Случай у берега реки на плацдарме Юта (1/1)

Ты можешь все - ты не можешь иначе, По тебе удача плачет, плачет по тебе удача! (с) Без БилетаПервое чувство, которое пронизывает душу Эдди Бойса сразу же после того, как откатывается девятый вал нерассуждающего ужаса, - это неподдельное, горькое разочарование. Чуть ли не до слез.На инструктажах говорили о том, что сопротивление врага будет незначительным ввиду неожиданности союзнической высадки. Однако судя по грохочущей в небе канонаде, немецкая зенитная батарея, расположенная прямо за Дувом, о своём незначительном сопротивлении слыхом не слыхала - кто из доблестной роты А все-таки доберётся до фрицев, может им об этом рассказать, пусть удивятся. На инструктажах говорили о том, что ночью прыгать гораздо легче, чем днём, потому что при отсутствии видимости внизу тело человека расслаблено, и это помогает избежать повреждений. Что ж, это все, конечно, замечательно, только вот никто при этом не рассказывал, как в кромешной темноте выпрыгивать в неправильном районе сброса, смутно понимая, что под ногами сплошной лес, и тебе никак не угадать, что сделать, чтобы не врезаться в чертовы деревья. Какое ещё скольжение набором мелких и крупных петель, какой разворот по движению к ориентиру?! Эдди едва успевает подтянуться и кое-как закрепиться бёдрами на главной петле, прежде чем его под опасным, никакими техниками выполнения прыжков не предусмотренным углом обрушивает в воду сила тяжести. И то сказать, это ещё сильно повезло, что в воду - прыгали-то они с экстремально низкой высоты, хорошо, если там полторы сотни ярдов набралось. В общем, до расслабленности тут, как до советской границы пешком.Ещё на инструктажах говорили, что нужно делать все возможное, чтобы ни в коем случае не приземляться в водоемы, потому что приземление десантника в полной выкладке в водоём снижает шансы первого на выживание до нуля.А вот это, похоже, правда.Эдди хватает всего пары панических скачков по песчаному дну Дува, чтобы твердо осознать, что его дело дрянь. Мало того, что голова рядового Бойса находится ниже поверхности воды, - наверху ещё и парашютный купол, выбраться из-под которого было бы той ещё задачей, даже не будь на нем сейчас пятидесяти лишних килограммов снаряжения, закреплённой на поясе винтовки, не дающей толком пошевелить руками, и абсолютно бесполезной сейчас сумки с продовольствием. Рыб Эдди и так здесь может покормить, для этого порционный шоколад ему не потребуется. Бойс подпрыгивает снова, изо всех сил напрягая окаменевшие мышцы ног, и ожесточённо принимается отгребать проклятую парусину в сторону. К счастью, течение довольно быстро сносит купол, позволяя Эдди глотнуть долгожданного воздуха и возблагодарить свои собственные безупречно-десантные шесть футов три дюйма, которых как раз хватает, чтобы запрокинуть лицо к поверхности и удерживать нос и рот над водой. Однако это ненадолго - дно здесь уходит круто вниз, и даже один лишний шаг может стать последним. Вдобавок и течение уже тянет за стропы дальше, на глубину, куда Бойсу ни в малейшей степени не хочется - но шага вперёд не сделать, снаряжение и тяжёлая намокшая форма сковывают движения, стискивают со всех сторон, будто сплошной свинцовый скафандр. И вот-вот последним, окончательным грузом придавит сверху безнадёжное отчаяние, против которого точно ничего будет не поделать, и придётся здесь героически затонуть, прямо как те японские суда у Мидуэя.Собрав все силы, Эдди ещё раз вынужденно подскакивает на месте - как иронично, прыгать вниз их учили едва ли не с цирковой трапеции и с закрытыми глазами, а его жизнь теперь зависит от того, сколько он ещё сумеет сделать этих вымученных прыжков вверх. После чего начинает усиленно думать, стараясь уложиться в через силу вырванные у судьбы двадцать секунд. Как раз для десантников, попавших в трудные жизненные обстоятельства, армия США придумала остро заточенный траншейный нож, хранящийся в голенище правого ботинка. Нырнуть за ним Эдди ничего не стоит, однако он вовремя успевает сообразить, что выпрямиться снова потом просто не сможет, поэтому, проклиная все на свете, осторожно подтягивает к себе правое колено и ощупывает пальцами жёсткую кожу и шнуровку, стараясь найти рукоятку. Отыскав нож, Бойс скорее просовывает лезвие между ремнём и бедром, пытаясь перерезать главную петлю, и...Ничего. Чертов нож оказывается тупее самых бездарных шуток Тиббета, а воздух в лёгких стремительно заканчивается, и в довершение всего, как будто бы Нормандия и сектор Юта искренне считают, что этого ему все равно не хватит, чтобы умереть, сразу под обеими подошвами ботинок мягко проваливается песчаная насыпь, утаскивая Эдди ещё глубже на дно. И вот тут Бойса охватывает настоящая свирепая ярость. Он вспоминает все: насмешки каждого встречного над единственным чёрным новобранцем 101-й дивизии в обоих тренировочных лагерях без выходных и перерыва на обед, то, как ржали над ними остальные роты, называя "Эйбл" "инвалидами"* и "ротой Тридцать Три несчастья", год с лишним жесточайших беспощадных тренировок, потраченный, как теперь выясняется, абсолютно зря. Ну уж нет, не может все закончиться настолько по-дурацки. Оправдать ожидания всех этих козлов и стать "тем-самым-Бойсом-который-негр-ну-вы-знаете-в-десант-по-ошибке-попал-и-что-бы-вы-думали-ласты-склеил-в-реке-какой-то"? Да черта с два!!Ремень главной петли лопается под сильным нажимом, неумолимая хватка дувского течения ослабевает, и Эдди несколькими резкими движениями избавляется и от парашютного ранца, и от сумки с провиантом. Сразу становится легче дышать, река будто бы сама разочарованно выносит упрямую добычу на берег, после чего Бойс, пригибаясь под перекрестными очередями подтянувшихся к месту высадки немцев, на четвереньках добирается до кромки леса и падает в кустарник. Кипящее внутри бешенство не утихает даже от звука немецких голосов и топота сапог, раздающегося совсем рядом - если какая-нибудь из суматошно пробегающих по лесной тропе фигур в сером случайно сдвинется на полшага, запросто может отдавить рядовому Бойсу ухо. Но Эдди уже не остановить - он намерен своими руками разрушить все гребаные радиобашни, сколько их ни есть в Нормандии, вздёрнуть на деревьях всех до одного фрицевских зенитчиков и пристрелить каждого, кто только дёрнется ему помешать. Как там говорил Главнокомандующий, - весь мир смотрит на Эдди Бойса, отступать некуда. А в тех случаях, когда не хватает везения, его выбивают из судьбы кулаками. Стоит Эдди принять такое решение - и все сразу становится проще некуда. Нормандия очень быстро доказывает оставшимся представителям роты А, что гостеприимство - это не про неё, а один раз удачно прыгнуть с парашютом и не быть при этом подстреленным нацистами - ещё не значит успешное выполнение боевого задания, поставленного перед ними в День "Д". Но каждый раз, когда Бойс снова оказывается на волоске от того, чтобы снова обрушиться в отнимающую разум истерию, он повторяет себе: ему, черт возьми, повезет, потому что он так хочет, и потому что ему это нужно как никогда. И это работает - когда