- 7 - (1/1)

Поднят ворот, пуст карман,Он не молод и вечно пьян,Он на взводе?— не подходи,Он уходит всегда один,Но зато мой другЛучше всех играет блюз…Круче всех вокругОн один играет блюз……Вот море молодых колышет супербасы,Мне?— триста лет, я выполз из тьмы.А.Макаревич, "Машина Времени"***Лунный свет обнимал маленькую стройную фигурку: очерчивал контуры и оставлял в тайне подробности. Покидая лунный плен, она шагнула навстречу и глаза её замерцали нежностью и призывом. Удивление и холодное отрезвляющее неверие окатило его волной, почти остановило готовые сорваться с губ слова:—?Ты со мной?Она улыбнулась и опустила глаза, смутившись.Смелость была ей не свойственна. И она никак не могла понять, каким образом такое простое и обычное решение: появиться здесь самостоятельно без явного и отчётливого зова?— могло возникнуть в её голове и не только возникнуть, но и дойти до логического завершения.В эту минуту и он испытал вселенский ужас. Он чувствовал её неуверенность, он знал, что не уверен сам, и ему нужна была эта ниточка?— её взгляд. Взгляд, который удержит над пропастью. Пропасть уже разверзлась, ожидая привычной дани.Он протянул руки и маленькое личико утонуло в его ладонях. Он не видел, но чувствовал кожей, как пылают её щёки. Сердце защемило от невыразимой нежности.—?Ты боишься? —?спросил он едва слышно, наклоняясь близко, ныряя в озера её глаз. Робкий кивок и слабое пожатие плечами стали ответом. —?Не бойся… —?он едва коснулся рукой мягких волос, и тихий шорох на грани слуха и чувствования сорвался с губ, следуя стуку сердца,?— если бы ты только знала… —?шорох скрылся в тишине, растворился в ней, и звука не стало. Он превратился в действие, стал движением.Лепестки нежных поцелуев осыпались душистым ворохом, оставляя на коже прохладный щекочущий след. И границы доверия растворились.Касаясь руками пленительного тела, чувствуя губами нежность её кожи, он шалел от мысли, что она здесь и принадлежит ему, ему одному. Но правда и трезвый расчет требовали выхода и рождали горький стон:—?Ты будешь любить меня? Пожалуйста.И робкая наивная вера светилась в глазах, когда он смотрел на неё.Она плавилась в руках мастера. Он лепил её образ, творил совершенство. Прежняя она?— уходила, растворялась; спадали, терялись в прошлом рваные одежды, которые когда-то были её надеждами, обрывками её мыслей?— ею самой. Новых надежд пока не было, но она не потерялась, не испугалась?— обнажённая и доступная, необходимая, как воздух, пьянившая самим своим существованием, тем, что находилась здесь и рядом, на расстоянии вдоха. Страха не было, как не было и пустоты вокруг и под ногами. Не было сомнений и метаний. Здесь и сейчас всё шло так, как до?лжно.Горький смешок грубо выдернул двоих из мира безграничных и нежных грёз, в который никому и ничему до сих пор не было доступа. Звук был резким, презрительным и осуждающим. Как смех может скрывать в себе столько неприятных оттенков? Две пары затуманенных глаз обернулись к двери. Недоумение и кроткое возмущение отражал этот взгляд.Там стоял человек?— человек без пола. Безликий, но его очертания, тем не менее, были узнаваемы. За спиной маленького судьи сгустком черноты таилась другая фигура?— повыше. Шагнув, она оказалась в луче лунного света. Насмешка и недоверие скрывались в чертах нового пришельца: в презрительном изгибе красивых влажных губ, холодном неживом блеске карих глаз.Протяжный горький стон вскрыл изумлённую неуютную тишину, посеяв панику в сердцах всех четверых, смотревших друг на друга с недоумением, страхом и подозрительностью. Они знали друг друга и не могли понять чья прихоть свела холод и огонь в тесной каморке в свете лунных лучей…… я проснулась в поту. Сон все ещё таился во мне: в ресницах, в радужке глаз, сливаясь с молочным цветом белков. Я знала всех четверых, как самое себя. И это моё горло выплеснуло стон, который разорвал видение.Сон пробудил ужас: в мою комнату, в мой дом, в мой сон пожаловали желание и холодный трезвый расчёт. И ужас не спешил покидать убежище, продолжая терзать и тогда, когда остатки ночных откровений, повинуясь усилию воли, нехотя уходили. Я не знала, за кем останется право и место, и сейчас не хотела знать, кто выйдет победителем в вечном противостоянии.