейчас!Пока этот идиот-кифаред не бросился со скал, или не глотнул яда, или сошел в подземное царство живьем (я же его оттуда потом замаюсь для тебя выковыривать!). Или кто там вообще знает, что он может. Музыканты?— отчаянный народ.Иди, пока ждет. Вернуться всегда успеешь.И если уж ты поймала золотую дрянь в сердце, то за все годы, что ты заслоняла меня?— я могу подарить тебе хоть это. Короткий толчок?— отстранить от себя. Короткий жест?— почти что приказ.Ты свободна, жена.—?Аид…Проще наверное?— чтобы ты ушла совсем. Чтобы я мог объявить: так и так, отпускаю жену на все четыре стороны. Может, даже замуж тебя выдать за твоего кифареда. Только вот сейчас так нельзя: сыну кто-то должен будет помочь удержаться на троне. После… Должен подсказывать, советовать… Иначе Зевс и Посейдон быстро передерутся из-за Олимпа, потом титанята подтянутся, и начнется опять.Соревнование?— все против всех.Без перерывов на пиры.Значит, ты должна пока что оставаться царицей. Прости меня, жена, я не могу отпустить тебя, могу только отвернуться и закрыть глаза?— хватит ли тебе этого?Лист упал на щеку?— теплый, влажный. Нет, это скатилась слеза, когда Гера коснулась моего лба губами.—?Спасибо… брат,?— прошептала сдавленно.Прежде, чем уйти. Шагнуть куда-то, где шелестит песок под сандалиями и в такт кифаре подпевают волны.К нему.К своей кучерявой Ананке, не знаю, как там по имени.Оставив меня?— наедине со своей.Моя, впрочем, тоже где-то загуляла?— голоса из-за плеч не подаёт…Вернуться на соревнования? На пир? Поднимать чашу, подогревать в очаге холодное пламя долга?Шлем пришел в руку, как спасение. Невидимкой я поднялся с озера?— и в воде больше не отразилось ничего, так, какие-то листья плавали. Невидимкой побрел сперва по саду, потом по горной тропе?— просто так, куда глаза глядят…Как будто закончилось соревнование, но пир никогда не начнется.Все равно ведь сумею отговориться. Занятостью, царством, бунтом… просто солгу. Хотел бы я посмотреть на того, кто осмелится оспорить мои слова. Впрочем… Зевс так вообще решит, что я за нимфами всю ночь пробегал, могу поспорить?— сам он так и сделает.Что решат остальные?— мне тем более наплевать.Ноги вывели к пещере?— темной, средней глубины. От пещеры слышалось ожесточенное чавканье, и неудивительно: неподалеку перед костерком примостился Эвклей и в одиночку сражался с кучей еды и легионом амфор с вином.Армия противника терпела разгромное поражение.Козы вот только не хватает, и еды многовато, а так вполне себе?— праздник.Амфору вина я подхватил, не останавливаясь. На ходу снял шлем, бросил Эвклею: ?Ты меня не видел??— и прошел себе в пещеру.—?Ну вот,?— только и сказал мне вслед жирный распорядитель. —?Теперь мне запивки не хватит.А я что? Я-то как раз на своем месте. Вот бы так… хлебнуть вино из горла раз, другой, вытянуться на волчьих шкурах, вдохнуть дыма от костерка… что еще нужно Аиду Отшельнику?—?Дядя… ой, а я… к тебе. То есть, не гневайся, Владыка…Задремал, наверное. Или, наверное, вовсе уснул. Удачно уснул?— подсуетил бог сна по старой дружбе!Вот она?— медноволосая плясунья, Ананка моя. Крадется в пещеру тихонько-тихонько, шепчет, сбиваясь:—?А я… я везде тебя ищу, а никто не знает, где ты, даже Гермес не знает, только сказал, что твой распорядитель знает, а я спросила у него, а он говорит?— ?Да в пещере он дрыхнет?. Не гневайся… дядя. Владыка.На такие сны еще и гневаться! Приподнялся на волчьих шкурах, пошарил вокруг?— где гиматий? Во сне или не во сне, а приходится соблюдать хотя бы видимость величия.Хотя какая видимость! Видок?— как у пьяницы записного: хитон перекосился, в волосах травы из изголовья полно, вместо гиматия то амфора, то шлем подворачивается… А вот сновидение пришло как должно. Как полагается?