он призывает все небесные силы для того, чтобы только перебраться через минное поле, в три слоя выложенное распроклятыми "Бетти"* (мир праху бедняги Доусона), когда, задержав дыхание и скорчившись у бортика в кузове грузовика, доверху набитого мертвецами со знакомыми лицами, считает про себя до пяти и выпрыгивает на брусчатку, убеждая и себя, и едва ли не самих немцев, что они его не заметят; когда решительно бросается с чердака на нацистского капитана с винтовкой, готовый, если что, пригвоздить гитлеровскую гадину к полу штыком. С одной стороны, Эдди прекрасно понимает, что чем дальше, тем больше все происходящее скатывается в жуткий, леденящий душу бред, с другой - ему единственному из всех продолжает везти даже в мелочах. Даже когда, впервые заговорив с Хлоей, он начинает было переживать за успех общей коммуникации, потому что французский у Эдди - это не то чтобы французский, а какой-то крайне уродливый креольский, причём и его он знает не блестяще, - девушка, вытерпев полчаса его самоотверженных попыток в области военного перевода, неожиданно переходит на твёрдый английский, что удивительно, без особого акцента. Если уж судьба сегодня не скупится даже на такие подарки, - надо думать, её с лихвой хватит и на чёртову вышку!Потом все вообще начинает указывать на то, что сгинувшая в европейских небе и земле бедовая рота "Эйбл", словно прощаясь, передала Эдди всю свою удачу без остатка. К тому моменту, как он, особенно ни на что не надеясь, загадывает про себя желание найти Джейка - если все остальное сбывается, почему бы и не это тоже? - необъяснимое везение рядового Бойса выходит на уровень чего-то сверхъестественного. Розенфельд, бледный, измученный, перепуганный до полусмерти, но все ещё живой и здоровый, обнаруживается в самом сердце нацистских подземелий, безнадёжно блестя на лучшего друга потерянными, ввалившимися глазами с лабораторного стола. Я его вытащу, приказывает себе Эдди, очертя голову кидаясь в зловещий каземат. Эти сволочи меня не увидят, обещает он и себе, и Джейку, похолодевшим позвоночником прижимаясь к металлической ножке стола, пока совсем рядом неторопливо перебирает инструменты местный Менгеле. Они не успели ничего с ним сотворить, убеждает он непонятно кого, наткнувшись взглядом на какую-то чёрную трубку, торчащую из тела лучшего друга, а потом - встретившись глазами с Розенфельдом, в зрачках у которого - отражением - плещется точно такой же дикий страх, как и у него самого. Эдди жмурится до трассирующих под веками точек, что есть силы закусывает губу и внушает себе по слогам: с Джейком все нормально, и они выберутся отсюда. Он так сказал. Он так решил! Кое-как смахнув со лба ледяной пот, Бойс сдергивает с жилистых запястий Джейка фиксирующие ремни, и тот облегченно скидывает дыхательную маску, с отвращением отплёвываясь пересохшими губами. Они с Эдди снова переглядываются, а потом поворачивают головы в одну и ту же сторону, потерянно взирая на чёртову трубку, приметанную к животу Розенфельда кровавыми швами.Времени раздумывать нет, и Эдди хватается за трубку, что есть силы дёргая её на себя. В голову против воли лезут мысли о том, что будет, если он все-таки ошибся, но Бойс отпихивает их на задний план и просто продолжает тянуть, пока не лопается последний шов. Джейк в это время через силу удерживает себя от крика, нехорошо, по-обморочному щурясь, но все-таки справляется, не кричит. И потрясенно смотрит на то, что оказывается под трубкой: ровная, неповрежденная кожа в кружке из красноватых ранок. Ни зияющих разрезов, ни кровотечения рекой.Розенфельд выглядит, как человек, который хочет что-то в высшей степени эмоционально обсудить, но у Эдди, меньше прибитого волной шокирующих событий, уже включается разумное мышление. Какая разница, как именно все устроилось, если уже устроилось? Теперь их задача состоит в том, чтобы унести ноги и рассказать остальным о кружке естествоиспытателей, который немцы тут организовали. Поэтому Бойс решительно тащит Джейка за собой, перекидывая его руку себе через плечо и то и дело настороженно поглядывая в сторону коридора.Через пару часов уверенность в том, что этот марш-бросок по катакомбам окажется самым сложным на сегодня, окончательно меркнет перед грозовыми молниями в глазах капрала Форда, преграждающего ему - и остальным таким же слабоумно-отважным - обратный путь к базе. На несколько минут Эдди расстаётся с боевым духом и обречённо мирится с тем, что, видимо, быть ему все-таки застреленным в День "Д", только не фашистами, а своим же боевым командиром. Потому что с места он, понятное дело, не сдвинется, приказывай ему хоть Брэдли с Эйзенхауэром оба сразу, но и Форд такого бунта на "Дакоте"* не потерпит. В общем, расклад патовый, и помощи ждать неоткуда - прости, Хлоя, прости, Поль, находящийся в руках мерзкого оккупанта, но большего, чем поймать за свои убеждения пулю в лоб, рядовой Бойс сделать для вас не в силах. Опечаленный внутренний голос начинает осторожно убеждать его, что, может быть, смерть от руки капрала Форда - это не такая уж и плохая смерть, наоборот, лучшая из всех на данный момент существующих вариантов, когда Эдди вдруг вспоминает, что ему, вообще-то, сегодня должно удаваться все. И, холодея от своей гибельной самонадеянности, принимается нести пафосный бред про народ и армию, буквально что попало, лишь бы только не молчать и не дать сломить свою решимость въевшимся за время лагеря трепетом перед начальством (особенно перед этим начальством). И, не вслушиваясь в собственные слова при этом, загадывает, прямо как в детстве перед куском день-рождественского торта: пусть, пожалуйста, капрал Форд согласится с ним, они все вместе отправятся на базу, обрушат её к чертям собачьим, где ей, собственно, и место, и никто больше не умрет сегодня. Кроме Вафнера, так и быть.За отчаянную идею внезапно вступается Тиббет, и вот тут-то как раз и происходит уж точно главное чудо Самого Долгого Дня: глаза Форда, немигающе устремлённые на Эдди, резко яснеют, сгустившийся, будто грозовые тучи, угрожающий взгляд вдруг становится таким спокойным, каким он вообще у капрала с его взрывным характером может быть, и тот, не говоря в ответ ни слова, просто берет и кивает светлой головой, а потом, совсем едва заметно, улыбается уголками губ. Бойс замирает на месте, ещё не в силах осознать произошедшее, а Форд уже отворачивается от него, на ходу и почти что из воздуха придумывая и чётким, поставленным голосом объясняя всем план штурма немецкого логова. Эдди кожей чувствует взгляды остальных и то, насколько они разные: благодарный - Хлои, радостный - Розенфельда и напрочь ошарашенный - Тиббета, причём последний окрашен еще каким-то неявным подозрением, которое Эдди истолковать не в силах и поэтому решает махнуть рукой. Удача любит не только смелых, но ещё и тех, кто о ней молчит.