Я поспешно вскочила с ледяной недружелюбной постели. Скользнув взглядом по циферблату, обнаружила, что проснулась в самый тихий, глухой предрассветный час, в который сон, если уж покидает затуманенное сознание, то приманить его назад скоро не получится.Запахнувшись в халат, высунулась в окно, нашла взглядом одинокую звезду, которую приметила уже давно во время одного из ночных бдений. Сегодня она висела совсем низко над горизонтом, почти спрятавшись за пеленой облаков, и едва-едва светилась кроваво-красным светом, посылая прощальный привет. Следующий земной оборот неизбежно скроет её. Чистое небо больше не отразит её блеска.Минутная горечь проникла в мысли, стёрла сон, но послевкусие от него ещё долго держалось в сердце, пока не растворилось и оно. Я чувствовала себя безликой и мутной?— такой же, как этот предрассветный час. Над морем собирались тучи, предвещая дождь, который был редким гостем в это время года.Тряхнув головой, я попыталась ни о чем не думать. Это было несложно?— мыслей в голове всё равно не было. То, что создавало видимость мыслей, беспокоило и мучило, словно больной зуб, скрывалось не в голове, а в теле, в самом ядре моих клеток. Вечная надежда и вечный страх поселились там, и я ничего не могла сделать, чтобы вынуть их оттуда хотя бы на время.Тихонько выбравшись из комнаты, я тенью скользила вниз, к тайной надежде всех полуночников?— к холодильнику. Помню?— я не держала в голове какую-то определённую цель. Не то, что я шла на кухню за чем-то конкретным. Скорее меня просто потянуло вниз, видимо потому, что, проснувшись среди ночи, никогда не знаешь, чем себя занять.Предрассветные густые тени таились по углам, скрывая окружающие предметы. Маленькие светильники, спрятанные там и сям, пунктиром освещали путь, но их света было недостаточно для того, чтобы окружающие предметы вышли из тени. Поэтому поход по дому в ночное время превращался в маленькое приключение.Я спускалась в полумраке, касаясь рукой прохладных перил. Гладкое дерево дарило уверенность, словно только оно и было здесь, в предрассветных сумерках, настоящим?— единственно возможной и определённой точкой отсчета. Странные мысли проникали в голову по мере того, как ноги в мягких тапочках примерно отсчитывали ступени. Раз, два, три… Раз, два, три… Гипнотический счёт проник в незаметно подчинил мысли, уже угнетённые странными предсказаниями из сна.Я спускалась, погружаясь в себя, и мне казалось, что я одна не только в этом доме, но и в целом мире, в целой вселенной и……страшная боль проникла в сердце и сжала его так крепко, словно мать своё дитя. Пришедшее внезапно сравнение вызвало минутное недоумение: разве образ ?мать и дитя? может описать такую нечеловеческую боль? Но все чувства и все мысли тут же вытеснялись пульсировавшей яростью. Ярость и гнев царили в мыслях, боль и обида питали этот костёр, и никто в мире не мог помочь потушить его, кроме… Но слабые намёки на освобождение в ужасе кинулись в сторону, когда горло выплеснуло горький стон:—?Потому что такой образ ближе и понятнее, а все проблемы и сложности получают такое простое и обычное объяснение? Что? Мается от невозможности изменить мир? Ну что вы! Это просто виски и шампанское смешаны в неправильных пропорциях! —?непрекращающаяся боль, горькие слова, повторяющиеся снова и снова.Снова и снова они возникали, просились наружу с настойчивостью заводной игрушки, отходили на миг, но не терялись, не растворялись, тут же появлялись вновь и крутились под ногами. Сомнения, сожаления и горечь не желали покидать даже тогда, когда бывали высказаны, а сердечный стон заглушён. Внезапная злость на себя за то, что не виделось выхода из порочного круга одних и тех же переживаний, заставляла искать способы уничтожить себя, унизить ещё больше, поскольку где-то глубоко внутри билась шальная мысль?— возможно, я не могу подняться вверх, потому что дно ещё далеко? И внезапное желание скорее достичь дна сопротивлялось всяким попыткам его победить. Сознание покорялось этому желанию и толкало в пропасть, от которой несколько минут назад предостерегало сердце.