Сплетение второе: первая петля. (1/1)

— Ты долго ещё будешь играть на два фронта? Не стоит ли тебе уже со спокойной душой выбрать кого-то одного? Сам же ставишь рамки, что никто не имеет права тебе изменять...Байльдшмидтт недовольно цыкнул. Этот разговор Брагинский начинал каждый раз, как только Гилберт приезжал к нему....точнее, каждый раз после того как прусак приезжал "любовь по-русски" с несколько не традиционным намёком начиналась с самого порога и заканчивалась примерно уже вечером, а вечером уже Иван и "заводил шарманку".— Твою мать, ну сколько раз мне тебе отвечать, что меня всё устраивает! — приспустив веки, бурчит красноглазый.Сейчас оба мужчины сидели у дверей небольшого дома русского в лесу. Точнее, это была почти избушка, только довольно солидная и с интернетом. В принципе, на этом все блага цивилизации заканчивались. В ладно сложенном, Иваном самолично, доме отсутствовали свет, вода, газ, как таковой толковый санузел. Там была баня-пристройка, вынесенный во двор туалет, большая русская печь, от которой зимой в избе стоял такой жар, что можно было ходить в одних лёгких брюках и тонкой рубахе, рядом во дворе стоял крепкий крытый закрывающийся ставнями колодец, который Россия так же делал сам. Вообще, этот домик был его самым любимым, хотя у него и на Рублёвке имелся особняк, и квартира в центре Москвы... Просто тут, в лесу, он мог жить без того шума, что так не любит, и рядом с природой. Тут всё было сделано руками Бргинского — и кладки деревянные, и резные ставни на окнах, и витиеватые, чудные коньки на крыше, и роспись на печи, которая строилась по-старинке и обмызывалась так, как делали в старину. Даже лавочка под навесом у дверей была сбита русским, хотя и любил на ней больше сидеть прусак, который приезжал сюда 1 раз в месяц для вот таких свиданий.И сейчас снова Россия, который сидел на крыльце в одних льняных штанах, снова затеял разговор на тему их отношений с прусаком, который мирно растянулся на всю лавочку, одну руку подложив под голову, а вторую засунув в карман белых джинсовых бриджей.— Гилберт, свинья ты немецкая, ну можешь же уже определиться? — русский прикрыл лиловые глаза, чуть хмурясь. — Мы не обязаны быть привязанными к тебе — ни я, ни твой брат! Это мы с тобой ветераны жизни и уже всего в ней напробовались до отвращения. А вот Люда....он же ещё совсем ребёнок. Ему же будет больно...Да и я хочу уже нормальной личной жизни...Завяли наши помидоры, Прусское ты королевство. Увяли и сгнили.— Не корчь из себя проповедника, Брагнский! — пробухтел альбинос. — Тебе не идёт, хотя ты и нализался солончаков в своё время. Не тебе читать мне морали...Когда захочу, тогда и уйду...Огонёк, то животное чувство, которое всегда сопровождало их отношения, погасли незадолго до падения Берлинской стены и отношения поддерживались уже более ради привычки. Иван тогда был в очень тяжёлой ситуации после развала Союза, который он клеил кусочками и с неимоверным старанием, а Гилберт первый раз в жизни пожалел кого-то кроме себя и пинками заставил его жить, совместив в себе после ликвидации ГДР и Калининградскую область, которая и так была за ним закреплена ещё в красные времена, и земли Германии, которые отдал ему брат, чтобы сохранить жизнь вновь обретённого близкого человека. Прусак уже в довольно спокойное время продолжал встречаться с Иваном, вырываясь на один день в своё прошлое, которое, не смотря на все те трудности, что были, вспоминалось им с лёгкой полуулыбкой— полуоскалом.— Сделай так, чтобы тебе захотелось уйти сегодня... — протянул русский. — Я свободы от тебя хочу...— Да чёрта с два. — хмыкнул красноглазый. — Мне скучно всё время сидеть у Запада дома...ха.."у Запада". Это же моё поместье...Помнишь же, а?— Да всё я помню... — махнул рукой Брагинский. — Я всё понимаю, но отпусти ты меня...отпусти.— Ты говоришь сейчас как в 91-ом, когда я тебя держал на крыше твоего 9-ти этажного домишки...— Да я сейчас не для того, чтобы сдохнуть ко всем чертям собачьим, а для того, чтобы жить...Влюбился я...Влюбился!— И в кого же? — без особого интереса, но с явной злобой, протянул Гилберт. Он был не то, что зол — он был в ярости. То, что по праву принадлежит ему, уводили прямо у него из-под носа!— Да в Оленьку.... — при воспоминании о сводной старшей сестре Иван расплылся в очень нежной, почти детской улыбке.— Идиот...да. — плюнул на пыльную землю землю красноглазый.— Тебе просто обидно, что у тебя сквозь пальцы уходит то, что ты считаешь своим. — усмехнулся Брагинский. — Лучше всё закончить...— Чёртов русский... — прикрыв глаза, усмехнулся Гилберт. — Ты ещё будешь у меня в ногах валяться...Бууудешь?!— Я хотел бы разойтись друзьями.— То есть с возможностью дружеского перепиха?— Изыди... — махнул на него рукой Иван. — Тебе бы о женщинах задуматься...Не век же тебе женскую роль в кровати выполнять...— Короче... — раздражённый экс-Пруссия быстро встал на ноги и направился в избу. — Толку уже не будет, а насильно тебя держать мне надоело...Всё равно разобьёшь свою тупую башку...Спустя минуту, Байльдшмидтт вышел на улицу в тех же бриджах, белой мешковатой пайте и лёгких тапках-вьетнамках. — Пойду я, славянин херов....Ничего не ответив, Россия только пожал плечами, а когда громко матерящийся по-немецки и по русски одновременно экс-Пруссия уже отошёл достаточно далеко, он достал тонкий сенсорный Самсунг и набрал номер Украины.— Да? — послышался в трубке после трёх гудков усталый голос девушки.— Оленька, это я, Ваня....Я заеду сегодня к семи по-Киеву? — тут же мягко произнёс русский.