Глубоко внутри (1/1)

Не было никаких предпосылок к тому, чтобы умирать. Поэтому жили. Каждый в своём Аду. Каждый со своим Раем.Йевон знает, что не должна приходить, Юнги ясно дал понять, что ей место где угодно, только не в его доме, не рядом с его семьёй, к которой она успела привязаться, если честно. Она знает, что её подарок (даже подарком трудно назвать) совсем ничего не стоит, когда осторожно прячет его внутрь уродливой серой (совсем не праздничной) коробки, стараясь не думать о том, что поступает глупо и неосмотрительно. Когда на кону работа, нужно уметь подстраиваться. Нужно хотеть подстраиваться. Нужно из кожи вон лезть, выворачиваться чуть ли не наизнанку, прогибаться так профессионально, как никто и никогда не умел… Только вот от одной мысли о широкой улыбке Минхи, сердце приятно наполняется теплом. Она улыбается сама себе, смывает вместе с ?рабочим? макияжем внезапно нахлынувшую тоску за тем временем, которое не вернуть, переодевается в привычные джинсы и уже немного мятую рубашку, собирает волосы в хвост, чтобы не мешали, и выходит из клуба на улицу через служебный. Прохладный ночной воздух приятно забивается в лёгкие сразу же, вынуждая даже замереть на мгновение, наслаждаясь. После душного зала, пропитанного неприятной смесью самых разных запахов, чистый воздух кажется чуть ли не чем-то удивительным. Йевон смотрит время на телефоне и обещает себе успеть купить в круглосуточном супермаркете каких-нибудь вкусностей для малышки-именинницы и красивый пакетик для подарка…?Послезавтра у меня День рождения, онни, пожалуйста, приходи…?Только вот послезавтра Йевон так и не приходит домой ни утром, ни днём, ни вечером. Юнги думает, что она, как порядочная сволочь, плевать хотела на просьбу несмышлёного ребёнка, поэтому не пришла. Да, ведь он сам попросил её не попадаться ему на глаза, вот она и не попадается. Сука. За одну эту фразу он сейчас готов корить себя очень долго, потому что Минхи очень хотела, чтобы Йевон пришла, а Юнги ненавидит, когда сестрёнка грустит. Вот как сейчас: она обиженно поджимает губы, шмыгает носиком слишком часто и блестящими глазками смотрит на всех. Это разрывает Юнги сердце, но он убеждает себя (неудачно), что вовсе никак не связан с тем, что Йевон не пришла. Как вообще можно так сильно привязаться к человеку за несколько недель? Для него это было слишком поразительным, потому что он всегда нехотя впускал других людей в свою жизнь. Иначе бы сдох после первого же предательства, с которым сталкивался слишком часто. Может, тогда это к лучшему? Йевон приходит домой ближе к следующему утру, часам так к трём. Она старается тихонько проскользнуть вверх по лестнице, чтобы никого не разбудить. Но Юнги не спит, его режим давно уже сбит и не подлежит восстановлению. Поэтому шаги за дверью слышит довольно отчётливо. Он потирает сонно глаза, откладывает ноутбук с документами, которые изучал, в сторону, поправляет очки на переносице и поднимается с нагретой постели. В коридоре уже никого нет, но он видит, что в ванной комнате горит свет, поэтому бесшумно подкрадывается. Юнги, конечно же, понимает, что не имеет права сейчас ругаться на Йевон (почему он решил вообще, что это она?), но внутри закипает злость отчего-то. Только вот когда он приоткрывает дверь, которая оказалась почему-то незапертой, все мысли разом из головы улетучиваются.Только что была сотня (самых разных), а вот сейчас ни одной (цензурной).—?Блять,?— ругается он, проходя внутрь и захлопывая за собой дверь слишком резко и неожиданно, потому что видит испуг на чужом лице и застывшие в глазах слёзы.