—Для чего кого-то нужно ославить пьяницей, обвинить в наркомании, выдумать домогательства и разные извращения? Для того, чтобы объяснить душевную боль! Ну, конечно, само собой нормальные люди не могут плакать ежедневно, просто задумываясь обо всех ужасах и несправедливостях, существующих в мире, или пытаясь что-то сделать! Это происходит только по причине нетрезвости, укуренности, ну или недотраханности, в конце концов! —?взгляд отыскал единственного преданного слушателя. —?Неужели действительно настолько важно добиться управления другим человеком, что любые средства для этого хороши?Джермейн был здесь, стоял, прислонившись к дверце книжного шкафа, за которой сверкали корешками книги по эзотерике. Усталость на его лице поразила в самое сердце и вызвала стыд: он возился со мной уже так долго и был настолько терпелив, что этот факт, зная Джермейна и его темперамент, сам по себе вызывал изумление. Он был здесь, стоял и молча сочувственно смотрел на мою истерику?— уже которую по счёту. Но стыд и благодарность, вспыхнувшие внезапно, убрались до лучших времён. Сейчас отчаяние требовало бенефиса, и горькие слова продолжали срываться с губ, а руки искали что-нибудь, что можно было бы кинуть или разорвать. Но вокруг были только книги! Правая рука, сжавшись в кулак, со всей силы врезалась в стену и отнялась по самое плечо. Так ей и надо! В сердце росло и ширилось отвращение к себе за неумение перестать стонать, плакать и биться головой о стену. Ножом к горлу подбиралась гадкая мысль о том, что, возможно, это не душевная боль, а просто желание привлечь к себе внимание. Чьи-то слова, подслушанные или прочитанные не так давно, въелись в подкорку и не хотели подчиняться воле, пытавшейся выскрести их оттуда.—?Неужели ничто, что я делал до сих пор, ничто не послужит мне оправданием? Ничто не защитит меня от несправедливых обвинений и подозрений? —?сердце заплакало кровавыми слезами, когда разбитая надежда (уже в который раз!) обрела, наконец, голос. Образ был настолько ярким, что глаза невольно опустились вниз, ожидая увидеть красную лужицу под ногами. Губы Джермейна сложились в слабую горькую улыбку, он опустил глаза. Такая невольная откровенность почти лишила сил. —?Эрм, я просто хотел помочь жертвам урагана*. Неужели ради такой цели нельзя забыть об общественном мнении и вспомнить о милосердии? —?должно быть, так мог вопрошать смертельно раненный зверь.Мои ощущения были именно такими. Пожар, в котором корчилось сердце, раздувался непроходящей болью и не было спасения нигде! Для того, чтобы затушить его потребовался бы чан сочувствия, понимания и нежности, да где же взять брандспойт соответствующего размера и качества, чтобы мог выдержать жар пламени и напор тушения?И вдруг?— не скрип, не стук, слабое дуновение выдернуло за волосы из илистого омута, в котором тонуло всё, что было во мне лучшего и значительного.Стук чужого сердца, тепло чужого тела на миг отвлекли от собственных переживаний. Но ярость и обида всё ещё были тут и не дали насладиться надеждой в полной мере, и задвинули в угол слабо и неуверенно проявляющуюся приветливость и нежность, и заставили горло исторгнуть злобный рык:—?Что вам нужно? Что вы здесь делаете?Руки затряслись от двух противоположных посылов: схватить себя за горло, чтобы перекрыть пути продвижения злых слов, срывающихся с языка, или схватить её, чтобы швырнуть о стену. На миг окружающая реальность потерялась в чёрной пелене?— перепуганное сознание отключило зрение и слух.Пугливой ланью девушка отстранилась, и глаза её наполнились слезами, как два озера без дна и края. Нестерпимо захотелось окунуться в них и остудить пылавшую негасимым огнём голову. Губы её задрожали, а лицо покрыла смертельная бледность. Она оглянулась вокруг с ужасом и непониманием и вновь посмотрела на меня, цепляясь взглядом, словно утопающий.Её взгляд подчинил в мгновение ока. Иные мысли, чувства и ощущения возникли и обосновались деловито и уверенно: страх, недоумение и… любовь. Любовь настолько ослепительная и могущественная, что мои тёмные властители?— гнев и ярость?