Часть 2 (1/1)

В жаркий день тяжело. Даже если и верхом на коне, даже если и вскачь, чтобы ветер хлестал по лицу. Не помогает?— что толку от сухого, поднявшегося снизу и оттого бурно пахнущего травами воздуха? Федя изнывает, ему очень хочется оказаться сейчас где-нибудь в прохладе каменного подвала, но показать этого нельзя: царю будет не по нраву. Царь, восседающий на огромном тонконогом жеребце, гонит рысью совсем рядом, в десяти шагах, и его широкие плечи колыхаются в такт. Басманова завораживают эти движения, он глядит, не отрываясь, на выпрямленную спину всадника, к которой кое-где поналипла от пота рубаха. На задворках пролетает, что ему это нравится?— то, что Иван такой огромный. Крепкие тяжелые кости, на которые накиданы и мышцы, и мясо, и жир, широкая грудина, широкие плечи и спина. И высокий! Несмотря даже на ссутулившие за жизнь беды, мужчина был выше каждого, кого случилось бы только встретить при дворе, и уж точно выше не отличавшегося богатырскими размерами Басманова. Другому бы Федя завидовал, прикинув в уме, как тяжело рубят такие руки и как сложно убегать от таких ног, но здесь не так, здесь ему только хотелось смотреть, наслаждаясь.Иван, развернувшись слегка, тронул рукой конский круп и тотчас неодобрительно нахмурился: горячий.—?Станем немного, пусть кони попьют,?— мягко потянув удила, он развернул гнедого жеребца направо, туда, где шагах в двухстах виднелась речка.?— Так тут осталось-то… как скажешь, царь, но до городу рукой подать,?— Феде, уже полчаса представлявшему себя лежащим на холодном камне подвала, мучительна была и такая отсрочка. —?Из лесу минутки через четыре б выехали, а там лужок?— и вот ведь оно уже и всё…До самой реки Иван молчал, но, подъехав уже к задорно шумящему потоку, спрыгнул вдруг с коня, огладил того по морде да отошел подальше, привалившись к стоящему краем в тени камню.—?Тебе плохо, а коню твоему хуже, конь тебя весь день на себе таскает. Слезай, пусть попьет нормально.И, видя Федино недовольство, повторил, усмехнувшись:—?Слезай давай! У него вон пена повсюду, хоть особо и не бегал.Басманов нехотя спрыгнул. Вода в речке была теплая, но всё-таки на контрасте с иссушающим будто воздухом приятная, и он зачерпнул в ладони, умываясь. Сразу стало получше: смылась тянущая кожу соль от уже испарившегося пота и выступившие на замену новые капельки, волосы пригладились теперь сильнее, но зато прохладой, в носу перестало монотонно зудеть. Пару секунд юноша, не разлепляя глаз, ловил стекающую воду языком, наслаждаясь ее восхитительным чистым вкусом и ледяной в сравнении с губами температурой. Когда он, улыбнувшись приятному чувству, обернулся, то застыл, пригвожденный тяжелым взглядом черных глаз.—?Что, Фёдор, искупаться охота?И смотрит, смотрит так, как смотрел тогда, сажая себе на колени да залезая под легкую бабскую юбку, в которую сам же и обрядил. Другому скажешь, а он и не поверит: невозможно, чтобы царь так смотрел. В царе нет попросту такого, что заставило бы. Царь он всегда строгий, сердцем холодный, а если и горячий, так значит головы запросто летят, значит надо поменьше рядом с царём находиться, а лучше и вообще не находиться, отыскав себе работенку где-нибудь подальше. Тут вот получалось совсем иначе, тут получалось страшно, но совсем не из-за кровавого безумия.Федя тоже раньше не знал, что его государь умеет быть таким вот?— человек человеком, запятнанный обычной человеческой грязью. Эта мысль ?Царь?— не царь!? крутилась в голове, с каждой секундой требуя всё больше ресурсов у юношеского воображения, заставляя испытывать глупый, стыдный, девичий трепет, которого одновременно было и надо, и не надо.Басманову очень хотелось искупаться, и даже пожирающий взглядом Иван не останавливал, а как-то наоборот. Хотелось, чтобы он смотрел. Но только хотелось, чтобы он и наслаждался, хотя бы и так, как наслаждался Фёдор совсем недавно видом сильной царской спины. Юноша совсем не был уверен, что получится. Тогда, в тот раз, было полутемно, жарко, очень хмельно и очень весело, так весело, что даже и безумно, а сейчас светит яркое солнце и царь если и пьян, то только жарою. Если и хочет видеть, то, может, что-то иное, более плавное, мягкое и менее разукрашенное ушибами. Что-то более привычное, более желанное. Что-то, что, как он думает, ощупывал тогда, в сумраке покоев.Что-то, чего у Феди, кажется, недоставало.—?Не охота, царь. Я б луч…—?Купайся.Приказ, но не государя, а просто сильного да властного человека.Испуганный таким незнакомым, непривычным Иваном, Басманов рефлекторно шагнул назад, разъехавшись слегка на скользком речном камне, но тотчас мысленно обругал себя за трусость, вставая ровно и принимаясь развязывать кушак?— спорить было всё-таки страшно.Царь следил за открывающимся ступеньками телом: вот оголились плечи, вот грудь, а вот Фёдор и вовсе стащил рубаху, белея теперь неестественной для лесной зелени бледной кожей. Прекрасный, но неуверенный, он смутился, ссутулился и поминутно старался прикрыть синяки руками, от чего Грозного взяли одновременно и злость, и умиление. Молодость вся состоит из надуманных глупостей, и вот эта вот Федина неловкость от собственного слишком по его мнению грубого, мужского тела, так легко читаемая, была очаровательна в своей наивности.