— укутанное с ног до головы, только медная прядь высовывается из-под капюшона да кончик любопытного носика.Глаза она прячет?— не осмеливается взглянуть на мятое величие.—?Подойди. Можешь смотреть.Как, спрашивается, нужно разговаривать с собственным сновидением? Аэды?— те, может, вернее сказали бы, а мне как-то ничего не воображается. Сижу на шкурах. Смотрю снизу вверх на закутанную в плащ дочь Деметры Плодоносной, мою будущую невестку, Кору… и в глаза?— огненно-бронзовым маревом наотмашь. Каскадом волос, танцем, песней, улыбкой?— из памяти.И хихиканье?— почему-то кажется, что торжествующее?— Прях. А вслед за этим осознание: я не удержусь.Она станет женой Ареса. Но быть с ней рядом, в одном дворце?— да что там, на одном Олимпе?— это будет слишком для меня, и однажды я не стерплю, дам себе волю, отберу у сына то, что сам ему и вручил сегодня?— может, на час, но отберу, чтобы хотя бы час владеть чем-то, чем мне нужно по-настоящему…И тогда все закончится. Перестанет рокотать отдаленное ?Будет, будет, будет? в висках.Арес никогда не простит мне?— и меня свергнет сын.Та, из-за плеч, предупреждала верно: мне не стоило видеть Кору, потому что я невольно сам запустил жернова, которые перемелют меня в труху.Какими словами нужно приветствовать ту, из-за которой тебя свергнут?!—?Зачем же ты меня искала, о Кора?—?Я… дядя, то есть, Владыка… я, в общем… вот.Тихо упал плащ с обнаженных плеч?— проскользил по нагой, будто мраморной коже. Рассыпались медного цвета локоны?— прибойной волной скрыли рифы?— высокую грудь.Вслед за плащом упала моя челюсть. * * *Никогда не задумывался?— как первый мужчина мог бы смотреть на первую женщину.Уран?— на Гею, например. Когда вот она здесь, а что делать?— вроде как и непонятно, в голову три тысячи идиотских мыслей толпой набежало, устроили потеху: скачут друг через друга, на ушах ходят.Нужно сказать или сделать что-то?— да какое вообще что-то, совершенно ясно, что нужно делать, мы боги женатые и нимф не избегавшие, но вот…Се, внемлите: Владыка неба и суши примерз к полу пещеры и таращится на свою обнаженную племянницу, будто юнец, впервые узревший нимфу на купании. Нет, лучше. Охотник этот, Актеон, о котором рассказывали, что он еще обнаженную Артемиду увидел, за что она его в оленя перекидывал. Вот, наверное, охотник так и смотрел.Когда уже стал оленем.Я не удержусь?! В одном дворце, на Олимпе? После свадьбы?!Да какое тут после свадьбы, когда только сговор был, а невеста?— до утра в пещере у будущего тестя… откуда я взял, что до утра?Вылезло как-то, когда посмотрел. Когда… представил.—?Я не нравлюсь? —?прошептала она, потянулась было прикрыться?— и отдернула руки. —?Подруги говорят, я слишком худая… и еще не совсем вошла в расцвет… Может, у меня грудь маленькая? Или бёдра еще не совсем…Совсем, о… совсем. Пальцы стиснули, скомкали волчью шкуру, и где-то неподалеку, наверное, полыхнул лес?— потому что когда в крови Повелителя Неба кипит огонь?— это не шутки.А у меня в венах сейчас?— Пирифлегетон, огненная река, и нельзя двинуться, нельзя шевельнуться, потому что она сейчас в двух шагах?— смущенная и оттого вдвойне желанная, и слишком велико искушение ни о чем не спрашивать и ни о чем не думать, а протянуть руку, нырнуть в поток раскаленной меди волос, вдохнуть аромат, получить, что хотел?— хотя бы на ночь, плевать, что там будет…Говорят ведь?— дают, так бери, и если судьба приходит к тебе сама.Если она приходит к тебе сама?— это дурной знак.—?Кто тебя послал? —?выдохнул я. Остановил ее жестом?— она начала было приближаться. —?Зевс? Мать? Кто?!Взглянул в глаза?