— просто растерялись и без сопротивления отступили в смятении и страхе. Мне показалось, что я теряю сознание. Чувство самосохранения толкнуло тело и заставило его опереться о книжный шкаф поблизости?— доверять трясущимся и подгибающимся ногам было никак нельзя.—?Вы не знаете, что, входя в комнату, где разговаривают двое людей, нужно стучать? —?от старания задеть её побольнее стало противно.—?Извините,?— едва слышно прошептала она и выскользнула за дверь. Глаза неимоверно защипало от слёз, подобравшихся незаметно, как только она растворилась мгновенно и безвозвратно, словно сон. Мрак накрыл сознание и……я обнаружила себя, прижавшейся спиной к двери библиотеки. Пульс отбивал барабанную дробь в голове, невозможно ломило в висках и затылке. Пелена перед глазами, туманная и непроглядная, не давала разглядеть ничего вокруг. Воздуха не хватало, и сердце готово было выскочить из груди. Лоб покрыла испарина. Руки трясло мелкой дрожью так сильно, что я не могла обхватить себя за плечи. Я никак не могла понять, что случилось со мной в эти несколько минут. Где я была? Чьи мысли пульсировали во мне, заставляя тело корчиться в немыслимых судорогах? Чьё тело чувствовала я несколько минут назад, как своё собственное? Попытки вдуматься вызвали новый приступ страшной боли в голове и во всём теле, и я прокусила губу, чтобы не закричать в голос и……вместе с тем гнев и ярость, хозяйничавшие во мне несколько минут назад, наконец, покидали, утекали в пол. На смену им приходило удовлетворение, которое испытываешь после хорошо проделанной работы, наплывала усталость, а ещё стыд и лёгкое недоумение: как можно было заставить плакать глаза-озёра, смотревшие с таким доверием и восхищением. Чудовище!—?Выговорился? —?донёсся до меня усталый голос Джермейна. —?Послушай, Майк, я пойду спать, право, до ушей зеваю. Мой тебе совет, сделай то же самое. Утро вечера мудренее. Завтра придумаем, что делать.—?Не знаю с чего на меня нападает откровенность по ночам,?— мой тихий виноватый голос ничем не напоминал прежние вопли.—?Видимо, ты?— ночной зверь,?— тихо рассмеялся Джермейн.Он ушёл. Усевшись, я позволил вопросам заполнить меня.Что, в конце концов, случилось здесь несколько минут назад?…я не могла сдвинуться с места и в то же время понимала, что никак не должна оставаться здесь. Братья, открыв дверь, неизбежно наткнутся на меня или обнаружат меня лежащей на полу в беспамятстве. Я пришла в ужас от мысли, что совершенно не помню, как оказалась здесь. Последним воспоминанием были гладкие перила, которых касалась моя рука. Дальше?— мрак. С трудом передвигая ноги, я добралась до кухни и спряталась, вложив почти все оставшиеся силы в молитву о том, чтобы никому не пришло в голову зайти сюда. Я слышала, как ушёл Джермейн, как спустя некоторое время, потушив свет в библиотеке, Майкл направился к себе. В доме наконец установилась сонная тишина. Я тихонько выбралась из своего укрытия, кое-как добралась до комнаты, заперла за собой дверь, и пол приветливо двинулся мне навстречу.Когда я очнулась, комнату заливало яркое солнце. Часы сообщили, что я отсутствовала не меньше трёх часов. Голова болела, тело ломило от встречи с полом. Однако, иных последствий моего ночного приключения я не заметила.День, начавшийся так необычно, планировал завершиться тихо и незаметно. Я сидела в аппаратной безвылазно, переживая душевную боль от невозможности объяснить то, что случилось утром. Но у Майкла были иные планы. Под вечер он обнаружился в моей комнате при полном параде:—?Я пришёл извиниться,?— просто сказал он.—?Думаю, это мне следует просить прощения,?— остро испытываемая неловкость заставляла меня упорно изучать пол под ногами. —?Вламываться в чужую комнату среди ночи и лезть обниматься не очень хорошо,?— пробормотала я.Решившись, я подняла на него глаза и натянула улыбку. Он стоял, прислонившись к двери, ослепительный и монументальный. Весь вид его был уверенностью и силой, и сейчас Майкл ничем не напоминал то задёрганное, несчастное и истеричное существо, которое я видела сегодня ночью, чей крик часто срывался на фальцет, поскольку ему просто не хватало звуков, чтобы выразить то, что мучило.—?