Его тело действительно было мужским, но менее прекрасным от этого не казалось.Его тело было юным, из него била жизнь и сила. Гибкое, с перекатывающимися под упругой кожей мышцами, оно танцевало без танца, завораживая царя плавными, но сильными движениями, возбуждая бесовское, неправильное желание.Его тело хотелось прижимать к себе со всей дури, до хрустящих ребер, чтобы впитать дикую энергию молодости, чтобы чувствовать быстрое биение жизни за крепкой грудной клеткой.Его тело, сжираемое постепенно прозрачной водой, должно было принадлежать Ивану, потому что им получилось бы спастись от давящего на хребет груза минувших лет.—?Куда?!Фёдор, по пояс уже зашедший в воду, пугливо оглянулся в растерянности.—?Не в камыши. Не юли, Федя. Плавай, чтоб я видел.От легкости, с которой эти слова соскочили с царского языка, у Басманова по спине прошла дрожь.Хочет видеть.Хочет.Хочет!И стало радостно.Несмотря на страх перед новым, неизвестным прежде царём, несмотря на дикий его взгляд и замеченного в черных глазах беса и несмотря даже на безумную немного улыбку, стало радостно.Федя, в конце концов, был семнадцатилетний, смелый и влюбленный. Феде, в конце концов, очень хотелось, чтобы его телом любовались, потому что Федя был в известной мере эгоист: от такого взгляда внутри у него застывало, как от испуга, а по конечностям разливалось тепло, и руки подрагивали нервами.Течение в реке было вялым, потому что сухость лета забрала много воды, и Басманову легко давалось плавать против него, загребая сильными, размашистыми движениями. Всякий раз переворачиваясь на спину или выныривая из глубины он, сквозь стекающие с глаз потоки, видел неотрывно глядящего на него царя, и старался делать все изящно. Получалось примерно так, как могло получаться у непривычного к плавному да мягкому, зато наученного резкому да грубому?— получалось красиво перекатывающимся мышцами да сильной гибкостью, а не нежными изгибами, как хотелось Фёдору, и это расстраивало.Ивану нравилось. Судя по тому, как сузились черные глаза да потянулось ближе к реке его тело, Иван был просто в восторге.—?Хватит. Вылезай!Басманов, послушный, поплыл к берегу, пятками осторожно ощупывая каменистое речное дно. Добравшись, поднялся по покатому бережку и потянулся уже было за рубахой, когда услышал хриплое:—?Брось! Иди сюда!И он пошел, даже почти побежал в ту же секунду, как услышал, потому что вообще-то ждал этих слов и очень на них надеялся. Сел на колени подле Ивана, для того только чтобы быть поваленным на сырую речную траву и ощутить на себе тяжесть другого человека, его блуждающие всюду сухие жаркие ладони.—?Лежи,?— Фёдор, сквозь туман не расслышавший, снова потянулся к царским губам. —?Лежи!Ничего не оставалось, кроме как замереть, позволяя севшему перед раскинутым на земле Басмановым мужчине откинуться на пятки и с минуту просто скользить взглядом по всему его телу, время от времени оглаживая неожиданно нежно особо приглянувшиеся участки.—?Ты всегда что ли такой битый?Ему стало вдруг стыдно, будто он не оправдал чьих-то надежд. Щеки зарумянились, уши стали попросту красными. Ответить голосом было невыносимо: казалось, из-за такого непозволительного вида права говорить у него теперь нет.—?Ну? —?Иван, подняв взгляд, смягчился лицом, увидев оробевшего юношу. —?Федя, ты чего? Тренируешься много? Бьют?—?Так это,?— от царской едва заметной улыбки самым краешком губ полегчало настолько, что можно было и ответить,?— и то и то.—?Вот значит как выходит...?— Грозный спрятал ширившуюся улыбку, уткнувшись в район солнечного сплетения, и продолжил шутливо:?— это что же, ты у меня не лучший ратник, получается?—?Не-е, где там.Юноша, слишком напряженный сейчас чтобы понимать царское веселье, для убедительности несколько раз энергично мотнул головой, вызвав у глядящего исподлобья мужчины тихий смех. Фёдор, елозящий, весь горящий нетерпением, был сейчас помимо прекрасного еще и забавным.Так, во всяком случае, казалось Ивану.Сам про себя Федя так не думал. Самому себя Федя сейчас казался слишком уродливым, но не из-за каких-то явных недостатков, а просто по самой своей сущности. Слишком костлявым, твёрдым, жилистым и мускулистым, много больше нужного покрытого ссадинами, синяками да налипшей повсюду грязью и травой, слишком крупным.Слишком мужчиной.И хоть все семнадцать лет, проведенные в сильном да ловком теле, были им любимы, сейчас хотелось глупого да безумного: быть красивым. Быть милым. Нежным, мягким, изгибистым, тонким. Парящим над землей, с прозрачной кожей на незнающих сабли ладошках, с запахом меда в расчесанных волосах, с танцующей легкостью во всяком движении. Женственным.Может быть, тогда он бы не чувствовал себя таким неправильным, лежа между всей Землёй и придавившим сверху тяжелым телом.Может быть, тогда он бы смог действительно поверить в рассыпавшиеся по его животу поцелуи и всего резкого, ведомого грехом Ивана.