И потом, через ещё один ничтожно короткий, но безжалостно роковой промежуток времени, когда вместе с тесаными камнями проклятой радиобашни рушится вся жизнь Эдди Бойса, и он, с ног до головы покрытый грязью и каменной пылью, из последних сил выползает на знакомую улицу нормандский деревушки, борясь с разрастающейся в горле пустотой, первым, что попадается ему на глаза, оказывается распростертое под навесом тело Тиббета и кровавый след, тянущийся по мостовой, а в окружении - безмолвная скульптурная группа из остальных: мальчика, вцепившегося раненому в рукав, девушки, низко склонившей темно-русую голову, худого измученного парня в куртке с чужого плеча.Эдди прислоняется к стене дома, выравнивая дыхание - и не может этого сделать, потому что, черт возьми, нацистских подземелий больше нет, и День "Д" спасён, но происходящее все равно напоминает гребаный кошмар. Это шесть с половиной часов назад Тиббет был для него надоедливым ублюдком, выевшим ему за несколько месяцев учений всю печенку своими издевательствами, которого Эдди сам с превеликой радостью спихнул бы с борта без парашюта немцам на головы. А теперь они с Розенфельдом - единственные, кто остался в живых из несчастной роты "Эйбл", и терять хоть кого-то ещё Бойс больше не намерен - ни сейчас, ни до самого конца войны.Несколько секунд, которые Эдди привычно уже проводит с зажмуренными глазами, тянутся вечно - пока произнесенное знакомым голосом ругательство не заставляет его распахнуть веки, чтобы увидеть, как стрелок с ворчанием приподнимается и двигается подальше от солнца, под навес. Розенфельд, помогая Тиббету перебраться туда с дороги, укоризненно выговаривает ему за выражения, красноречиво кивая головой в сторону Поля и Хлои, а Тиббет костерит его с немцами пополам на чем свет стоит, пока девушка спокойно вяжет на нем узелки из бинтов. С такого расстояния в чем-то можно и ошибаться, но умирающим он явно не выглядит.И в эту самую секунду, словно ощутив присутствие товарища, все они - и Поль, и Хлоя, и Тиббет с Розенфельдом, - поворачивают головы к Эдди, и пока на лицах остальных отражаются облегчение и радость, Тиббет орет ему во все горло через улицу:- Эй! А Форд?..А Эдди нечего ответить, он не железный, чтобы вот так брать и рассказывать, почему со взлетевшей на воздух базы он вернулся один, что это значит - то, что капрала рядом с ним нет и теперь уже больше не будет. В носу начинает омерзительно свербеть, словно бы от пыли, но Эдди-то знает, что не от пыли, и солнце в июньском небе как-то блекнет, и лица друзей идут рябью, теряя определённые черты, и он даже ничего толком не успевает загадать, потому что такое точно не сбудется: как бы тебе в жизни ни везло, в смерти все одинаковы, и любимцы судьбы, и неудачники. Но если бы только - черт его знает, как - можно было сделать, чтобы всего этого не было, и Форд был жив. Пусть ему, Эдди Бойсу, никогда в жизни больше ни в чем не повезёт, он не пожалуется. Пусть его убьют в следующем же бою, утопят, повесят на дереве - что угодно, только бы он смог хоть чем-то...- А какого хрена тебе надо от Форда, а?От звука этого голоса Эдди застывает на месте и просто забывает, как дышать. Невозможно. Не может быть! Видение страдающего человека в изорванной куртке с содранной, болтающейся на ниточке нашивкой капрала по ту сторону решётки, под замогильным освещением слабых лабораторных ламп, не сотрется у рядового Бойса из памяти до самого Страшного суда. Каким образом он мог выбраться оттуда, из адского огня, из каменной могилы - просто потому, что какому-то наивному прекраснодушному сопляку так захотелось?..Плевать, обрывает наконец Эдди сам себя. И оглядывается.У капрала Форда вид ещё хуже, чем у него самого - ни дать ни взять и впрямь вылез из пасти дьявола, весь в лохмотьях, которые некогда были бравой формой "кричащих орлов", лохматый, обгоревший, с темнеющим посередине груди кровавым пятном - Эдди вздрагивает поневоле, вспомнив про его чудовищную рану. И при этом всем Форд определённо и несомненно живой - стоит на ногах, широко ухмыляясь, отчего его привычная усмешка прямо-таки сверкает на фоне покрытого полосами сажи лица, и глаза у него совсем не красные, а такие, какие всегда и были: серо-зеленые, яркие, как трава на военных полигонах Англии. Может, и не совсем прямо уж яркие на деле, но Эдди всегда так казалось. Сейчас, на солнце, когда в них отражается развидневшееся небо, они даже с уклоном в синеву - и весёлые, сверкают задорными искрами. Бойс так и продолжает стоять столбом, пытаясь решить, окончательно он свихнулся по итогам сегодняшней операции, или это ещё как-то можно вылечить, но тут из-за его спины раздаётся сдвоенный торжествующий вопль, которым присутствующий здесь воздушный десант США выражает своё ликование от победы, и смутная тревога отпускает окончательно. Удалось. Теперь точно все удалось!И Эдди вдруг становится так легко, что он, не задумываясь над тем, что делает, и не обращая ни малейшего внимания на боль в и без того перегруженных от бега мышцах, в несколько прыжков пересекает улицу и бросается капралу Форду на шею. От того несёт гарью и кровью, а на куртке плотным слоем осела подземная грязь, но Бойсу все равно - он стискивает своего командира в объятиях, тут же испуганно выпускает, вспомнив про ранение, но не убирает руки с плеч, так и прижимаясь к чужой щеке и - подбородком, через воротник - к шее, и прикосновение к скуле просмолившихся светлых волос кажется одним из самых блаженных в жизни. Форд смеётся в ответ, притягивает к себе за рукава, показывая, что не настолько уж ему и больно, чтобы не разделить радость своего бойца, хлопает по спине, треплет по коротко стриженому затылку, - пальцы у него тоже тёплые, настоящие, живые, черт возьми, живые. Эдди держится за его куртку обеими руками, зарывшись подбородком в грубую ткань, часто моргает и никак не может справиться с собой. Но это, наверное, подождёт.Над их головами внезапно раздаётся оглушительный треск, а потом удаляющийся гул - словно сам воздух схлопывается, как лишенная фундамента радиобашня в полумиле отсюда, и вспыхивает дымчатой полосой. Бойс удивлённо вскидывает глаза к небу, провожая длинный прозрачный след, шрамом протянувшийся поверх перистых облаков. - Наши с кораблей долбят! - слышится одобрительный возглас Тиббета. В это же мгновение солнце как будто бы закрывает крыльями огромная птица - Эдди дёргается от прокатившейся по земле большой тени и только после этого слышит приближающийся рокот моторов. Над лесом показываются очертания первых бомбардировщиков союзных войск: "Мародёры"* тоже уже здесь.Вдруг Эдди понимает, что Форд настойчиво говорит ему что-то - в самое ухо, хотя из-за гула двигателей и грохота морской артиллерии все равно ничего не разобрать. Одна и та же фраза, одно и то же количество слогов, но как он ни пытается, собрать их в осмысленные слова не может. Бойс вопросительно поворачивает к нему голову, а Форд мягко отстраняет его от себя и, глядя прямо в глаза, проговаривает ещё раз:- Поверни нож, Бойс.