— и увидел следы слез. И страх пополам с решимостью.Она опустилась на колени прежде, чем я успел запретить ей.—?Я… хотела просить тебя. Молить тебя, Великий Владыка… Потому что, кроме тебя, никто… а больше мне нечем отплатить. Прошу, прими мой дар. И выслушай меня. Прошу…Тартар бы брал эту пещеру?— какая же тесная. Не отстраниться, не отойти… не отвернуться. Только разве что навстречу податься.Подался?— и набросил ей на плечи ее плащ.—?Я бы выслушал тебя и так, Кора. Дочь брата,?— невесткой назвать ее так и не смог. Почти дочь?— это еще хуже. Дочь брата, дочь сестры, дважды племянница?— куда ни шло, можно даже и ласковый тон подобрать?— доброго дядюшки.Заставил ее сесть на шкуры, сам отодвинулся подальше. Сделал знак?— говорить.Я и так сделаю для тебя все, что угодно, Кора… Лучник сделает все для своей стрелы.?— Поведай же мне все без утайки. Не бойся. О сказанном тобою никто не узнает. Что у тебя за печаль?—?Все говорят, что ты справедлив,?— она шептала и прятала глаза, это мешало. Не потому, что хотел читать по взгляду?— потому что мне хотелось любоваться ее глазами, пока мы здесь, наедине. —?Я уже давно… дядя, я правда давно хотела прийти к тебе, но мать не пускала. Говорила?— у тебя сотни более важных дел. Я пыталась уйти тайно, но мои нимфы-подруги меня останавливали… А никто, кроме тебя, не поможет?— ведь говорят, что ты еще и милосерден…И стиснула кулачки, подняла взгляд?— два острых изумруда. Отвердела линия подбородка.—?У меня есть избранник, о Владыка. И мы любим друг друга. И это…—?Это не Арес,?— договорил я. Кора кивнула?— не Арес. Взглянула украдкой?— как я там, не разгневался, за луком не потянулся?Добрый дядюшка все еще добрый. Просто у него тут в сердце какая-то дрянь впилась?— ворочается.Или, может, это ее поворачивают. Медленно, неспешно, безжалостной рукой.—?Мы любим друг друга,?— сказала отважная Кора. Не побоявшаяся явиться к тому, кто сегодня объявлял: браку с Аресом быть. —?Твой сын?— лучший из лучших, Владыка… это честь… но мое сердце выбрало другого. И мы хотим бежать вместе. И пожениться.—?И об этом я слышу от тебя. Не от него. Кто же твой избранник?— может статься, Гермес? Кто-нибудь из младших титанов? Или, может, смертный? Впрочем, нет, я знаю.Она зарделась под моим взглядом?— только зарделась, а ведь его многие и вынести-то не могут. Прошептала одними губами имя?— хотя этого мне уже и не требовалось.Я ведь видел, как сегодня Аполлон на пиру ёрзал. Да и здравицы в честь свадьбы, помнится, стыли у кифареда в золотом горле?— натрудил, что ли, на других пирах?—?У Мусагета хороший вкус,?— голос скрежетнул в узкой пещере, будто два меча?— друг о друга. Кора взглянула боязливо, но я показал рукой?— сиди, это дядюшке что-то в горло попало…Это просто дядюшка готов слопать своего племянничка без соли.—?У тебя тоже хороший вкус… дочь брата. И все же?— почему пришла ты? Мне казалось?— Мусагет не так труслив. Та история с драконом…—?Твоего гнева боятся больше, чем драконов, Владыка,?— эти слова она заучивала, потому что выговаривала слишком ровно и напевно. Пела?— чужую мелодию, словно кифара в послушных пальцах. —?Боятся больше, чем Тартара, чем холода Стикса. Горе тому, кто осмелится навлечь его на себя. Разве мог Аполлон осмелиться прийти и просить тебя, когда знал, что я уже сговорена за твоего сына?Не знаю, не знаю. Явился бы ко мне в пещеру, предложил бы петь для меня до конца жизни. Или стрелять?— тоже ведь лучник. Или еще что-нибудь предложил бы?— знаю я о его похождениях! Может, я бы хотя бы посмеялся как следует.И мне было бы легче.Но Мусагет осторожен, и он отпустил навстречу моему гневу тебя, Кора… С твоей жертвой.Выпустил?