Ну, допустим, была уже не ночь, а, скажем так, раннее утро. Библиотека относится всё же не к частным владениям, куда вход без разрешения запрещён, а к местам общего пользования. Да и хозяин комнаты, признаю, изрядно пошумел. Так что желание утихомирить его таким необычным способом вполне понятно и объяснимо,?— он очаровательно зарделся и бросил на меня лукавый взгляд,?— неужели мой крик был слышен даже на третьем этаже?—?Нет,?— улыбнулась я в ответ,?— просто мне не спалось и я…—?… направлялась на кухню,?— со смешком подхватил Майкл. —?Знакомо. Я тоже туда иду если мне не спится. Не для того, чтобы съесть или выпить что-то, а… даже толком и не знаю почему,?— задумавшись, он примолк на секунду,?— наверное, это приветы из детства. Ребёнком я часто искал понимания и защиты у матери, а она чаще всего бывала именно на кухне. Даже в то время, когда наш дом стал значительно больше, а ей в помощь наняли прислугу.Майкл стоял спокойно и расслабленно. Его мягкий, лучистый взор неспешно прогуливался по стенам, мебели, мониторам, останавливался на мне. Сегодняшним вечером он был приглашён на частную вечеринку вместе с братьями, этим и объяснялся его парадно-выходной вид. Накануне я занималась организацией этого выезда.Меня удивил его визит, его явное желание как-то объяснить свою грубость. Я понимала его резкость и неприязнь, поскольку воспоминание о моём поведении в момент ночного свидания вызывало во мне чувство досады. Мне было стыдно. Утром, вспомнив и обдумав всё, я испугалась того объяснения моего поступка, которое могло прийти в голову Майклу. Какая сила потащила меня на голос? Что заставило вломиться в библиотеку, где меня явно не ждали, и лезть с ободрениями и утешениями? Я до сих пор помнила ту изумлённую, гробовую тишину, которая установилась за моей спиной, когда в один шаг преодолев расстояние от двери к окну, где он стоял, я обняла Майкла и прижалась к его спине так сильно, как только могла, пытаясь забрать себе всю боль, которую он испытывал и которая звучала в его голосе.Теперь он стоял здесь. Его взгляд, останавливаясь на мне, ласково мерцал. Ни тени насмешки или недовольства не было на лице?— немного отстранённой участливости, словно он был здесь и в то же время мысли его были за миллионы парсек от сюда.—?Всё же для того, чтобы кинуться под горячую руку требуется доля отваги,?— уважительно произнёс он. —?Помню, что в тот момент я был готов разнести всё вокруг.—?Скорее безрассудства…—?Вот как? —?он улыбнулся. —?Я так не думаю,?— сложив руки на груди, он устроился удобнее, как будто приготовился вечеровать у моей двери. —?У меня в голове крутится один сюжет, я уже не помню откуда он: то ли прочёл где-то, то ли сам придумался,?— Майкл задумался на секунду, прикусив губу,?— кажется, это был всё же чей-то рассказ. Странно, что я не помню автора. Ну, да ладно. Этот рассказ назывался ?Маленький самурай?. Это было прозвище главного героя, точнее, героини. Героиня?— маленькая девочка, по сюжету ей то ли восемь, то ли девять лет. Она потеряла родителей будучи совсем малышкой и была вынуждена жить у своего дяди, который, конечно, был вовсе не злым, просто задёрганным и усталым по жизни. Кроме того, у него самого уже было шесть дочерей и ещё один едок женского пола оказался в тягость. Он заставлял приёмыша одеваться в мужскую одежду и нести мужские обязанности, зарабатывая кусок хлеба для себя и своих благодетелей. Девочка была удивительно нежным и благодарным существом, несмотря на все лишения, которые ей пришлось терпеть в доме родственников. И однажды она так же бросилась на помощь, чтобы принять на себя боль, которую терпел её дядя. Наверное, это было безрассудно, однако, я думаю, что на такой поступок её толкнула любовь… Не то, чтобы это оправдывает безрассудство, но это может помочь понять и оценить поступок,?— Майкл смолк и смотрел на меня, задумавшись, как будто заснул с открытыми глазами. Его слова заставили моё сердце ухнуть вниз и трепыхаться в пятках. Я крепко сжала губы, чтобы он не увидел, как они трясутся.Едва заметная улыбка проявилась на его губах и исчезла, притянув печаль. Он отвёл взгляд и уставился в сторону, явно собираясь с духом, чтобы произнести какие-то слова. Я чувствовала, что сейчас прозвучит нечто серьёзное, что-то из глубины души, что-то осмысленное и созревшее, что требовало выхода:?