- Сэр, - растерянно отзывается Эдди, не уверенный в том, что все-таки расслышал правильно. Первая волна бомбардировщиков уже сбросила снаряды на немецкие укрепления где-то в лесу и широким клином заходит обратно на курс к Апоттери, и наконец-то становится относительно тихо. Лицо капрала становится необычайно серьёзным, и Эдди, борясь с каким-то нехорошим предчувствием, видит в его глазах то же сочувствие и горьковатое, неявное тепло, с каким Форд смотрел на него совсем недавно из-за решётки в лаборатории. Тот внезапно медленно проводит ладонью по его голове, гладит от лба и до затылка и, задержав руку, тихо повторяет:- Поверни нож.- Серьёзно, Бойс, ты можешь нож повернуть? - раздаётся вдруг голос Тиббета совсем рядом - все с теми же весёлыми, задиристыми нотками, что совершенно не вяжется с его странными словами. Эдди резко поворачивается на звук и видит их - всех его друзей, стоящих в паре шагов от них с Фордом, взирающих на него взволнованно и печально.- Они правы, Эдди, - грустно пожимает плечами Розенфельд. Низ его майки, в том месте, где были швы, липнет к коже и сочится багровым. - Поверни нож.- Пожалуйста, Эд, - севшим голосом произносит Хлоя, глядя на него блестящими тёмными глазами, и Бойс вдруг замечает, что нижняя губа у неё искусана в кровь.Поль молча поворачивает в воздухе маленький кулачок, словно пытается открыть невидимую дверь. Солнце продолжает рябить, идёт причудливыми бликами, как отражение в воде, и Эдди вдруг становится очень холодно, а тело цепенеет, постепенно утрачивая чувствительность. Звуки пропадают все разом, и только голос Форда шелестит далёким эхом в его ушах:- Нож, рядовой. Рядовой... Эдди... Э д д и... ***Старшие опять ушли на рыбалку. Ушли на свою рыбалку, а его не взяли. Всех девчонок взяли, даже Мелиссу-задаваку, а его нет. Крис сказал, он канючить будет, всю рыбу распугает. Врет он все, Эдди большой уже и никогда не плачет. Скорее он сам заплачет, когда тощая дылда с Сенной улицы опять с ним гулять откажется да снова с этим лопоухим Генри Бичемом на танцы пойдёт. Эдди-то уж точно знает. И в следующий раз тетке все расскажет, не упросят его больше Крис с Питером ни за какие коврижки и сахарные леденцы из лавки старика Уолдена. Потому что они что? На рыбалку обещали его взять. А слова не держат - думают, раз старшие, то им все можно. Только вот как Эдди молчать не станет, так и поглядим, что кому можно, непременно поглядим. Так Эдди себя утешает, катая по полу из стороны в сторону деревянную машинку. Колёс у машинки всего три, да и левое переднее вот-вот отвалится, болтается из стороны в сторону. Скучно. Вечер уже опустился на деревню, небо чернильным куполом накрыло лес и речку за ним, на берегу которой старшие уже наверняка разожгли костёр, а сами развалились кругом и рассказывают истории. Эдди шмыгает носом - снова становится обидно. Ладно бы ещё Эмму не взяли - она маленькая, да и спит уже. А ему целых восемь лет! Отец говорит, он уже взрослый мужчина. Вот был бы здесь отец, вот тогда бы они!..Из соседней комнаты слышится негромкий стук, будто бы что-то металлическое упало на пол. Эдди тут же поднимается на ноги и бежит туда, забыв про свои огорчения. Нужно найти бабушкину спицу, а то самой ей не разглядеть - бабушка хоть и не слепая, но видит очень плохо, да и нагибаться ей трудно.- Спасибо тебе, arenyen*, - произносит мягкий бабушкин голос, когда Эдди подаёт ей найденную спицу. Ряды вязаных петель длинные, свешиваются почти до самого пола, и цвета такого же, как бабушкины волосы - тускло-серебристого, как луна. Хотя, может, Эдди оно и кажется: в комнате темно, только горит в углу старая лампа с оранжевым абажуром. - Из-за старших грустишь? Без тебя ушли? - продолжает бабушка, повернув к нему голову, и Эдди только кивает, удивляясь, как она смогла догадаться - ведь выражения лица младшего внука она рассмотреть не может. У неё самой лицо изборождено морщинами и очень спокойное, доброе. На коже, чернее угля, выделяются светлым голубоватые, неподвижные глаза. - Не грусти, arenyen, много рыбы им не поймать - Агве сегодня шалит, вся живность морская, речная, озерная по норам прячется.И Эдди верит, потому что бабушка, если говорит про духов-лоа, никогда не ошибается. Питер-то с Сэмом сколько угодно могут нос воротить, мол, "выдумки", а только сами правду все равно видят, и тоже верят. И в деревне каждый знает - как она скажет, так оно и есть, и раздумывать тут нечего.- Бабушка, а расскажи сказку, - просит Эдди, радуясь, что разговор сам собой зашёл про лоа. Эдди бабушкины сказки обожает - все до одной, и про то, как крестный Суббота бедняку с того света корову привёл, и про то, как Папа Легба в горах надменного путника семижды семь раз по одному и тому же перекрестку водил, и про Маман Сели - старую подругу прадедушки Жоашена, самую могущественную колдунью на свете. Старшие тоже всегда их слушают, хоть и притворяются, что это для мелюзги.- Да ты ведь их все знаешь, arenyen, - улыбается Жакмелина Лоиз, с шестнадцати с половиной лет - Бойс, и с того же времени больше никогда не видевшая берегов Гаити. Эдди возражает:- А вот и не все! Ты про зомби никогда не рассказывала. Расскажи!- Нельзя тебе такое слушать, - лицо бабушки сразу же становится серьёзным, её тонкая морщинистая рука, похожая на паучью лапку, ласково гладит внука по голове. - Отец твой узнает - снова ругаться будет. - Бабушка, не узнает! Точно-точно не узнает, пожалуйста, ну расскажи! - умоляет Эдди, не желая мириться с тем, что очередная история, от которой так приятно-жутко становится в животе, когда слушаешь её в сумерках и глядишь за окошко в сторону леса, может сегодня не прозвучать. А отцу и правда знать об этом не обязательно, он в духов не верит и сердится, если кто о них заикнётся. Мама, когда сильно расстраивается, говорит, что он после войны вообще ни во что не верит.Эдди продолжает упрашивать и знает, что своего добьётся - ведь не зря они с Эммой у бабушки самые любимые внуки, потому что самые младшие. И бабушка уступает в конце концов - отвечает ему, вздыхая:- Зомби, arenyen, - самое страшное, что с человеком может случиться. Лучше без погребения умереть, чем стать зомби, не живым, не мертвым, всеми мирами отвергнутым. У зомби даже души своей нет - она к колдуну переходит, к тому, кто своей злой волей человека себе подчинить пытается. И томиться ей веки вечные, и страдать, если не найдётся герой, который победит колдуна да на власть его не поглядит, не позарится новым хозяином стать...- А ты сама когда-нибудь зомби видела? - с любопытством спрашивает Эдди. Бабушка качает головой:- Я-то не видала, а вот отец мой, Папа Жоашен, - он сильный волшебник был, он видел. Давным-давно, когда меня ещё и на свете не было, довелось ему сражаться с одним колдуном - у того была целая армия зомби, а у твоего прадедушки - один только друг и союзник, и звали его...- Как его звали?- И звали его baron Samedi.- Ух ты! - восторженно выдыхает Эдди. Истории про Черного барона ему нравятся больше всех остальных. - А почему крестный Суббота ему помогал?