— будто стрелу из серебряного лука: найдет ли цель?— уязвимое место в сердце дяди-Владыки?—?И если ты… разгневаешься… —?теперь она заговорила сама, вцепившись пальцами в край плаща. —?Если прикажешь заключить меня в темницу… все равно выдать за Ареса… если не дашь нам сбежать… Он… Мусагет… он будет скорбеть, но будет свободен. Я же останусь на Олимпе с тем, кого не люблю. Моя доля тяжелее, потому и молить тебя пришла я.Нужно заговорить?— огненной стрелой мелькнуло в голове. Нужно заговорить сейчас, а то у нее слова кончились?— значит, сейчас попытается опять одежды скинуть, вон уже плащ дергает… Дочь Деметры, пощади вотчину своей матери, сколько еще окрестных лесов сгорит сегодня из-за вспышек моей крови?!—?Многие женщины живут с нелюбимыми мужьями,?— усмехнуться получилось, только криво. —?Привыкают. Рожают от них детей. И имеют любовников. Даже если это… братья.Или другая родня,?— чуть не попросилось с языка, спасибо?— комом в горле застряло.А она взглянула двумя зелеными болотными огнями?— обожгла наотмашь.—?Это мука хуже Тартара. Любовь и ложь плохо уживаются вместе, Владыка.—?Странно, о дочь Деметры?— я-то как раз полагал, что они отлично уживаются.Может, я знаю не ту богиню Ату. Или недостаточно опытен. Расскажи же мне о любви, дочь брата?— что она такое??— Тебе ли не знать, что она такое, Владыка?! Тебя прозвали Мудрым…?— Метиду тоже прозвали Мудрой. Спроси у нее?— что она думает о любви. Только уши потом не забудь заткнуть?— когда Разумная начнет тебе описывать, как сильно любовь мешает жить. Афина говорит?— мать настаивает, чтобы она приняла обет девственности. ?Чтобы никакой пустозвон не покусился?— покусился, отец, представляешь?!? Впрочем, дочка что-то не торопится в девственные богини. И все чаще пропадает на Олимпе, а не во дворце матери. Кора поглядывает осторожно. Тихо теребит медную прядь?— та извивается змеей из меди. Взгляд?— зеленый блик, пугливо скользит по лицу: не врет дядюшка? Неужто он, такой великий, такой справедливый, глава Олимпа… —?И ты… ты правда никогда…? —?Никогда,?— сказал я, и слова отдались во рту раскаленной медью. —?Я?— никогда. И снова плеснуло?— дымком от костра сгоревшего прошлого. Пророческими словами?— жены? Сестры. —?Аид, кого ты обманываешь, какая любовь… ты на себя-то посмотри. У тебя на уме, кроме трона, хоть что-нибудь есть? Кроме этого?— как избежать войны? Как договориться с титанами? Кроме мыслей, как будешь править?И?— из глаз, приговором на годы правления: ?Ты чудовище, Аид. Спроси у самого себя?— кого ты любил, хоть когда-то??Я?— никогда. Никогда раньше.Никогда раньше до сегодняшнего дня?— но ты, дочь Деметры, услышишь только первое слово.—?Владыкам нельзя любить, дочь Деметры. Слишком велик долг.Нахмурилась, передернула плечами, будто пытаясь представить?— как это, без любви?! Пробормотала тихо:—?Теперь понятно, почему отец все время… ну, знаешь, дядя, нимфы эти все. И юноши вот тоже. Да. Теперь я понимаю.Наверное, потому и посматривает с жалостью?— на великого, мудрого и справедливого. Как на тяжко больного. Интересно, отцу такой же взгляд подарит?Нет, физиономию Зевса при этом лучше не воображать…—?Только это… это очень трудно высказать словами, Владыка… Когда ты это чувствуешь… Я вот, когда, знаешь… когда мы с ним увиделись впервые, он тогда тайком пробрался на остров, где я была, потому что мама не хотела меня никому показывать, а он поспорил, что увидит меня… Я сначала испугалась, а потом, когда он сказал, что прекраснее не видел, и улыбнулся, и стал петь?