on the thin edge - vkook (BTS) (1/1)

...Чонгук думает, что Тэхён задолбал.Серьёзно.Без шуток. У Чонгука ноет затёкшее плечо от тяжести чужой головы, и остро покалывает в самых кончиках пальцев от нарушенной циркуляции крови. Он сжимает в кулак, потом медленно разжимает онемевшую кисть руки и косится на Тэхёна. Тот мирно спит, прижавшись к тёплому чонгукову боку, такой спокойный, умытый, без косметики, с яркими розовыми губами, блестящими от слюны и похожими по цвету на клубничный чупа-чупс. Прямые ресницы дрожат на кончиках, как оторванные паучьи лапки, чёрные и длинные, какие-то совсем уж девчачьи, подсвеченные тусклой рябью телевизора. От него приятно пахнет невеевской умывалкой для лица и мятной зубной пастой. Такой Тэхён похож на ребёнка, перебесившегося за день и уснувшего прямо так. По сути, так и есть – Тэхён ребёнок, глупый, взбалмошный, сумасбродный, хоть и хён. И раздражает подчас дико, так, что очень хочется ударить побольнее, чтобы отстал уже наконец... или... нет, чтобы отстал... Ещё Тэхён непробиваемый, кажется, наглухо, не знающий таких слов как ?личное пространство? и ?личная зона комфорта?. Лезет, не спрашивая, стирает так старательно очерченные мелом грани на пыльном асфальте, и ?я в домике? не считается – у Тэхёна всегда ?туки-туки, я не виноват?. Трепать играючи только что уложенные волосы, одним лишь движением руки посылая к черту получасовые старания нуны-стилистки, виснуть на шее, обнимая сразу всем собой, как долбанный индийский бог Шива с бесконечным количеством рук, которые хочется непременно обломать все до единой; возиться в чужой кровати, скучивая свежее постельное бельё, врываться без стука и предупреждения в ванную, кроша хрупкие границы, ломая тоненькие стены чонгукова спокойствия, стирая в колючую едкую пыль своим ?Чонгукки~, смотри, какую я игрушку нашёл!? с глупой квадратной улыбкой на до противного красивом лице – для Тэхёна норма. А Чонгуку ударить хочется до зуда в побелевших костяшках, но он улыбается и молчит, молчит и улыбается, блять... Ударить или... обожетвоюмать... Чонгук медленно, молча звереет, в глазах капилляры лопаются, и дело вовсе не в недосыпе, как думают хёны. Хотя и не без этого. У него зубы чешутся, и яд сочится, невидимой нитью белой слюны капая на паркетный пол и прожигая в нём ровные дыры, такие же невидимые. Он вкалывает, как проклятый, до полной отключки, чтобы не кусаться, и продолжает улыбаться, чувствуя опаляющее шею дыхание и тяжесть чужой руки у себя на плечах. Фансервис есть фансервис – терпи. Но Тэхёна слишком много везде. На сцене, в гримерке, в зале, дома...В голове. Пожалуй, здесь больше всего.В этом-то и проблема.Чонгук боится в этом признаться даже самому себе, поэтому бесится-бесится-бесится, улыбается на людях и молчит, а внутри воет голодным, загнанным в клетку зверем, и не понимает, что с этим делать. Он Тэхёну уже и грубил, и игнорировал, но всё без толку.Тэхён ходит по самому краю бездны, там, где в клетке сидит заточённый зверь, и, кажется, вообще не всекает. Доверчиво жмётся плотнее и ласково улыбается, беззаботно и безрассудно вовсе тянет красивые руки меж стальных прутьев клетки, норовя почесать мягкую звериную шёрстку за ухом. И он либо отбитый напрочь, либо шибко смелый. Хотя Чонгук склоняется больше к тому, что просто дурак. Потому что дураки все такие – доверчивые и глупые. Таких либо любят, либо презирают. Тэхёна невозможно не... Чонгук ещё не определился, что именно... Тэхён во сне сопит и тихо всхлипывает, ворочается и неловко утыкается носом и влажными приоткрытыми губами в основание чонгуковой шеи. Чонгук цепенеет в один момент, как по взмаху волшебной палочки. Мысли испаряются, а вся концентрация внимания сводится к одному острому ощущению тёплого дыхания и горячей обжигающей влаги чужих губ, неосознанно прижавшихся к чувствительной коже. По позвоночнику искрит, как по натянутому проводу, разряд, превышая допустимые двести двадцать, очевидно точно скатываясь волной в низ живота, а Тэхён ко всему прочему начинает ещё и тихо-тихо скулить...Руку колет сильнее, а плечо потеряло чувствительность. Это всё чересчур. Это всё слишком. У Чонгука плавятся предохранители, и внутренний зверь застыл, в ожидании выпустив когти, готовый наброситься... Чонгук дёргает плечом резко, скидывая с себя чужую голову на плечо сидящего рядом Хосока. Тэхён вздрагивает, хмурится спросонья, смотрит непонимающе – то на Чонгука, то на Хосока. Последний только жмёт плечами, мол ?понятия не имею?, и продолжает смотреть телевизор. Чонгук надолго закрывается в ванной, договариваясь с собой, запирая обратно начавшие отпираться замки. Потому что слишком страшно принять, слишком страшно признаться в том, что хочет... Слишком страшно уснуть, потому что Тэхён в его сне долго и сладко стонет его имя влажными раскрытыми губами, неестественно прогибаясь в спине. Зверь внутри глухо рычит, а Чонгук мёртвой хваткой цепляется зубами в подушку, чтобы никто, не дай бог, не услышал, и изливается на чистое бельё, едва прикоснувшись к себе, всё ещё видя перед глазами длинные смольные треугольники слипшихся от слёз ресниц. Они дрожат, как тонкие крылышки мотылька, бьющегося о стекло, точно так же, как Тэхён в его сне бился и извивался на скрученной простыне в предоргазменной судороге, рассыпаясь лепестками роз, выдохом оседая у Чонгука на коже и куда глубже – под – обнимая ослабевшими руками... Во сне Чонгуку хорошо и сладко, но это всего лишь нечто запредельное и несбыточное – реальность другая. Реальность бьёт острой болью в грудь, потому что всё это неправильно и не должно быть. Потому что Тэхён должен оставаться просто хёном, другом, одногруппником, но никак иначе. Потому что Чонгуку только семнадцать, зверь внутри него ещё маленький, дикий и необузданный. Поэтому в реальности Чонгук продолжает беситься, не зная, куда деть себя и то, что творится у него внутри. В реальности проще прикрыться тем, что Тэхён его задолбал... ...