- Колдун этот был гордецом, каких свет не видывал, - начинает рассказывать бабушка, и Эдди вмиг обращается в слух, ничего больше вокруг не замечая, кроме её негромкого, певучего голоса. - Хотелось ему властвовать над обоими царствами - и тем, что на земле, и тем, что под морем. И не мог он стерпеть, что не дано людям владеть жизнью и смертью, что принадлежит судьба человеческая одному только мессиру Samedi, который грань миров охраняет. И задумал колдун возвыситься и стать сильнее людей и лоа, и бросить вызов барону, подняв мертвецов из могил и заставив их служить себе. Тысячи и тысячи могил пришлось раскопать колдуну, тысячи и тысячи сварить котлов волшебного зелья, но пришёл срок - и появилась у него армия, такая, которой ни у одного правителя на земле никогда ещё не бывало. Страшно разгневался, увидев это, мессир Samedi! И отправился созывать своих крестников, с самого рождения ему посвящённых, тех, кто жизнью своей ему был обязан, кому в помощи он никогда не отказывал...Бабушка неторопливо перечисляет, как стучался крестный Суббота шесть ночей в шесть дверей и всюду получал отказ, потому что все боялись ужасного колдуна, думая, что раз уж тот смог собрать стольких зомби, то и вправду сильнее лоа. И вот в последний день, - в свой день, в субботу, - постучался уставший барон к своему седьмому крестнику - Жоашену Лоизу...Эдди слушает, затаив дыхание, и живо представляются ему оскаленные морды прислужников колдуна, утративших сходство с людьми, и крестный - в чёрном плаще, с прямой спиной и неизменной тростью в руке, а рядом с ним - совсем молодой прадедушка, один из подмастерьев старшего жреца. Лес за окном сливается с небом безвозвратно, и лишь огромная луна, выплывшая из-за облаков, окидывает деревню большим сонным глазом. ***Когда торопишься в столовую, трудно сосредоточиться на чем-то, кроме своей главной цели на ближайшие полчаса. Однако листовку, небрежно приклеенную кем-то на дверь барака, Эдди все же замечает - и подходит поближе, чтобы её рассмотреть, рискуя местом в бесконечной очереди, змеящейся с самой линии раздачи. В конце концов, разве не это им втолковывали на разные лады на протяжении всего срока учений: внимание к деталям - главное, что спасает жизнь бойцу в полевых условиях.Судя по всему, картинку принёс сюда кто-то из офицеров: это настоящая листовка французского Сопротивления, призывающая вступать в ряды подполья. В самом верху чьим-то крупным почерком написано по-английски: "We need THAT Resistance"*, а само изображение составлено из тревожного темно-красного фона и девушки с длинными темно-русыми волосами, держащей в руках винтовку. За спиной у девушки прячется испуганный маленький мальчик, совсем ребёнок.Эдди на несколько мгновений даже забывает о вездесущем и неистребимом чувстве голода, сопровождающем каждого десантника армии США с утра и до поздней ночи. Неизвестный художник особенно не старался прорисовывать детали, но яростный молчаливый призыв к борьбе, которым горят карие глаза, сумел передать так, будто бы это не листовка, а фотография. Девушка, скорбно и непреклонно сжав губы, смотрит на Эдди Бойса, всем своим видом спрашивая: где же ваши войска, союзники? Почему не идёте бить немцев? Неужели, если бы Америка оказалась захвачена, и ваши женщины вынуждены были бы брать в руки оружие, сражающаяся Франция осталась бы в стороне?- Чего пялишься, Бойс? - раздаётся из-за спины насмешливый окрик кого-то из своих: Эдди до того задумывается, что не узнает по голосу. - Она тебе не светит!- Надо же, а тебе даже твоя рука не светит, так что катись-ка ты к дьяволу, - раздраженно огрызается на него Розенфельд, и его худощавая фигура возникает рядом, отбрасывая на дверь длинную тень. - Пошли, Эдди, а то эти сволочи из "Бейкер" опять все сожрут.- Ага, - машинально отзывается Бойс и, следуя за другом, все же бросает на листовку последний взгляд. - Слушай, Джейк...- Что?- Как думаешь, высадка скоро?- Ты тоже устал уже тут сидеть?- Точно.- Значит, скоро. ***В помещении для собраний темно, лишь несколько ламп освещают большую, в человеческий рост доску с прикреплёнными к ней частями карт. На левой половине изображено побережье Кальвадос, на правой половине, крупным планом, - сектор Юта, восстановленный по данным аэрографической съёмки. - Что касается расположения противника в данном районе высадки, я хочу, чтобы вы знали одно, - говорит лейтенант Эрик Маннергейм, ротный "Эйбл", окидывая собравшихся взглядом до неестественного светлых, почти что прозрачных глаз. - Командование стремится вселить в вас уверенность в победе и потому не станет лишний раз запугивать историями о зверствах нацистов на оккупированной территории. От кого-то вы можете услышать даже, что немцы сломлены неудачами на Восточном фронте и потеряли веру в торжество Рейха, а потому только и мечтают встретить на своём пути солдата Союзных войск, чтобы поднять руки вверх и сдаться вам без боя. Это в корне неверно, - голос Маннергейма, обычно негромкий и бесцветный, на несколько мгновений разрастается и обретает силу, хлестнув по нервам напряжённо слушающих его десантников, будто плетью. - Приближение расправы даже из самых жалких трусов делает храбрецов. Они знают, что в плену им придётся отвечать за все, что они сотворили с миром, и они будут драться за ещё один день своей свободы, как загнанные в угол крысы. Ротный "Эйбл" делает значительную паузу и бросает взгляд на карту, будто стремясь заглянуть прячущимся в лесном массиве на Юте немцам прямо в глаза. Лампы очерчивают тенью его профиль - квадратную, чуть выдающуюся вперёд челюсть, короткую стрижку, широкий лоб, безупречно прямой нос. Лейтенант Маннергейм, как германец по происхождению, сам похож на немца - у него светлые, будто выгоревшая трава, волосы, такие же светлые ресницы и брови и стальной, непроницаемый взгляд, по которому никогда не прочитать его истинных эмоций. Даже говорит он правильно, но с заметным акцентом. Кто-то слышал, как поздно вечером после офицерского собрания 506-го полка, на котором раздавали пароли и отзывы Дня "Д", когда все уже расходились, лейтенант Никсон из роты "Изи" сказал со смехом, обращаясь к Маннергейму:- Эрик, заклинаю тебя Декларацией Независимости, услышишь там, в Нормандии, как я спрашиваю пароль - просто ничего не говори, щелкни "сверчком".Лейтенант медленно, словно уйдя в себя, перебирает в пальцах свою знаменитую зажигалку - он почти всегда её держит в руках, когда ему приходится что-то объяснять своим бойцам. Эту зажигалку любой из ребят "Эйбл" узнает из сотен других - металлическую, с латунным покрытием корпуса и грубым, языческим узором на нем. Эдди и его товарищи по роте взирают на командира собранно и молча, впитывая его тяжёлые, со значением произносимые слова. - Я говорю это не потому, что мне хочется деморализовать вас, - продолжает лейтенант Маннергейм, отворачиваясь от карты и вновь устремляя на них свой ледяной взор. - Я говорю это, чтобы вы, оказавшись в Нормандии, не поддавались неуместной жалости к тем, кто пришёл туда как захватчик. Им неведомо сочувствие, они не проявляют его ни к местным жителям, ни к военнопленным, и вы сильно ошибетесь, если будете ждать, что ваше великодушие хоть что-нибудь значит по ту сторону Ла-Манша. Наши союзники из французского Сопротивления сообщают о бесчеловечных экспериментах над людьми, которые проводятся нацистами в районе побережья Кальвадос...