Чайки (1/1)

— Фотографии — всё, что от неё осталось.— Это грустно...Оливер молчаливо кивает, пока руки заняты пустыми коробками, покрытыми многовековой пылью; их надо бы выбросить, но они всё ещё хранят тепло её пальцев. Можно сделать глубокий вдох, зажмуриться от щекочущего ощущения и громко чихнуть. Стенки картонного домика под ногами вздрагивают в унисон с хлопающей от сквозняка форточкой на втором этаже. Здесь стало до неуютного тихо. У Оливера щиплет глаза и чихать теперь хочется чаще, чем запирать себя в её спальне. В таких случаях мужской голос бьёт по сознанию скрипучим ?Ты хочешь, чтобы тебя запомнили нюней??— Это грустно, но это жизнь, — он отстранённо пожимает плечами и поворачивается к Робби спиной. — Это грёбаная жизнь, чувак. Робби молчалив, вальяжен и неуклюж, собрал в себе весь перечень социально неловких эпизодов. Каждый поход Робби по лестнице заканчивался неизбежным падением, пикники — внезапной аллергией на невидимую пыльцу, а готовка — порезанным пальцем. Робби сознательно запер себя в коконе её дома.Но именно он остался тут с ними до самого конца, а это многого стоит, когда всё, что ты видишь из крошечного окна — разрушенный старый маяк и стелющийся по морю туман. — Какой была она? — неужели в вопросе Оливер чувствует намёк на быструю, но по-особенному искреннюю улыбку? Робби как будто рисовали с кальки типичного английского джентельмена — такие мелькали в вечерних программах по пятницам. Когда темнело, они любили собираться на раскладном диване в гостиной за двумя эпизодами ?Дживса и Вустера?. Голос Робби временами отдавал вежливым несогласием Дживса — ну просто восхитительное сходство. Так смешно оглядываться назад.Оливер медлит с ответом. Какой же была она? Перед глазами всё ещё маячит её фигура, смешные рюши на платье и винтажные ободки. Она любила менять их каждый день. Каждый. Чертов. День. Это раздражало, а теперь ободки собирали пыль в её прикроватном комоде — к ним уже долго никто не смел прикоснуться.— Она была… настоящей, живой, разной, — когда Оливер проходит мимо окна, то намеренно не смотрит на облицованный серым кирпичом маяк — всё ведь началось именно с него. — Боже, блять, Робби, ты сам ведь знаешь. Какого хрена?— Я спрашиваю каждого, кто уходит или кто остался.Оливер фыркает, толкая плечом этого почти двухметрового зануду, а в сердце что-то неприятно мается. Как это — быть замурованным целый день в стенах дома, грустно провожая остальных прощальным взглядом? Передёрнув плечами, Оливер позволяет себе беззвучный тяжелый вздох, отворачиваясь от Робби. Её взгляд со снимков на стене смотрит так же солнечно и открыто — нос снова чешется и надо бы поскорее отсюда уйти. Но правда в том, что она была именно той, кто ушел первым.***Мел наблюдала за ним уже неделю, а может и дольше. Трудно было определить. Здесь время либо тянулось жвачкой, либо летело быстрее запущенной в космос ракеты, что рябило в глазах.Кажется, в тот день она погналась за горланящими в небе чайками; они носились над её головой так стремительно, что выскальзывали из поля зрения. Дразнили, пели свои скрипучие песни и возникали из ниоткуда проворнее охотящегося за мышью кота. Тогда она забрела так далеко, что за холмами не стало видно крыши дома. ?Мой пряничный домик? — её слова уносил ветер до самой кромки воды, а пряничный домик, будто соскучившись, "выныривал" из необъятных холмов, пронзая туман пастельно-розовым пиком. В тот день шум прибоя напоминал колыбельную, которую любила перед сном мурлыкать над ухом мама — она запомнила эту незатейливую мелодию про котят на всю жизнь.— Они сцапают все твои сэндвичи.?Он появился будто из ниоткуда — на деле, играл с ней в прятки, только она об этом не должна была знать. И она поддалась, когда уронила корзину для пикника — чайки рванули камнем вниз, на песок посыпались крошки. Ветер взвил вверх их заливистую трель, а он только улыбнулся и беспомощно покачал головой. — И пусть, Робби приготовит ещё.Тогда он сделал вид, что не имеет понятия, о ком идёт речь. — Я тебя никогда не видела здесь. Как тебя зовут? — Турбо, — да, он искусно лгал, но она была единственной, кто спустя время мог звать его "настоящим" именем. — А ты Мел. Мелани, верно? Местные говорят, ты ходишь в лес каждое утро. — Там спокойно, — она даже не удивилась: все тут знали друг друга. Все, кроме неё. С этим можно было смириться, она даже превратила это в своеобразную игру: угадать, когда следующий "персонаж" в её жизни появится следующим. — Там спокойно и красиво, не знаю, как в сказке. Там можно забыть, что...— Отсюда нет выхода, — подхватил он, смешно перебрасывая из руки в руку руль своего розового самоката. — Хочешь попробовать?— Тут песок.— И что?Смешно подмигнув, он с видом профессионала покатил самокат вперёд с явным намерением впечатлить её новым трюком. ?А этот я назову в твою честь?, — потом хвастался он, прыгая высоко со ступенек вверх. У неё перехватывало дыхание каждый раз, когда воображение глумливо подсовывало образы, что ещё чуть-чуть, и он расшибёт себе голову. В ответ всегда прилетал его громкий смех, а она не могла удержаться, чтобы не согнуться пополам от хохота — он был так хорош, когда дело доходило до гримас.— Турбо, ты такой дурацкий! Они ходили вдоль кромки воды, пока глаз не замыливался от прибрежных волн, а потом, держась за руки, падали с размаху на сырой песок, рисуя в ночном небе первые созвездия. — Если бы я стала богом хотя бы на минуту, всё равно не смогла бы придумать что-то совершеннее этого, — улыбалась она, с восхищением смотря на подмигивающие с высоты звёзды. Если бы она только знала, с грустью подхватывал Турбо, незаметно для её взора щипая себя за локоть, что всё вокруг — дело одних только её рук.