Часть 1 (1/1)

?Спляши!?И он пляшет, только, честно говоря, плохо, потому что очень охмелел и путается в бабьей юбке. Кружится кособоко, время от времени неловко раскидывая руки в стороны и сияя белыми, обнаженными в улыбке зубами. Неуклюжий, то и дело подкашивающийся ногами, Фёдор смеется с собственных движений, оглушая покои пьяным гоготом. Разгоряченная покрасневшая кожа на висках блестит влагой, сияют озорством глаза. В нём бушует весна жизни, и сейчас это особенно видно. Сейчас особенно прекрасна его удалая молодость. Смелая, лихая, безрассудная, она заставляет юную душу петь соловьём, да так громко, что всех кругом обращает в невольных слушателей.Ивану нравится.Этот неумелый танец, в который вложена так честно, как бывает только спьяну, вся открытая ещё непознанному храбрая душа, будоражит. Не прелестью свежего лица да гибкого тела, не так вот просто да пошло, а как-то глубже, как-то дальше, на каком-то ином уровне. Чем-то горящим, мечущимся, сильным, очень заразным и очень прекрасным. Чем-то ярким, веселым, немного даже может и бесоватым, но слишком желанным обычным человеком, чтобы отказаться.И хоть Иван замечает его среди остальных часто, очень часто, но, кажется, смотрит на настоящего Фёдора только сейчас. Невидимый другими, раззадоренный хмелем и осмелевший под одобрительным царским взглядом, он теперь такой, каким бывает очень редко и как бы только слегка, потому что давно уже привычкой стало сдерживать в себе себя.Ивану хочется, чтобы он танцевал, потому что от этого танца тучи кругом рассеиваются. Забываются боли в спине, забывается седина, забывается начавшая уже появляться блеклость глаз.И почти даже забывается такое, что не забывается никогда.Ивану хочется, чтобы он опалял всё кругом своим жаром, хоть бы даже и пришлось обгореть до углей, но Басманов падает после очередного виража и, расхохотавшись, весело выкрикивает: ?Не могу больше, царь! Комната вся шатается, будто под землёю щи бурлят!?И Иван понимает: если что-то здесь и бурлит, так это кровь у него в жилах.***Царь? Федя не видит никакого царя. Федя видит мужчину. Обычного человека, у которого горят человеческой страстью глаза, вздымается часто человеческая грудь и сушатся больше нормального человеческие губы. К царю должно прирасти золото, но обнаженный Иван сияет только потными плечами. Они у него массивные да широкие, под стать всему двухметровому почти телу, которое единственное выглядит действительно по-царски. Басманову нравится трепетать перед этой грозностью, хоть это совсем уже недостойно, нравится спешность, нравится грубость, смешанная со страстью, нравится тяжесть, которую, не заботясь, кидают на его гораздо более легкое тело. Непривычно быть ведомым, но по-своему приятно. Непривычны синяки?— бабы синяков не ставят?— но и в этом есть что-то такое. Что-то, взывающее к извечной, ещё животной потребности быть желанным: без страсти ведь таких меток на теле не бывает. Иван не оставляет сомнений, очерчивая угловатое крепкое тело грубыми движениями, царапая кожу и выстанывая похоть наружу. Он позволяет оглаживать свою широкую, немного сутулую спину, зарываться во влажные волосы и даже касаться губами мочек ушей, потому что, наверное, очень пьян. В нём заснули крепко, но ненадолго, и царское обличье, и христианская вера, уступив простой человеческой первобытности, и Фёдор, весь звенящий юностью и мало поэтому думающий наперед, сквозь пелену пьянства рад этому до одури. Фёдор впервые увидал царя недавно, и полугода не прошло, но успел уже прикипеть к нему, полюбить его чаще нормального бушующую ненормальность, и, тем более, редкое величественное спокойствие. Он не боялся обжечься, ведомый глупостью и безрассудством семнадцатилетнего.Оглаживая восстанавливающего дыхание Ивана по спине он, напротив, очень боялся, что возможности обжечься у него никогда больше не будет.