Глава 1. В которой главный герой сидит в чулане (1/1)

…эти шумные ватаги дурно пахнущей, грязной, запыленной, оборванной, нечесаной, но в венках из васильков, детворы…(Виктор Гюго, ?Отверженные?)Be careful as you go for little people grow!(практически оттуда же, "Les Miserables”, мюзикл)Глава 1. В которой главный герой сидит в чуланеВиконт Хоакин дель Кастильо и Гарсия сидел в темноте и дулся на весь свет. Свет платил молодому человеку взаимностью: день не заладился с самого утра и грозил перерасти в столь же мерзопакостный вечер, а конца сидению не предвиделось.Внизу захлопали двери и заржала лошадь, а значит, вернулась после утренних визитов мать. И верно, щели в старой рассохшейся двери чулана вскоре озарились отблеском свечи. Хоке знал, что, как было заведено раз и навсегда, накрыв голову кружевной черной шалью, матушка торопливо прошла в молельню.Маленькая молельная графини приютилась под крышей дома по соседству со старым чуланом, и не раз и не два, будучи наказанным, Хоакин приникал к широким щелям в рассохшейся стене и смотрел, затаив дыхание, как молится его красавица-мать. Странным образом его зачаровывал умиротворенный полумрак молельной, мягкий блеск свечей, отражавшийся в золотом уборе Пречистой Девы, и больше всего — портрет, помещавшийся в неглубокой нише напротив стены чулана. На портрете изображена была красивая молодая дама в бальном платье цвета бирюзы и с задумчивыми, полными грусти глазами. Перед нишей всегда горели две свечи и лежала книжка в кожаном переплете. Вновь и вновь разглядывая картину, Хоке думал, что красивая дама, должно быть, давно умерла, раз ее портрет поместили в молельной. Он хотел бы спросить у матери, кто это такая да что за книжица лежит перед алтарем, но это означало бы признаться в столь неблаговидном деле, как подглядывание, а неблаговидных поступков на его совести и без того накопилось немало.Ко стыду его надо признать, что наследник известной и благородной фамилии, Хоакин дель Кастильо и Гарсиа, виконт Алькесар, в свои неполные одиннадцать лет зачастую вел себя неподобающим образом, ненавидел то, что ему полагалось любить и, по всеобщему мнению, был сущим наказанием для почтенных родителей. Отец, к его чести, старался держать сына в строгости, самолично подбирая ему компанию из детей наиболее достойных семейств испанской Калифорнии, но, судя по тому, как часто оказывался Хоакин в старом чулане под крышей гасиенды, все усилия проходили впустую.Нынешние злоключения молодого виконта начались еще накануне, когда гасиенду дель Кастильо и Гарсия навестил ближайший приятель отца дон Лусеро с сыном, юным Гектором. Хоке не хотел огорчать отца и мать (а это показывает, что он не был совсем уж испорчен), но к Гектору Лусеро и Сильва питал странную смесь зависти и презрения. Гектор был старше, всего на полгода — но уже имел личного грума и ружье, стрелявшее пробками. За Хоакином до сих пор ходила старая нянька Кончита, а на просьбу подарить ему хоть ножик на Рождество отец ответил решительным отказом: не заслужил. Гектор был гордостью и любимцем родителей. Взбалмошный и невоспитанный Хоакин грозил стать позором семьи. Гектору позволялось все и вся. Хоакин не любил его закономерной нелюбовью худшего к лучшему и ненавидел себя за это недостойное чувство.В глубине сада из знаменитого пробкового ружья стреляли по воробьям. Заросли диких роз, перевитые ползучей травой, глушили звуки выстрелов, не давая им долетать до крытой веранды, где отцы говорили о земле и деньгах. Сказать по правде, Хоакину было жаль несчастных пичуг, но показать себя, помимо прочего, еще и трусом он не смел, а потому стрелял. Маленький Пепе, смуглокожий скуластый слуга Гектора, сидя под деревом, следил за ними голодными завистливыми глазами.— Принеси! — кивнул ему Лусеро, когда одна из подбитых птиц упала в самую гущу кустарника.Мальчик-метис посмотрел на хозяина с испугом. Колючие ветви кустов переплетались так тесно, что пробраться между ними невредимым не оставалось и шанса.— Ты не слышал? — размахнувшись, Гектор хватил его по лицу раскрытой ладонью. — Я тебе говорю, лезь!Пепе украдкой отер подступившие слезы и покорно полез в чащу, до крови одирая руки о колючие ветви кустов.— Зачем? — не сдержавшись, спросил Хоакин. — Тебе эта дохлятина все равно ни к чему.— А по-твоему, я спускать ему дерзости должен? За этими бездельниками глаз да глаз — не то тут же забудут, кто здесь хозяин. Или ты, малютка, все еще позволяешь няньке тобой помыкать?Хоакин вспыхнул до ушей, но ничего не ответил. А что было отвечать, если и вправду в этом доме все, даже слуги считали его младенцем?***Мальчик только поморщился, когда рассохшаяся дверь чулана отворилась со скрипом, впуская камеристку матери. Бойкую и смешливую Франсиску Хоакин любил, но сейчас и она была для него врагом, таким же, как и все остальные.— Дурак ты, Хоке, — беззлобно сказала девушка, опуская поднос с высоким кувшином и остатками холодного мяса на край обшарпанной старой софы. — А за то, что Кончиту обидел, тебе же самому очень стыдно будет. Когда соображать начнешь. Она тебя, верно, больше всех любит… — Сама не больно умна, — сердито буркнул Хоакин, отворачиваясь.— Ты смотри-ка, бесстыдник,— девушка шутливо толкнула его в плечо, — я-то ведь не Кончита. Я вашей светлости уши надрать не постесняюсь. Или братьям пожалуюсь.