В ухо Эдди вдруг прилетает невесть откуда взявшийся бумажный шарик и, отскочив, теряется на полу среди стульев и множества армейских ботинок. Бойс, вздрогнув от неожиданности и потирая потревоженный участок кожи, возмущённо оглядывается по сторонам, стремясь вычислить придурка, которому взбрело в голову поразвлечься во время жизненно важного брифинга. Собственно, особых сомнений на этот счёт у него нет, потому что такая степень отсутствия мозгов в сочетании с поразительной меткостью наблюдается только у одного человека из всех ста сорока с лишним, составляющих роту А.Искать приходится недолго - взгляд сам собой натыкается на кривую ухмылку и злорадно блестящие из темноты черные глаза далеко слева, в другой части зала. Эдди стискивает зубы, а заодно и кулаки, страшно жалея, что добраться до Тиббета прямо сейчас никак не получится. Ну кто бы ещё это мог быть, конечно. Гребаный итальяшка! Бойсу страстно хочется загрузиться в первый попавшийся самолёт и отправиться наконец в Европу, чтобы дальше его драгоценный боевой товарищ уже был проблемой немцев, которым не повезёт с ним столкнуться. С Эдди уже точно хватит.- Сэр, можно вопрос? - Ларри Мэй, один из санитаров "Эйбл", сидящий в самом первом ряду, поднимает руку. Маннергейм отвечает ему коротким кивком, и медик продолжает: - Готово ли местное население сотрудничать с нами? И ещё: можем ли мы общаться с ними на одном языке?- Как нам известно, большая часть местного населения согласна даже на воздушные бомбардировки, лишь бы только это означало освобождение от немцев, - говорит лейтенант и прохаживается от одного края доски с картами к другому. - Впрочем, к сожалению, практически никто в данном районе не разговаривает на английском языке, за исключением редкой сети сопротивленцев. Однако, судя по всему, данная сеть на Юте в последние месяцы была существенно прорежена силами гестапо, а потому почти не представлена. Таким образом, с местными жителями вам с большой вероятностью придётся объясняться с помощью жестов, если только вы, сержант Мэй, не владеете хоть в какой-то степени французским. Следующий шарик попадает Эдди в шею и чуть не скатывается за шиворот - Бойсу удается вытряхнуть его из воротника в самый последний момент. Сидящий рядом Розенфельд, заметив это, наклоняется, чтобы лучше видеть Тиббета из-за рядов внимающих словам Маннергейма парней, и шипит - тихо, но разборчиво:- Опять он? Вот же кретин!Тиббет, судя по всему, отлично умеет читать по губам, потому что ухмыляется ещё шире и выразительно проговаривает, переведя взгляд на разозлённого Розенфельда: "Пошёл ты, жидяра".- Ну, он сейчас получит, - бормочет Эдди, не поворачивая головы и лишь утешительно косясь в сторону лучшего друга. Возможно, сам бы он прекрасно подождал и до конца собрания, когда появится возможность пересчитать проклятому снайперу рёбра в толпе на выходе, но за Джейка нужно отомстить прямо здесь и сейчас! Выудив из нагрудного кармана огрызок химического карандаша, которым несколько дней назад писал последнее до прекращения почтового обмена письмо матери и сестре, Эдди тщательно расправляет бумажный комок: тот оказывается довольно крупным и без труда превращается в кусок бумаги с ладонь величиной. Написав на нем одно слово и показав листок Розенфельду, который тут же отзывается мстительным смешком, Бойс увлечённо мастерит из своего послания неприятелю бумажный самолётик, не поленившись даже загнуть кончики крыльев и хвост, чтобы получилось похоже на настоящий С-47. После чего запускает его прямо по направлению к Тиббету, который, внимательно наблюдая за действиями принципиального соперника, уже начеку и ловит самолётик обеими ладонями, с интересом разворачивая его обратно в записку.Они с Джейком дожидаются, пока стрелок справится со своей задачей, и покатываются от беззвучного хохота. Что ни говори, но увидеть выражение лица рядового Тиббета в тот самый момент, когда тот читает выведенное крупными синеватыми буквами и обращённое к нему "МУССОЛИНИ", - это бесценно.Вдруг в голове раздаётся какой-то хлопок, и Эдди чуть не слетает со стула, моргая и утихомиривая искры, брызжущие из глаз после оглушительного подзатыльника. Потирая ушибленное место, Бойс недовольно оглядывается назад и застывает в ужасе, натолкнувшись взглядом на разъяренно сверкающего глазами сержанта Элдсона, который - вот же черт! - оказывается, сидел все это время в аккурат за их спинами.- Рядовой Бойс, чем вы там заняты? - флегматично интересуется лейтенант Маннергейм, и внутренности Эдди тут же схватывает инеем. Ротный "Эйбл" считает ниже своего достоинства повышать голос на нерадивых солдат, но донести до них своё неудовольствие, когда он этого хочет, ему удается прекрасно. - Уже воюете с немцами?- Виноват, сэр, - залившись краской до корней волос, Эдди вскакивает с места и уже готовится к волне хохота, которой его просто обязана захлестнуть рота А, целиком развернувшаяся к задним рядам. Но тут происходит невообразимое: с грохотом, подобным разрыву артиллерийского снаряда, в левой части зала падает на пол стул, и все, кто успевает повернуться в ту сторону, получают исключительную возможность засвидетельствовать, как рядовой Тиббет, пролетев по воздуху добрых три ярда, плашмя шлепается на запылённый пол.- О, лейтенант Маннергейм, сэр, прошу прощения, - раздаётся в воцарившейся тишине ленивый голос капрала Форда с самого последнего ряда. - Нога дёрнулась. Случайно.Вот тут-то рота "Эйбл" и разражается таким гоготом, что где-то поблизости на прибрежных скалах наверняка заполошно взвиваются в воздух чайки. Тиббет, багровый от смущения и злости, поднимается и отряхивается резкими движениями, не рискуя смотреть по сторонам и тем более оборачиваться на капрала, но все же бросает свирепый взгляд в сторону Эдди, словно бы пригрозив без слов: это ещё не все, черномазый! Бойс позволяет себе едва заметно усмехнуться углом рта и все же, не удержавшись, тайком косится на Форда. Тот сохраняет безупречное хладнокровие, смотря прямо перед собой и никак не реагируя на чужой взгляд.- Рядовой Бойс, рядовой Тиббет, - голос лейтенанта Маннергейма после того, как под матерчатыми сводами затихает громовой хохот, приобретает усталые интонации. - Глядя на вас, я жалею вовсе не о том, что ввиду неспособности воспринимать важную информацию вы окажетесь не в состоянии даже нормально приземлиться в районе сброса и будете убиты в первые же минуты высадки. А о том, что государству придётся из-за этого выбросить на ветер двадцать тысяч долларов. Капрал, - он поворачивается к Форду и просто молча сверлит его взглядом.- Виноват, сэр, - честным голосом произносит тот и неторопливо поднимается со стула, безошибочно чувствуя, что все взгляды - как обычно - сами собой обращаются к нему. - Больше не повторится, сэр.