Йевон поправляет упавшие на глаза волосы за ухо дрожащей рукой, неаккуратно шмыгает покрасневшим носом и что сказать не знает. Прячет взгляд в своих руках (лучше бы не делала так) и чувствует, как отчаяние снова подступает к горлу неприятным (почти удушливым) комом. Если бы можно было сейчас сказать что-нибудь весёлое, забавное и ничуть не сойти с ума, она бы сделала это. Она бы сама посмеялась над чем-то настолько нелепым, как она сама, а потом упала бы замертво. Прямо у его ног. —?Я не одета, Юнги,?— устало протягивает Йевон, опираясь на слабые руки и опуская голову. Ничего весёлого придумать не удалось, разве что вспомнить, что таких вот одинаковых женских тел он видел (дай Бог, чтобы не сотню) много. —?И ты не слишком одет,?— мельком смотрит на него, не задерживая взгляд даже на обнажённой груди, на очках в тонкой оправе и на татуировках, которых раньше не было. Он не прекращает смотреть на неё немного ошарашенно, словно не веря в то, что видит. Или даже без ?словно?. Кажется, он уже и не помнит, зачем шёл сюда, на что злился… Но это не точно, конечно же. Замечает, как она неловко тянется к халату, но только роняет его на пол, дрожащими руками прикрывая то, что он видит и так,?— боль. И она так сильно обжигает, что Юнги на мгновение отшатывается и чувствует, как запястье начинает зудеть, словно только вчера ему вот так же хотелось сдаться. —?Что это, блять, такое? —?игнорируя её слова и неудачную попытку прикрыться, спрашивает немного грубо. Грубее, чем рассчитывал. —?Если ты слепой, это не мои проблемы, ясно? —?выплёвывает она резко, злясь на себя больше, чем на ситуацию, в которой оказалась. —?Выйди отсюда нахрен. Ты сам сказал не попадаться тебе на глаза, я и не попадаюсь, так почему ты лезешь ко мне??—?почти отчаянно. Юнги пристально смотрит на неё, на стоящие в глазах слёзы и не может сдвинуться с места. Ему непреодолимо хочется обнять её, потому что сейчас он видит, как в ней ломается то, чего в нём давно уже нет,?— надежда. Как лёгкие отчаянием заполняются вместо воздуха. Как дышать становится слишком трудно, чтобы продолжать попытки. Юнги чувствует, как её дрожь передаётся ему, как её боль становится такой общей, что выбивает последние остатки воздуха из лёгких. Видит, как ей не хочется быть здесь, слышать его, знать его. Чувствует её желание остаться наедине с собой, взять лезвие в руку и вывести новую (правильную) линию жизни кроваво-красным, словно исправить график в отчёте. Он знает, как ей жить не хочется. Ему тоже не хотелось (вообще никогда). —?Йевон, послушай,?— просит он её, протягивая руки, но словно боясь дотронуться, словно боясь, что она рассыплется от малейшего касания. —?Нам нужно с этим что-то сделать прямо сейчас,?— тихо, словно ребёнку. —?Ты можешь не говорить мне, но в больницу поехать придётся. —?Давай я сама буду о себе думать, ладно? —?шипит она в ответ на его слова и отшатывается несильно. —?Пожалуйста, не строй из себя заботливого,?— запинается, чтобы перевести дыхание,?— я ненавижу таких лицемеров, как ты,?— наотмашь. —?Просто оставь меня в покое. Если мне захочется развлечься,?— кривит губы в ухмылке (ни разу не натуральной) и шумно сглатывает собравшуюся слюну,?— я позову тебя, но сейчас,?— она тяжело и шумно вздыхает, поднимая на него уставший (слишком) взгляд,?— мне это не нужно. Юнги замирает на мгновение, когда в груди неприятно колет. Делает глубокий вдох (с трудом), облизывает пересохшие губы… —?Твои слова бьют очень больно,?— он опускает взгляд вниз, стараясь спрятать то, что в народе зовётся просто,?— чувства. —?Но я пропущу это мимо ушей только сегодня. Только сейчас. Только потому что больно невыносимо. Невыносимость?— это невозможность вынести то, что внутри, на обозрение другим. Вот как сейчас. У Юнги с этим всегда были проблемы. —?