Глава 5 (1/1)

Некоторые пояснения: Мы все помним, как стал Пустым брат Орихиме, то бишь Сора? Его сожрали. На самом деле, механизм обращения души в минус в каноне не определён и противоречив, но некоторые высказывания Айзена и тот же эпизод с Сорой вполне можно повернуть с пользой для обоснуя, что я и проделала.Гремел гром. Раскатистый, глухой, он вполне мог быть и звуком разрывающихся вдалеке снарядов, и битвы на банкаях – или просто признаком приближающейся грозы. А может быть, даже конца света.Ичиго предпочитал грозу. Её он любил больше, чем драку или войну – и почему бы это? Сейчас он вряд ли сказал бы.Куросаки пошевелился. Во всём теле была тревожная лёгкость, не похожая ни на что и странно противоречащая… чему? Вокруг точно шёл дождь, наверняка ледяной, но отчего-то ему было на это плевать. Хотелось спать. Ичиго ощущал себя усталым и мокрым насквозь, а ещё — опять что-то забыл.Стоп. Опять?И тогда будто повернулся какой-то винтик в голове, скрипнул, зашуршал рассыпающейся ржавчиной – Ичиго вспомнил. Холод, квинси, спортивная площадка, Пустой… не в таком порядке, но это было не важно. Он распахнул глаза и резко сел,прижав руку к груди. Белые плиты, в стороне – дверь, запертая на замок, ограждение. Ладонь будто током кольнуло – дыра ощущалась даже сквозь футболку. Школьная крыша с утра не изменилась. Ворона любопытно каркнула и скосила на Ичиго взгляд. Он сунул руку в карман и выгреб оттуда горстку крошек. Чёрт его знает, откуда они взялись, но он был уверен, что они должны быть. Пакетик из-под сока Ичиго поднял и кинул куда-то вниз; ворона спокойно клевала крошки там, где (нет, не вчера, вчера – это сегодня) не так давно была нарисована кровью звёздочка. Прямо как символ коммунизма из далёкого и кошмарного Советского Союза. Ну, по крайней мере, кошмарным он выходил со слов сенсея. Тучи расступались, маленькое Уэковское солнце потихоньку ползло вверх по небосклону.Ичиго помотал головой. Времени было немного. Надо было думать, как вытащить Пустого… как вытащить себя из-под этой чёртовой стрелы. А то ведь второго шанса не дадут. Решение пришло внезапно и легко – прямо как предыдущая идея с демоном. Но различие всё-таки было: если тогда Куросаки свершал эпическое подражание Варкрафту только для того, чтобы сделать хоть что-то, то теперь знал, зачем, почему и ради чего. Прямо как тогда, когда ещё был жив. Пусть даже этого времени он почти не помнил. Ичиго поднялся и прислушался – не ушами, а тем, чёрт-его-знает-каким-по-счёту чувством, которое позволялоуловить чужую реяцу. Почувствовать вкус. Другой Ичиго был где-то недалеко. Солнце немилосердно палило – Куросаки уже чувствовал, что кожа начинает обгорать. Наверняка потом слезет. Пустой нервничал: длинный костяной хвост мотался из стороны в сторону, на маске застыло настороженное выражение. Жёлтые хищные глазки щурились, глядя на него. — Знаешь, — сказал Ичиго, — мне нужно тебя съесть. — Класс, — ответил Пустой, и Куросаки вздрогнул – он сам слишком часто так говорил, — значит, как сытый – так знакомимся и всё такое, а как жрать захотел – пришёл? Ненавижу таких. — Не в том дело!.. – начал было Ичиго, но его перебили. — Да пошёл ты. И напал – первым. Вот только шансов у него не было никаких. А кирпичи, падающие на голову сами собой и вовремя, тут не летали. — Прости, — пробормотал Ичиго, — иначе нам обоим конец. Пустой выл – а Куросаки снова ел – и отчего-то ему было дико противно. Не от крови и сырого мяса: такого он достаточно навидался. Как будто с ним кто-то уже делал подобное.