- Виноваты, сэр, - почти хором подтверждают они с Тиббетом, так и продолжая недружелюбно пялиться друг на друга. Лейтенант Маннергейм добавляет, обращаясь ко всем троим:- Нашим друзьям, бойцам из Второй бронетанковой дивизии, которые будут помогать десанту и морской пехоте закрепиться на плацдарме, необходима помощь в уходе за боевой техникой. Вы займётесь этим сразу после собрания, - после чего делает знак рукой всем садиться. Опускаясь на место, Эдди не может сдержать душераздирающего вздоха: ну вот, просто замечательно, мало этой каторги, так ещё и придётся полночи провести лицом к лицу с Тиббетом. Прямо свидание мечты, не иначе.Но ведь и с капралом Фордом тоже, с воодушевлением напоминает ему что-то внутри.Эдди сразу же становится ощутимо легче, и он ещё раз на свой страх и риск оглядывается за спину, отстранённо отмечая, как Розенфельд сочувственно треплет его по плечу. На этот раз ему везёт больше: Форд смотрит прямо на него, и Эдди почти успевает пожалеть о том, что осмелился, потому что лицо его взводного выражает такое же каменное угрожающее спокойствие, как и лицо лейтенанта. Но вдруг это выражение неуловимо меняется, и капрал насмешливо фыркает, отворачиваясь обратно к доске и картам. Эдди, с горящими ушами, следует его примеру.- Я говорю вам все это, - доносится до него твёрдый голос Маннергейма, - потому что уверен, что вы не испугаетесь, услышав об опасном противнике, который вас ждёт. Ни его численность, ни места дислокации не имеют для вас решающего значения. Вы - первая рота "Эйбл", подразделение элитных войск, и вы не отступите, пока не сотрёте страх и несправедливость с лица земли.На улице давно уже наступил вечер, и в закрытой прибрежной зоне у аэродрома Апоттери, где находится теперь 506-й полк, сгущается темнота. Идёт первая неделя июня. ***Существует два общепризнанных способа гашения парашютного купола: забегание в подветренную сторону и энергичный набор строп с целью скорейшего стягивания купола до плоского состояния.Эдди Бойс, кажется, только что изобрёл третий: об верхушку ближайшего дерева.Солнце медленно закатывается за горизонт, лёгкий ветерок шевелит ветви английского перелеска, и вся окружающая природа источает полнейшее умиротворение - не в пример урагану, бушующему в груди у Эдди, безнадёжно застрявшему между небом и землёй на высоте не больше нескольких десятков дюймов, отделяющих толстые подошвы его ботинок от мягкого дерна. Бойс даже толком не знает, какое из обилия переполняющих его чувств ему сейчас испытывать: уныние, злость на себя же, тоску от предстоящего позора или бешенство из-за того, что ведь все же было в порядке до последних ярдов. Надо же иметь такой выдающийся, неповторимый талант к десантированию, чтобы спланировать прямиком на одинокий дуб на опушке, с краю огромного поля!Эдди без особой охоты разглядывает намертво запутавшиеся в кроне стропы и пытается сообразить, каким образом ему выпутываться (во всех смыслах) из этой незавидной передряги. Казалось бы, чего проще - скинуть парашютный ранец и спрыгнуть на землю, но не так-то просто это сделать, когда его лямки являются единственной точкой опоры, а левое бедро к тому же мертвой хваткой стиснула перекрутившаяся главная петля. Просто чудо, что он не переломал себе при таком приземлении все, что только можно.Вздохнув, Бойс сгибает ногу в колене, вытаскивая из высокого голенища ботинка траншейный нож. За порчу учебного инвентаря его, конечно, не похвалят, но уж чего точно делать нельзя, так это опаздывать в тренировочную точку сбора. Её ещё отыскать надо, в такой-то чаще и на ночь глядя. Эдди почти не удивляется, когда ощущает, что петля, змеей обернувшаяся вокруг бедра, ножу не поддаётся. Разумеется, ему ведь только этого и не хватало! Отчаявшись, он принимается орудовать злосчастным лезвием, как пилой-ножовкой, но тщетно: не удаётся сделать даже надреза. Бойсу хочется швырнуть в сердцах бесполезное оружие на землю, и только мысль о том, что он тогда точно провисит так до следующей недели, удерживает его от этого импульсивного поступка.Внезапно в густых зарослях на краю леса раздаётся шорох, и на опушку выбирается человек в такой же неброской полевой форме, как и у самого Эдди. Разглядев лицо этого человека, Бойс окончательно теряет всякие остатки самообладания и ощущает в себе готовность начать горько и безудержно рыдать. Лучше бы это был Тиббет, честное слово. Или сержант Элдсон. Или вся рота "Эйбл" в полном составе. Только не он!- Твою мать, Бойс!! - что есть силы орет на всю вечернюю пустошь человек в десантной форме голосом капрала Форда, и Эдди понимает, что судьба на его предпочтения чихать хотела. - Какого гребаного хрена?!Вы не поверите, капрал, но я и сам не отказался бы узнать, какого, мученически проговаривает Эдди про себя и невольно зажмуривает глаза, даже зная, что это ему не поможет. Самое плохое только начинается.- Ты не полетишь ни в какую чёртову Европу, Бойс! - нисколько не снижая тона, продолжает кипятиться светлоголовый офицер, шаг за шагом приближаясь к распроклятому дубу. - Знаешь, почему?! Потому что я тебя оттуда сейчас достану и убью, на этом же дереве повешу, слышал меня?! Чтоб меня черти драли, вы сговорились, что ли, зелень хренова!Неожиданная новость, указывающая на то, что у Эдди имеются ещё товарищи по несчастью, немного поднимает настроение, но под яростным взглядом Форда, готового метать молнии на зависть Тесле со своей чудо-машиной, все преждевременные надежды на лучшее тут же улетучиваются, как и не было. Эдди беспомощно сглатывает, слёзно взирая на капрала сверху вниз.- Хотя нет, - перебивает тот сам себя, для пущей выразительности резко взмахнув рукой. - Бойс, ты сегодня мой любимчик, клянусь своей печенью. Твои приятели тут целое представление устроили, но ты их всех переплюнул, гордись. Как тебя вообще угораздило?- Я не знаю, сэр, - всхлипывает в ответ Эдди, из последних сил стараясь заставить голос не дрожать. - Спускался, как обычно, а потом вдруг ветер, и!..- Так, Бойс, только не реви, - строго приказывает ему Форд, непримиримо тряхнув волосами. - Не за это сражался Эбби Линкольн, чтобы мы в нашей свободной стране любовались на плачущих цветных!.. Нож не потерял?- Никак нет, сэр, - Эдди постыдно шмыгает носом и в подтверждение своих слов поднимает руку с по-прежнему зажатым в ней траншейным ножом. - Только вот толку от него никакого, сэр. Не режет.- Да правда? - прищуривается Форд со всем своим известным скептицизмом. - Ну-ка показывай.Повинуясь приказу, Эдди снова пытается разрезать петлю, но, как и в предыдущий раз, эта попытка заканчивается провалом. Светлые глаза Форда внимательно провожают его бесполезное движение, и капрал вдруг как-то странно хмыкает. Вернув себе серьёзное выражение лица, - при этом у Эдди такое чувство, будто бы делает он это с большим трудом, - Форд сообщает ему деловым тоном:- Черт возьми, я твой поклонник, Бойс. - И, не успевает Эдди опомниться от такого признания, тут же хватает его за руку (Эдди запоздало вздрагивает от его шероховатых горячих пальцев) и поворачивает запястье так, чтобы видно было обоим: - Как ты думаешь, что это такое?