— Я… мне действительно было очень важно, чтобы эта запись состоялась. Я вовсе не планировал этот проект, как своё возвращение или что-то в этом роде,?— он шумно вдохнул, глаза его покраснели от наплыва невыплаканных слёз. Но Майкл быстро справился с собой, и взгляд его был прежним?— ласковым и спокойным?— когда он снова посмотрел на меня.В доли секунды передо мной мелькнул не человек, но дух, мерцавший от обиды и недоумения. Сердце, которому было больно и которое не понимало причин для такой боли. Он потёр подбородок, словно испытывал неловкость или замешательство здесь и сейчас, для которых, казалось, не было никаких причин. Однако, он явно их переживал, поскольку несмотря на то, что был открытым, откровенность всё же доставляла ему больше неприятных моментов, чем удовольствия. Произнося эти слова, он не решался посмотреть на меня прямо: то ли боялся увидеть осуждение, то ли ещё по какой-то неведомой причине.—?Я… —?он усмехнулся и почесал переносицу,?— мне почему-то стыдно, когда я думаю о том, что веселился и наслаждался подарками в то время, как сотни людей теряли кров и всё, что имели. И даже жизнь. Я чувствую себя так, словно этот ураган прошёлся по мне. Я хотел сделать что-нибудь, понимаешь? —?Майкл посмотрел на меня, и на его лице мелькнуло удивительное выражение. Выражение, которого я не замечала раньше и ни разу не видела после. Было в нем и восторженное, почти детское восхищение то ли смелостью своей, то ли догадливостью; было удивление тем, что окружающие принимают и понимают этот порыв; так же выражение его лица отражало некоторый страх тем, что возможно встретить и грубость, и непонимание, и неприветливость и в то же время?— уверенность в том, что этого не случится. Вера, которую можно было бы назвать наивной, если бы она не подкреплялась какой-то почти вселенской мудростью, выражавшейся в небывалом и непонятном терпении. Оглушённая внезапным осознанием такого количества оттенков переживаний, которые может отразить обыкновенное человеческое лицо, я смотрела на Майкла во все глаза, совершенно потерявшись во времени. Очевидно, оценив мою реакцию, он склонил голову и улыбнулся, и продолжил, и голос его стал ниже, и заиграл новыми красками, которые я не могу определить и описать даже сейчас:—?Сделать то, что я могу лучше всего: написать и записать песню, исполнить её, собрать деньги для помощи тем, кто оказался в беде. Разве это плохо и неправильно? —?негромко спросил он. И в следующую минуту выражение, так поразившее моё воображение, стекло с его лица. Майкл стал угрюмым и явно осторожничал, подбирая слова. —?Но на мой призыв откликнулись единицы. И мне действительно по-настоящему больно, когда я понимаю, что всему виной то, что этот призыв шёл от меня,?— он глянул прямо в зрачки моих глаз, пытаясь справиться с внезапно накатившими эмоциями, и пожал плечами,?— на мне вечное тавро!—?Я понимаю,?— я не могла не откликнуться на просьбу, шагнув, осторожно прикоснулась к его руке. Благодарная улыбка осветила его лицо.—?Спасибо,?— тихо проговорил Майкл. —?Мир? —?тут же спросил он и поднял руки, предлагая объятия.Уже собираясь уходить, он вдруг остановился и, помедлив, обернулся. Какие-то слова ощутимо трепетали на его губах. Он словно сомневался стоит ли произносить их и, решившись, неловко проговорил:—?Вчера в момент нашего… м-м… инцидента меня посетили странные ощущения,?— он смущённо усмехнулся. —?Я понимаю, что это звучит как полный бред, но мне на миг показалось, что я очутился в теле другого человека и мыслил, и чувствовал его сердцем и его головой. Мне кажется, что ты имеешь к этому отношение.—?Вы полагаете, я?— ведьма? —?воздух покинул мои лёгкие.—?Всё может быть,?— его глаза насмешливо сверкнули. —?Восточное сознание представляется загадкой для европейца.Он легонько щёлкнул меня по носу и тихо рассмеялся.Горячая волна окатила меня с макушки до пяток. Я боялась, что он разгадает мою любовь! И сейчас я ясно увидела, что не имела оснований для такого страха. Кем я представлялась в его глазах? Маленькой девчонкой! Ему скорее всего даже в голову не придёт, что со мной такое возможно. Слёзы разочарования едва не брызнули из моих глаз. Майкл забеспокоился?