Футболка и брюки пропитались красным, потяжелели, прилипли к коже, будто кровь впитывалась глубоко внутрь, чтобы не смыться. В душу. Когда Ичиго переживал первую холлоуфикацию под недремлющим оком Урахары, это было больно. Он помнил свои собственные жуткие вопли; до того он и не думал, что человек вообще способен такие издавать. Голос он тогда сорвал дня на три, если не больше. Пустой вопил так же. Его голосом. Ичиго не говорил больше ничего и другого выхода не искал – во-первых, было уже поздно, а во-вторых – он неплохо себя знал, себя и свою удачу. Другого выхода могло и не найтись, а Пустому… себе нельзя было давать и шанса. Малейшего. — Прости, — снова и снова бормотал Куросаки, сглатывая кровь, — прости. Кажется, ему всё-таки напекло голову: перед глазами клубилась зеленоватая холодная дымка, его тошнило, ему отчего-то хотелось плакать. Он вообще не помнил, когда ему в последний раз было настолько хреново.Обочины разбитой дороги заросли ядовито-голубыми, неприятными и незнакомыми цветами. Ичиго валялся совершенно один, голубые искры гасли, кровь – засыхала и стягивала кожу и одежду грязно-коричневой липкой корочкой. Стебельки у цветов были бледно зелёные, слабые и как будто подгнивающие. Запах гнили, по крайней мере, Ичиго чувствовал очень и очень отчётливо. Прямо как тогда… И тут Куросаки Ичиго всё-таки вспомнил всё, что имел неосторожность позабыть. Айзен был невозмутимо-доброжелателен, как и всегда. Ичиго иногда удивлялся, насколько он похож на школьного завуча манерой любезно говорить гадости. Школьного завуча, кстати, Куросаки имел несчастье приобрести в классные руководители. Ичиго его не то чтобы сильно любил или ненавидел – предпочитал не связываться. С Айзеном не связываться не получалось из-за его настырных попыток что-то там захватить и сделать мир лучше. Его надо было победить, всех спасти и доделать, наконец, тот трижды долбанный доклад по анатомии, а не то биологичка при случае запросто могла и указкой по затылку и мелом в лоб. И даром, что старушке под восемьдесят. Вон, Рукии тоже под восемьдесят, и ничего, бегает со своей Соде-но-Как-там-её, кроликов ваяет, устав нарушает. Ичиго встрепенулся – кажется, Соуске подходил потихоньку к концу своей бесконечной, как урок географии, речи, и пора было изготавливаться к бою. Сейчас Куросаки почти забыл и отчаяние, испытанное при виде одного за другим побеждаемых капитанов, и странную опустошённость, навалившуюся, когда он понял, отчего новая Гецуга зовётся Финальной. Ичиго помнил и безразличие, и свою мысль ?Всё зря?, когда изрядно побитый перед этим Айзен тащил его, как Робин Винни Пуха за ногу по сухому, обдирающему кожу асфальту. Помнил удивление знакомостью помещения, куда его притащили, и осознание: Соуске наведался к нему в гости. Самого Куросаки он небрежно, как пакет с продуктами, закинул на стол. Что удивительно, проделал он это всё молча. Видимо, до Айзена тогда дошла простая истина: шансов мальчишке давать нельзя. — Вот ты и проиграл, — сказал Соуске негромко. Тряхнул длинными патлами, прищурил жуткие фиолетовые глаза. – Даже двигаться больше не можешь. Потом он опять замолчал, деловито ухватил Куросаки за волосы на затылке и заставил запрокинуть голову. Примерился рукой (Ичиго констатировал про себя, что нынешним его маникюром можно и стекло резать), осторожно наклонил его голову чуть вбок, и… Горло Ичиго перерезали аккуратно и очень профессионально. Даже больно почти не было – как ножом палец порезать, только длинно и на шее. Кожу немного защипало, а за ворот потекло горячее и мокрое. Спустя пару секунд начало темнеть в глазах: Ичиго успел почувствовать, как кто-то… а, Айзен, сволочь… приподнимает его за плечи. И услышать насмешливое и теперь, уж теперь-то вновь невозмутимое ?