Он обернулся на тычок, в ярости сжимая кулаки, но справедливо рассудил, что драться с девчонкой будет совсем уж постыдно. — Всем-то вам есть кому жаловаться! — горько сказал Хоакин, опуская руки. — У тебя есть Мигель и Энрике. У Энрике — Милагрос. У Кончиты — Хосе. У отца — мама. Я один никому на черта здесь не нужен!— А ну не злословь! — Франсиска топнула каблучком, поглядела на упрямца сердито и, вздохнув, присела на софу к нему спиной. — Уж конечно, Мигель и Энрике у меня есть. Один уехал, другой женился — хороши братья! У тебя же, мой сеньорито, есть все мы. И если ты полагаешь, что своим родителям ты не нужен...— Мигель уехал, — откликнулся мальчик грустно, — и родители скоро уедут. Что, скажешь, не так?Франсиска вздрогнула, всем телом развернулась к нему.— Ты знаешь?Юный виконт презрительно усмехнулся и сморгнул предательски блеснувшую на ресницах влагу. Она потянулась было обнять, он вырвался, упрямо вскидывая подбородок.— И все равно, дурак ты, дон Хоакин! — с насмешливой нежностью сказала девушка. — Я бы на твоем месте уж лучше держалась примерным сыном и упрашивала родителей взять меня с собой. А Кончиту ты обижать не смей! Побегу я, не то хватится дон Алехандро.***Да, Кончита… Старая нянька, казалось, жила на свете только для того, чтоб ему досаждать. Дураком Хоке не был и в глубине души понимал, что Франсиска права, и старая креолка, уж верно, его любит... но уж слишком неловко у нее это выходило!Дневная обида не оставляла его до вечера, когда гости наконец-то убрались восвояси, и своими отравленными щупальцами проникла в сон. Сны Хоке любил: во сне не было настырных соседей, занудных учителей и достойных компаний. Во сне доблесть и честь ценились выше послушанья родителям и даже умения играть на скрипке — еще одного предмета, втайне ненавидимого юным виконтом. Там Хоакин дель Кастильо и Гарсия занимал достойное его место по правую руку Кортеса, и дикие земли склоняли голову под твердой поступью посланцев Короны, а презренный Гектор Лусеро чистил сапоги последнему из его денщиков. Триумфующая армия уже входила в поверженный Куско — и именно этот момент нужно было выбрать Кончите, чтобы низвергнуть его с пьедестала своим уничижительным ?Хоакинсито?.— Хоакинсито, пора подниматься!Герой открыл один глаз и был ослеплен солнечным лучом: как раз сейчас его нянька раздвинула шторы на высоком окне. Такой привет тоже не был случайностью — она все и всегда делала так, чтобы только сильнее досадить ему.Герой закрыл глаз и мстительно натянул одеяло до ушей.Креолка грузно уселась на край кровати и потрепала высунувшуюся из-под одеяла макушку. Виконт увернулся. Горечь украденной славной победы мешалась в груди с горечью вчерашних обид.— Давай же, малыш, — невзирая на его ужимки, нянька откинула одеяло и, как маленького, ухватив под мышки, попыталась посадить в постели наследника индейских царей. — Завтрак проспишь, отец серчать будет. Глазки открой.?Глазок? Хоке стерпеть не смог.— Я тебе не малыш! — прорычал он, грубо отпихивая от себя старую креолку. — И не ?Хоакинсито?. Я вполне могу сам проснуться, старая карга. Ступай прочь!Кончита взглянула на него с немым укором, больно резанувшим по сердцу, и просто вышла из комнаты. Не нужно было с ней так. Слова были злые, обидные и несправедливые — достойные Гектора Лусеро слова. Это он успел понять и сам, до того, как бездна разверзлась у его ног.Никогда ни до и ни после Хоакин не видел отца в такой ярости.***— Бомм, — в который раз возвестили о себе старые часы, свет в чердачном окне давно стал золотистым. Бой часов гулко отзывался в недрах огромного дома, отвлекая виконта от горестных мыслей. — Бомм-бомм, бомм-бомм, бомм!С последним ударом дверь чулана отворилась, и на пороге снова стоял отец.Усталая складка меж бровей графа дель Кастильо обозначилась резче, глаза глядели сурово и строго. Руки граф держал за спиной, он и утром их так держал, то ли брезгуя прикоснуться к преступному отпрыску, то ли боясь, что не сможет сдержаться. Мятежный сын вытянулся в струну, ожидая решения своей участи. Молчание затянулось.— Я виноват, — сказал виконт наконец, глядя в пол. — Приятно слышать, что вы это понимаете, — Хоке вскинул глаза, отец тоже не смотрел на него. — Может быть, у вас даже достанет духу извиниться. А сейчас ступайте к себе в комнату и до ужина можете считать себя под домашним арестом. Мало у кого в этом доме есть сегодня желание вас видеть.Сын поежился, отец ушел. Несмотря на строгие указания, в свою комнату виконт спустился не сразу. По пути была черная лестница, коридор и малая кухня, а за нею — людская, где пряла вечерами молчаливая Нэнни, индианка, следившая за порядком в доме, и где сейчас у окна стояла…— Кончита! — крикнул он, и когда старая нянька обернулась на зов, вдруг понял, что не находит других слов. Подбежал к ней и, уткнувшись лицом в вышитый передник, обхватил руками широкий стан.— Малыш, малыш, — просто сказала она.С Кончитой было всегда просто: она не звала его на ?вы?, не говорила ?приятно слышать? и не грозила арестом. Совершенно непонятно почему, она любила его таким, каков он есть, невоспитанным, взбалмошным и неукротимым. И сейчас он точно знал, что прощен.