— видимо, мне не удалось достаточно хорошо скрыть свои мысли. Впрочем, в отношении него мне никогда не удавалось сделать это. Желание заявить о своем праве любить охватило меня, и я вмиг забыла о том, что решилась таиться и скрываться. Вооружившись обидой,?— в которой Майкл уж никак не был виноват, но в тот момент я совершенно об этом не думала,?— я ринулась в бой.—?Вы относите себя к категории ?европеец??—?Нет,?— смутился Майкл,?— я только хотел сказать, что образ мыслей людей, корни которых идут с востока, не понятны для человека из любой другой части света.—?Понимаю. Но вот, что интересно: вы говорили об отсутствии понимания образа мыслей между человеком с востока и всеми остальными. Но ведь это понимание из области логики. Когда же вы назвали меня ведьмой…—?Это предположение выдвинул не я,?— он слегка нахмурился, явно не понимая горячности, заставившей меня говорить и говорить достаточно много в то время, как чаще всего я бывала молчалива.—?Хорошо, вопрос о ведьме задала я… Так вот, когда мы говорим о чувствах и ощущениях, разве такое различие, как цвет кожи, разрез глаз или даже местность, в которой вырос человек, может влиять на них? Только на их выражение. Европейцы более свободны в выражении своих чувств, японцы относятся к этому сдержаннее. Но ни глубина чувств, ни их сила не зависят от расы, пола или… или возраста. Разве нет? —? грубо и неуклюже, но мне удалось свернуть с широкой дороги обсуждения случая, который можно было объяснить чем угодно вплоть до вмешательства потусторонних сил, на тропку, которая, заставив пробираться через тернии, возможно привела бы к пониманию отношений, установившихся между мной и Майклом с самого момента нашего обустройства в Бахрейне. Всё, что довелось прочувствовать мне и после визита Кэтрин, в том числе, в концентрированном виде собралось в моих словах.—?Но ведь когда ты задала свой вопрос о ведьме, а я не признал его, но и не отказался от него, я имел ввиду именно сознательное воздействие на других людей. А это уже из области мыследеятельности,?— озадаченно заметил Майкл.Я захлопнула рот, осознав вдруг, какое признание едва не вылетело из меня.Не дождавшись от меня больше ни звука, он внезапно протянул руку и осторожно коснулся пальцами моей щеки. Смотрел так серьёзно и сосредоточенно, словно высчитывал в уме траекторию движения своей руки по моей щеке. В следующее мгновение его уже и след простыл, а я словно проснулась. Судорожно пытаясь вспомнить: правда ли то, что здесь передо мной стоял мой начальник и просил у меня прощения; верно ли то, что здесь находился потрясающий мужчина, с которым я перебросилась малозначимыми, на первый взгляд, но полными какого-то иного смысла, словами? И, наконец, действительно ли он невесомо обнимал меня в то время, как руки мои были прижаты к моей груди на манер щита, и его рука оставила на моей щеке едва заметный след?Я прикоснулась к месту, которое Майкл погладил несколько минут назад. Мне показалось, что его запах остался на щеке и перешёл на мои пальцы, и дурманил в то время, как я пыталась вдохнуть его и запомнить. Мне вдруг стало горько. От стены, которую я прилежно мастерила с упорством бобра, готовящего свою хатку к зиме, не осталось даже каменной пыли! Я не смогла сдержать слёз.Они бежали пока я набирала ванну, устраивала пенную подушку; не иссякли, когда, забравшись по шею в горячую воду и устроившись затылком на краю ванны, разглядывала потолок.—?Ты хочешь переполнить ванну своими слезами? —?внезапно раздавшийся рядом голос, заставил меня едва ли не выпрыгнуть из воды. От неожиданности я погрузилась в воду с головой и вынырнула, шипя и отплёвываясь. Моё сердце колотилось у горла, пока я протирала глаза от пены.Мама сидела рядом на самом краешке и казалась совершенно реальной. Я даже протянула руку, чтобы прикоснуться к ней, но не решилась. Она горько улыбнулась, заметив мой жест и дёрнула головой, словно хотела одобрить мою нерешительность.