— это было… будто сад, который распускается в сердце, Владыка. Когда тепло и цветут самые пышные, самые ароматные цветы с лепестками такими же золотыми, как его волосы. И ты будто вдыхаешь их аромат и теряешь голову, и хочется куда-то бежать, лететь в небеса, и тоже петь, как жаворонок, который встречает каждое утро Гелиоса-солнце. А когда он поцеловал меня?— это… было как выпить лучшего в мире вина?— самого сладкого и сделанного из лучей и утренней росы. А он говорил?— для него это было как песня, лучше которой он все равно бы не сочинил и которую не смог бы выразить словами. И еще говорил, что сделает все для меня… и я для него тоже сделаю все. Возьми мой дар, о Владыка. Назначь любую цену… но позволь нам быть вместе… Влад… дядя?!Наверное, я напугал ее. Усмешкой, или гримасой, или что у меня там получилось. Взглядом?— потому что когда она начала говорить, я невольно шагнул в глубину?— и провалился в солнечный день, в легкую рощу, увидел ее, легкомысленно кружащуюся в танце по лужайке, перекрикивающуюся с нимфами…Увидел тень за кустами и испуг на ее личике, услышал мягкий голос:—?Не бойся… о, не беги от меня! Я не желаю тебе зла, красавица! Хочешь?— я буду для тебя петь?И когда в сердце из чужой памяти хлынула призывная сладость кифары?— показалось вдруг, мелькнуло неверным отражением: она, смеясь, кружится по лужайке, а я стою за кустами лавра, отводя приставучие ветви, чтобы не мешали…И показалось, что это был не их?— наш поцелуй.—?Я… не то говорила, дядя? Мне говорят?— я еще глупенькая, не то, что Афина или Артемида… или даже Афродита. Я рассказала тебе не так?—?Нет,?— сказал я медленно и тихо. —?Ты рассказала так. И теперь я знаю.Теперь знаю.Только вот моей любви никогда не быть?— легкой и солнечной, не пьянить, не литься песней. Ей?— ворочаться в сердце, вливать в кровь обжигающий яд с каждым ударом: ?Не твоя, не твоя, не твоя!? Глыбой лежать за грудиной?— даже тогда, когда я окажусь в недрах Тартара.Потому что, едва не отдав только что тебя своими руками своему сыну?— я отберу тебя у него. Но не для себя. Своими же руками я вручу тебя… возлюбленному? Любовнику?Будущему мужу. Осторожному Аполлону-кифареду.Потому что ты сказала правду, маленькая Кора: для той, кого любишь, сделаешь все, что угодно.Особенно если ты Владыка, которому все равно осталось немного.—?Дядя, ты… только не печалься, хорошо? Мало ли это?— можно, нельзя… а вдруг у тебя получится. Ты полюбишь и будешь счастлив…Гера говорила?— с маленькой Корой часто сидела сестренка-Гестия… Видно, это и наложило отпечаток: вот она, просительница. Смотрит на ужасного Владыку сочувствующими глазами, наклонилась вперед даже, за руку трогает. Дай волю?— сама бы возлюбленную Владыке нашла.—?Кто знает, дочь сестры.Вспомнил наконец о своем драном величии, кое-как набросил на себя, вернул вид доброго, заботящегося дядюшки.—?Теперь вижу, что ты пришла ко мне не по пустякам. И за твою отвагу я не могу не вознаградить тебя. Иди. Успокой своего возлюбленного, скажи: свадьбе с Аресом не бывать. Я сделаю так, чтобы ты стала женой того, кого любишь.Задохнулась, просияла благодарностью, всплеснула руками, казалось: на шею сейчас кинется. Потом запунцовела, только в улыбке расплылась.Не кинулась на шею. Это хорошо. Вряд ли я смог бы ее отпустить из объятий.—?Однако это решение может вызвать недовольство многих. Ты и он?— дети Зевса, только он может распоряжаться вашей судьбой, и если он прогневается… будьте готовы к тому, что ему придется тебя похищать. К изгнанию. К скитаниям на конце света. Я сделаю, что могу, но я не всесилен.Не всесилен… и недолговечен. Вовремя я все же отправил Геру к этому ее кудрявому кифареду (тьфу ты, развелось кифаредов-любовничков!). Поспорить можно?— Арес не спустит мне расторжения этой помолвки (да еще ради кого?— ради Аполлона!).И значит?