Приятного аппетита?. А потом были не по-фейски острые треугольные зубы и темнота. Первым чувством был стыд. Жгучий, горячий стыд – и ярость. Айзен его сожрал, просто взял и сожрал, как дрянные слабенькие Пустые жрали неосторожные души в переулках. В этом было что-то до такой степени унизительное, неестественное, гадкое, что уж лучше бы чёртов ублюдок над ним надругался и станцевал на трупе. Ичиго не смог бы внятно объяснить, чем пожирание в корне отличается от убийства (да ещё таким экзотическим способом), но его ярости и его стыду на это было плевать. Ему хотелось зарезаться Зангецу (и плевать, что Зангецу за это потом оторвёт ему голову и ещё что-нибудь, а Пустой с удовольствием поможет), заколоться ржавым циркулем, кинуться с холма Соукиоку – но ещё больше хотелось добраться до Айзена и проделать всё это с ним. А потом отыскать после перерождения и сделать это снова. И ещё. И ещё, ещё, ну ещё хоть разочек, пожалуйста. Когда-то Айзен втирал ему о ненависти, дальновидно придерживая лезвие Зангецу подальше от лица, и теперь Ичиго ненависть эту сполна познал, обпился ею, как дешёвым палёным алкоголем. Его тошнило. А где-то между рёбер завёлся вкрадчивый шевелящийся зверёк с мелкими острыми зубками в десять рядов. И Ичиго даже догадывался, что это значит. А ещё догадывался, откуда взялись стыд и ярость. Сожрали! Что может быть унизительнее для Пустого?.. Ичиго не знал страха регресса, не прожил ни одной из тех бесконечностей, которыми были смерти других васто-лордов, в жизни не ел ничего живее червивого яблока – но инстинкты и реакции у него были теперь те самые, минусовые. Ичиго помнил Сору. Помнил длинный гибкий хвост, безумие, искорёженную маску и боль, написанную на лице под ней. Отчего-то Куросаки стало любопытно – ?А у меня теперь есть хвост??. Желания пойти и одарить отца и сестёр большой любовью пока не возникало, но это не обнадёживало. Глаза открывать было страшно. Ичиго не хотел знать, во что превратился. Вдруг его не очень-то вежливо пнули в бок и велели: — Поднимайся, Куросаки Ичиго. Так началась его смерть. Вспомнил он и сестёр, и родителей, и Кона, и Уруру, и всех остальных. А потом поднялся с асфальта, отряхнул джинсы и задался вопросом: ?Где это я? И где все?? На поясе больше не было неработающего плеера – там висел обломок меча с чёрным лезвием, почему-то банкайного образца. ?Что же я с вами сделал…? В голове встрепенулся инстинкт: ?Всех спасти!?, дремавший… как раз всю смерть дремавший. Ичиго оправил футболку, потянулся, нахмурился и пошёл вперёд – в сторону больницы, дома и… церкви. Цветы с гнилыми стебельками за его спиной ползли вверх по стенам, прорастали из асфальта, шептались и потихоньку рушили ненужные декорации. Школы и площадки больше не было; да и для чего нужна в квесте пройденная локация? Зангецу жёг бедро. На этот раз из-за дверей не раздавалось никаких звуков. Церковь стояла, лёгкая, воздушная и абсолютно неуместная. Ичиго толкнул двери – распахнул настежь, влетел внутрь – и остановился, как вкопанный. Не-Айзена не было. В узкие витражные окна заглядывали солнечные лучи, гасли, колебались, рассыпались по полу разноцветными подвижными пятнами. Куросаки сделал несколько шагов вперёд, ухватился рукой за спинку скамьи. Никаких звуков не было, будто бы у него разом ни с того ни с сего заложило уши. Демон сидел в первом ряду, закинув ноги на скамейку и скрестив руки на груди. Кажется, спал. На нём была более-менее целая, не успевшая обтрепаться после колонии одежда. — Шиффер, — тихо позвал Ичиго.