Удивительно, но я не испугалась её присутствия, самого её появления, словно это было что-то само собой разумеющееся, чтобы умершие близкие навещали во время купания или в любой другой момент. Мама всегда была со мной: в моих мыслях, моих действиях. Я неосознанно размышляла о том одобрит ли она меня или нет. Так что само её появление не стало чем-то пугающим и непонятным для моей души и без того настроенной мистически в этот вечер. Сердце восприняло это явление, как отзыв на безмолвный призыв. Но слёзы высохли моментально, а в груди заныло, тоскливо застонало сердце.—?Ну же,?— с ласковым укором произнесла мама,?— ты ведь знаешь, что должна сделать?Закрыв лицо от её пронзительного, понимающего взгляда, я качнула головой.—?Так в чём же дело?—?Он подумает, что я…Не дождавшись моих объяснений, призрачный голос ласково произнёс:—?То, что подумает Майкл, пусть заботит его самого. Он достаточно взрослый и умный человек, чтобы разобраться в том, что происходит вокруг него. Ты должна позаботиться о себе.Я молчала, не решаясь открыть лицо и посмотреть в глаза матери, а по сути?— в свои собственные. Разве она пыталась сказать мне что-то новое? То, чего я и сама не знала?—?Солнышко, ты сгоришь, и то, что может принести свет, доставит только тьму. Причём вам обоим. Любовь очень легко превращается в ненависть, если относиться к ней так грубо и поступать так невежественно.—?Ты всегда знала?—?Нет, ласточка,?— мама качнула головой.—?Но мои рисунки… Ты же видела их?—?Вспомни, Мойра, в твоих рисунках никогда не было лица…В моей голове словно что-то щёлкнуло, когда она произнесла эти слова своим ласковым слегка хрипловатым как будто простуженным голосом.—?Ты рисовала очень много,?— продолжила мама задумчиво,?— это правда. И твои рисунки никогда не бывали безликими. Я хочу сказать?— у них всегда было лицо, но ты рисовала так, чтобы его не было видно. Ни глаз, ни губ, ни носа, никаких других особенностей, которые говорили бы о том, что ты рисуешь конкретного человека. Ты рисовала силуэты, но если говорить честно, то они мало отличались от любых других силуэтов и единственное, что можно было сказать о них: эта фигура?— мужская. Ты рисовала кудрявую голову, но мало ли кудрявых людей живёт на планете? О том, кого рисовала, знала только ты. Ты всегда была скрытницей и большим мистификатором. С раннего детства.Мама лукаво глянула, вызвав краску на моем лице. Она была права?— о моей любви знала только я.—?Мама, я не могу…—?Чего ты не можешь?—?Я не могу признаться, лучше умереть!—?Если тебе так страшно сказать: ?Я люблю тебя?,?— то делать этого, конечно, не следует. Иначе неизвестно чем это может кончиться… Я изумлённо уставилась на неё.—?Ну, что ты так на меня смотришь,?— усмехнулась мама,?— хочешь сказать, что я противоречу сама себе? Возможно. Со старыми людьми это бывает,?— при этих словах она посмотрела на меня и улыбнулась широко и открыто.Внезапная метаморфоза произошла с её лицом. Оно вдруг стало молодым, таким, каким я помнила его ещё до начала моей болезни. Морщины и морщинки разгладились. Раньше, почти не замечая их, я и не подозревала насколько они старили её лицо. Не потеряв природного разреза, глаза её стали шире и ярче, прозрачнее и чище. И теперь я видела, что мои глаза в точности повторяли её, только были моложе. Взгляд её больше не был присыпан горечью и переживаниями. Я изумилась?— насколько красивой была моя мама!—?Я только хотела сказать, что любовь можно проявлять иначе, если только ты решишь оставить её. Поверь, игра стоит свеч. И безответная?— она может принести много счастья…—?… и боли.—?Без этого никуда,?— мама пожала плечами и погрустнела. —?Но переживать её всегда неизмеримое счастье.—?Ты правда так думаешь?—?Конечно, ласточка.—?Ты говоришь об… отце? —?я задала вопрос, который боялась задать ей при жизни. Лицо мамы замерцало, словно подёрнулось рябью. Она долго молча смотрела на меня:—?Да, и о нём?— тоже,?— ответила она наконец, и голос её прозвучал глухо словно издалека. —?Но любовь, которую ты хочешь запереть, вытеснить или подавить непременно обернётся противоположностью и отомстит тебе. Отомстит жестоко. Только сделать ты уже ничего не сможешь…Я очнулась от пронзительного холода?— вода совершенно остыла. Рядом никого не было.