— меня свергнет сын, и Мусагету и Коре придется бежать от гнева нового Владыки Олимпа.Нужно будет попросить Афину и Гестию?— пусть присмотрят…Кора, впрочем, улыбается спокойно. Не потому, что беспечна?— потому что готова на все. Совсем на все. Изгнание, разлука с матерью, гнев отца? Ну, и ладно. Придется ютиться не на Олимпе, не на Элевсине?— в доме на краю света? Ну, там еще Прометей где-то шатается. Не будет нимф и цветов? Ей споёт любимый, а сад она разведет сама.Вот уж о ком бы Чернокрылый не сказал?— ?Бездарно дерешься?. Такое сердце воина еще поискать нужно.?— Теперь иди, племянница. Иначе отец и мать начнут тебя искать, а ты…?— А… —?заикнулась, глядя на меня смущенно. Потеребила плащ, размышляя?— скинуть или нет? Настроилась, наверное. Может, даже представляла в страхе?— как это. Быть в объятиях у Повелителя Неба. Или слишком уж привыкла к милым повадкам Зевса?— а братик бы такого случая точно не упустил. Или, может, уже привыкла к мысли, что ничего в этом мире просто так не дается. Ананка не любит разбрасываться подарками. Она любит?— меняться. Получил что-то?— отдай взамен. —?Я не возьму того, что причитается другому, Кора. Хочешь?— выдумай другой дар. Спой песню. Или вырасти цветок. Или… Не успел договорить?— потому что она подалась вперед и коснулась моих губ. Легко, будто летний ветерок, которым не можешь надышаться. Который пытаешься удержать, сковать и оставить рядом с собой, за которым тянешься губами, продлевая прикосновение. Я целовал ее миг. Два. Три. Потом подался назад, сполна получив свою плату?— три мгновения, которые стоили всего моего царствования. Кора трогала губы, глядя на меня испуганно. Будто прикоснулась к пламени, обожглась, ненароком выжгла из памяти что-то нужное. А теперь еще вот смотрит не на то. Был Владыка?— помятый, но хоть какой-то?— стал пастушок с Крита, черноволосый и черноглазый. Совсем молодой еще?— по божественным меркам. Покачала головой, прогоняя наваждение. Шепнула: —?Я представляла тебя другим, Владыка… потому боялась. Теперь не боюсь. Не боюсь ничего. Будь счастлив, дядя. И шагнула вон из пещеры, оставляя цветочный запах своих волос. Только перед выходом задержалась. Посмотрела опять?— взглядом Гестии. Прошептала: —?Дядя, когда ты говорил, что Владыки не любят… вы не должны? Или не можете?! Не дождалась ответа и окунулась в ночь. Унося с собой последнюю надежду?— что это все же был сон. - Я ведь предупреждала тебя, маленький Кронид,?— вздохнул за плечами знакомый голос. Я кивнул?— предупреждала. Скинул гиматий и тоже выбрался из пещеры. Звезды. Костер исходит последними язычками пламени. Храпит Эвклей?— ничего не понимаю, когда успел-то? У него ж тут жратвы на неделю заготовлено было… и да, видимо, запивки распорядителю все-таки хватило. Сюда бы козу еще?— для полного сходства. С пещеры и козы начинался мой путь как Владыки. С разговора с сестрой, которая решила стать женой. С нелепого вопроса: ?Если ты полюбишь? Если я полюблю?? С чудовища. Теперь вот жена снова стала сестрой, и вопрос на ответ дан, и мне осталось только поговорить со своим предназначением, потом повернуться?— и принять удар в спину. И в висках тикает вместо привычного: ?Будет. Будет. Будет??— ?Скоро… скоро… скоро…? —?И что будешь делать… Владыка? —?спросили из-за плеч. —?У Владык не может быть любви,?— ответил я, усмехаясь звёздам. —?Значит?— ты уничтожишь ее в себе, Владыка?! —?Ты не поняла. У Владык не может быть любви. Я полюбил. Я больше не Владыка. Не Климен Громовержец. Не Владыка Олимпа, Щедрый Дарами, Гостеприимец, Мудрый и Милосердный. Нет, это не я! И Судьба надрывно выдохнула над ухом: —?Пусть будет так, Аид-лучник… Аид-странник… Аид-невидимка.