Не нужно делать мне одолжений,?— шипит Йевон, поднимая с пола халат и натягивая его на себя с такой потрясающей злостью, с которой ни один человек в мире ещё не сталкивался, наверное. —?Блять, ты тупая? —?не выдерживает Юнги, хватая её за плечи и встряхивая (возможно) немного сильнее, чем стоило. —?Да, Юнги, я тупая,?— выплёвывает прямо в лицо. —?Я тупая, потому что не понимаю, зачем мне перед тобой оправдываться сейчас. Потому что не понимаю, почему мне должно быть обязательно больно,?— делает небольшую паузу и дрожащим голосом продолжает:?— Юнги, пожалуйста, не говори со мной больше и ничего не спрашивай. Ты же не поверишь ни единому слову, так зачем это всё тогда? —?слабо отталкивает его руки от себя. —?Я прошу тебя,?— вдох. —?Уходи. —?Я знаю, что твоё мнение обо мне максимально плохое,?— слишком очевидно, чтобы не замечать. —?Но я ничего не сделал, чтобы ты сейчас оскорбляла меня. Знаешь, это ведь я должен злиться, потому что ты действительно очень сильно обидела мою сестру,?— видит, как она опускает взгляд. —?Ребёнка, Йевон, ребёнка,?— протягивает ядовито, поднимая её голову за подбородок, чтобы выплюнуть каждое слово прямо в лицо. —?Она так ждала тебя, но ты не соизволила даже позвонить. Я не знаю, какие ещё странные увлечения у тебя есть, но выглядишь ты… —?осматривая её с ног до головы и вынуждая стыдливо закусить нижнюю губу. —?Так жалко, как даже я никогда не выглядел. —?Жалко? —?переспрашивает, словно пробуя это слово на вкус: оно горчит очень сильно. —?Я выгляжу жалко? Правда, что ли? —?хмыкает, потому что он абсолютно прав. —?Ну так пожалей меня, Юнги, —?просит слишком искренне, хватается за его руки и смотрит в глаза, где видит не только себя, но и весь мир, Вселенную, жизнь. —?Обними меня, погладь по голове и расскажи какую-нибудь глупую сказку с неизменно хорошим,?— с трудом выдавливает это слово, чувствуя, как слёзы копятся на глазах,?— концом. Расскажи мне о людях, которые не мы с тобой, а живые счастливые малые,?— запинается, шмыгая носом и опуская взгляд вниз. —?Пожалей меня только сейчас, не отводи взгляд, не прячь ухмылку и, пожалуйста, никогда больше не вспоминай об этом. Только сейчас, Юнги, мне даже почти кажется, что я нуждаюсь в тебе,?— смеётся со своих же слов, потому что они кажутся такими неправильными, и отпускает его руки. —?Останься со мной сегодня,?— смотрит в глаза,?— мне очень нужно помолчать с кем-то, кто сможет понять мою тишину. И ничего не спрашивай,?— когда он собирается что-то сказать, опережая,?— это всё,?— осматривая свои руки,?— ты знаешь, заживёт, а слова, если оцарапают всё внутри, оставят незаживающие раны. Юнги знает. Молчит, словно сказать действительно нечего. Стоит, словно прирос к этому чёртовому полу. Руки в кулаки сжимает, силы в себе собирает, дыхание восстанавливает. В её словах слишком много искренности, что ему даже больно от этого, от того, что жизнь (он) несправедлива к людям (к ней). Это очень неприятное чувство, будто тебя топят в твоём же отчаянии, а ты всё никак не задыхаешься, всё в нём барахтаешься, живёшь, чувствуешь его, но ничего сделать не можешь. И просто не делаешь. Ничего. ?Выйди, пожалуйста, я хочу смыть с себя чужую жестокость? доходит до Юнги слишком долго. Он не хочет понимать смысл этих слов. Не хочет принимать его. Как обезболивающее, которое даёт обманчивое впечатление о том, что лечит, но на деле только притупляет, не более. —?У тебя не получится,?— бросает тихо. —?Просто если ты не знала вдруг. А ведь не было никаких предпосылок к тому, чтобы умирать. Ни у неё, ни у него. Поэтому жили кое-как. Каждый в своём Аду. Каждый со своим Раем. Глубоко внутри.