- Траншейный нож, сэр, - еле слышно отвечает Эдди, не зная, куда ему деваться от нахлынувшего смятения. Форд возражает ему терпеливым голосом:- Неправильно, рядовой. Это нож, заточенный, мать её, с ОДНОЙ стороны, - после чего поднимает руку выше и продолжает ещё более ласково: - Смотри внимательно, мой маленький негритёнок, вот это - обух, то есть, незаточенная сторона лезвия. А вот это - заточенная сторона лезвия, и на ней есть режущая кромка, острая, как сожаления Черчилля о Дюнкерке. Как по-твоему, какой из них лучше резать твои чертовы петли?В этот момент Эдди ни о чем так не жалеет, как о том, что на дубе нет никакого рычага, который можно было бы нажать и провалиться вместе с ним, как с театральной декорацией, в самую толщу земной коры. Потому что жить с таким невыносимым стыдом, ко всем чертям, невозможно, а конкретно ему, рядовому Бойсу, вообще незачем.- П-п-п-простите, сэр, - выговаривает он вслух несчастным голосом и неверной рукой тянется обрезать лямки. Вот почему всегда, когда с ним приключается очередная дурацкая история, рядом откуда ни возьмись появляется капрал Форд? Благодаря суровой науке лагерной жизни Эдди в общем и целом способен постоять за себя, да и за словом чаще всего в карман не лезет, но почему-то при одном только виде капрала язык сам собой прилипает к небу, а мозги превращаются в трясущееся желе. А уж что тот о нем после сегодняшнего станет думать, даже представлять не хочется. - Знаешь что, давай-ка я сам, - останавливает его Форд и бесцеремонно отбирает нож - Эдди даже моргнуть не успевает, как вероломное лезвие оказывается у него. Что и говорить, в руке капрала оно смотрится гораздо более убедительно. - Без обид, Бойс, но мне ещё половину взвода собирать по этой глуши. Нет, все-таки наше командование - сборище гениев, к чертовой матери! Устроить ночную высадку в смешанной местности с людьми, у которых три прыжка за плечами!.. - Раздраженно закатив глаза, капрал поддевает лезвием главную петлю и бросает: - Ради всего святого, Бойс, держись за стропы. Хочешь плечо вывихнуть?- Никак нет, сэр, - Эдди поспешно вытягивает руки вверх и хватается за ремни, перенося на них вес тела. Форд без лишних раздумий обхватывает его за пояс и тянет вниз - раздаётся треск веток, и расстояние до земли сокращается ещё наполовину. Эдди задерживает дыхание, ощущая вокруг себя его уверенные руки.- Куда я попал, мать вашу, - бурчит капрал, продолжая орудовать ножом. - Не рота, а хренов бродячий цирк. Негры, штрафники, ротный-коммунист...- Лейтенант Маннергейм - коммунист?! - не сдержавшись, вскрикивает Эдди. На самом деле, это даже звучит бредово, но капрал Форд умеет говорить таким серьёзным голосом, что поверишь даже в то, что дважды два - это шесть. Тот поднимает голову и фыркает, ненадолго оторвавшись от дела:- Черт, Бойс, не ори на всю Британию. Я пошутил.Вслед за петлей он перерезает лямки ранца, одну за другой, а Эдди смотрит на него, чуть не утыкаясь в светлую макушку носом, и в голове роятся вопросы, одолевающие в обычное время весь личный состав роты А, которые теперь так и просятся на язык, будто дождавшись своего часа. Был ли капрал Форд на самом деле в Северной Африке? Правда ли то, что он когда-то учился в Вест-Пойнте? За что его отправили в Англию?- Отпускай, - командует Форд, завершив свою работу, и Эдди послушно разжимает пальцы. Вес экипировки даже с такой крохотной высоты придавливает его к земле, и Бойсу приходится потратить некоторое время на то, чтобы подняться на ноги. Форд нетерпеливо протягивает ему руку, Эдди, моргнув от удивления, вовремя сбрасывает с себя оцепенение и хватается за неё. Он, конечно, и сам бы справился в конце концов, но...- Спасибо, сэр, - произносит он вслух чуть смущённо. Форд ухмыляется в ответ:- Чтоб ты знал, Бойс, никто на этом гребаном острове не снимает негров лучше меня!В этой фразе вроде бы и нет чего-то явного, но Эдди против своей воли жарко краснеет и отводит глаза. Вот с капралом Фордом всегда так - не поймёшь, разговаривает он с тобой как с человеком или стремится при первой возможности вывести из равновесия просто ради смеха. И зачем, главное? Джейку, например, он ничего такого не говорит - видимо, поэтому тот каждый раз убеждает лучшего друга в том, что ему просто кажется.- Пойдём, рядовой, хватит здесь торчать, - возвращает его к действительности небрежный голос Форда. - На пятнадцать минут от расчетного времени мы уже отстаём, а если вообще не явимся, с нас Элдсон шкуру спустит. А швед потом - ещё три.- Так точно, сэр, - кивает головой Эдди, прощальным взглядом провожая оставшийся на дереве парашют. В сознание закрадывается каверзная мысль, что он не отказался бы заблудиться вместе с капралом в ночном лесу ещё на несколько часов, но Эдди мужественно борется с ней и следует за Фордом под сень вековых деревьев, создающую в последних лучах заката густой лесной сумрак.По пути Форд отдаёт ему злосчастный нож - по правилам, рукояткой вперёд. Эдди на ходу прячет его обратно в ботинок, невольно отмечая тепло нагревшегося от ладони капрала покрытия, и чуть слышно вздыхает. Как бы ему самому хотелось стать таким же опытным и бесстрашным бойцом, как Форд! Но скорее Гитлер добровольно застрелится из личного пистолета в каком-нибудь секретном бункере под Рейхстагом, желая облегчить им и Советам жизнь. - Ладно тебе, Бойс, выше голову, - неожиданно оборачивается к нему Форд и с силой хлопает по спине - пониже лопаток. - У тебя-то, на самом деле, не все так и плохо. Повезло тебе, что ты не наш хренов радист, чтоб его к дьяволу!- А что с радистом, сэр? - немного приободрившись, спрашивает Эдди. Капрал пожимает плечами:- Уж поверь, ничего хорошего. - И вдруг, изменив голос, произносит с интонациями диктора ВВС, безупречно подделываясь под британское произношение: - "Леди и джентльмены, в эфире Джон Б. Сарторис, и я рад сообщить вам, что только что разбил новехонькую рацию за два с лишним куска зелёных, благодаря чему никакой связи с ротой "Бейкер" и командным составом этим вечером не предвидится. Благодарю за внимание".Ситуация со связью, точнее, с её отсутствием, и в самом деле выглядит скверно, но Эдди не может удержаться от смеха. Если отбросить все обстоятельства, появляется жуткий соблазн представить себе, что они с Фордом просто гуляют здесь вдвоём, перебрасываясь шуточками, как старые друзья. Вдобавок и правда похоже на то, что капрал на него больше не злится - настолько спокойно, почти беззаботно тот держится: будто бы не ему грозит скорая и беспощадная выволочка за провал учебной операции. Впрочем, рота "Эйбл" такими провалами славится, как никто, так что можно было уже и привыкнуть.- И как нам теперь связаться с ними, сэр? - осмеливается задать вопрос Эдди, возвращаясь к попыткам мыслить здраво. - Мы ведь должны вместе выйти к реке.- В соседнем квадрате "Чарли" высаживались, - поясняет Форд. - Найдем и свяжемся через них. Слушай, Бойс, - вдруг добавляет он, будто вспомнив о чем-то важном, и Эдди тут же отзывается:- Да, сэр?- Не болтай остальным ничего такого про Маннергейма, идёт? Он отличный мужик.- Вы тоже, - не успев как следует подумать, ляпает Эдди в ответ. ***...Голова кружится от сильной нехватки кислорода, лёгкие горят огнём, а нож неумолимо выскальзывает из ослабевших пальцев, грозя выпасть из них окончательно и воткнуться в мутное песчаное дно реки Дув.