Взятие Кёнигсберга (2/2)
Едва уловимое движение обоих фигур, и звон стали озвучивает начало решающей битвы. С самого начала Байльшмидт понимает, как все поменялось с той последней встречи рядом с Псковом. Выпады русского быстры и виртуозны, хотя его оружие и не может наносить как режущих, так и колющих ударов, и кажется громоздким. Но огромная сила ярости почти сразу заставляет пруссака перейти в защиту. Все его попытки перейти в нападение блокируются отбрасывающими на расстояние ударами Ивана. Молчание обоих и только звон металла. Проходит несколько часов, и Байльшмидт, которого все более теснит Брагинский, чувствует, как земля уходит у него из-под ног. Он падает навзничь, споткнувшись о выпавшей из разрушенной стены храма кирпич. Тяжело дыша, он вскидывает меч, ставя блок, опасаясь возможного удара сверху от Ивана, но тот отступает на шаг и спокойно дает противнику подняться. Нельзя сказать, что пруссак рад тому, что Брагинский настолько благороден и не пытается убить его на земле при первой же возможности. Слишком высокие ставки, чтобы растрачиваться на подлость. Или может быть Россия знает, что это не упущение шанса, а лишь продление иллюзии, что у Востока есть хоть какой-то шанс против него. Его фиалковые глаза уже не так темны, как в начале боя, огонек безумия еще не разгорелся в полную силу. Гилберт встает, вытирая кровь со щеки, которую рассек при падении. И сражение вновь продолжается.
Кажется, оно длится уже слишком долго, а, может быть, времени уже просто не существует, как бывает в решающие моменты судеб держав. Байльдшмидт только пару раз вскользь задел русского, но тот уже давно не обращал внимания на столь мелкие царапины.
Терпение Гилберта начинает таять вместе с силами. Он больше не может продолжать сражаться в полной тишине, начиная провоцировать Брагинского резкими репликами о блокаде Ленинграда, плене Наташи и Ольги, их сожжённых деревнях. Очередной приступ нервного смеха прерывается близким разрывом снаряда, от которого пруссака подкидывает вверх и бросает в проём разбитого окна храма. Войска начинают наступление. Сейчас, во время решающего момента, они сокрыты от глаз обычных людей, но не от физического воздействия вокруг. Гилберт шипит от боли, пытаясь выбраться из ряда сломанных деревянных чёрных скамей. Каждое движение- пытка, еще не зажившие переломы дают о себе знать. В портале входа появляется Иван, медленно направляющийся к противнику, осматривая на ходу обезображенную обстрелами постройку. Гилберт знает, что уже скоро не сможет держать в руках меч, его шатает, и дышать становится все труднее из-за сломанных ребер, он практически оглох от контузии. Если бы он был простым человеком, его не стало бы уже давно. Но он по-прежнему старается атаковать Россию, правда, уже без прежней ухмылки на белом, как снег, лице.
Его вновь отбрасывает очередной удар, и Байльшмидт скатывается в глубокую воронку от снаряда посередине зала. Не успевает подняться, но практически на рефлексах старого воина блокирует мечом сокрушительной силы удар странного оружия Брагинского. Мерзкий дребезжащий звук ломающегося железа. Темными осколками рассыпается клинок, столько раз верой и правой служивший ему, и бесполезная рукоять падает на разбитые мраморные плиты. Это конец. Шум оружий стихает. Пруссия чувствует, как Иван грубо хватает его за китель и поднимает над полом. Он практически теряет сознание от волн боли, охватывающих все тело. Но Гилберт не может позволить себе такую роскошь, как упасть в обморок именно сейчас. Перед лицом врага, в момент, когда его жизнь вот-вот закончится. И Иван прекрасно это понимает, кран исчезает из его свободной руки. Горло поверженного Байльшмидта неприятно холодит острое лезвие армейского ножа, черная лента с крестом практически одним движением срезана и убрана в карман шинели русского вместе с его отличительным знаком, исчезает последняя линия обороны, и где-то на пузатой древней башне в небо устремляется красный флаг под торжествующие крики солдат. Брагинский медлит с расправой, вглядываясь в заострившиеся черты Пруссии, может быть, он хочет запомнить этот момент, когда сам Великий гибнет в его руках, лишенный вместе с серебряным символом тевтонского ордена прав называться страной. В темно-алых глазах нет страха, только бесконечная усталость и сожаление.- Иван, Германия не убил твоих сестер, я ...- хрипит Гилберт. И, судорожно вдыхая, отрывисто, по-немецки: - Прошу дать мне право на последние желание. Ему не хватает воздуха от непереносимой для Великого боли унижения, от осознания того, что он фактически умоляет своего заклятого врага. Долгий приступ кашля с кровью сотрясает искалеченное тело Пруссии.
- Что ты хочешь? - голос русского спокоен, хотя недобрые огоньки в глазах говорят, что ему не хотелось бы отрываться в момент триумфа от своей добычи для соблюдения негласного договора о выполнении последнего желания побежденного.- Не убивай Людвига, не убивай моего... Брата. – Байльшмидт не желает, чтобы его, возможно, последние в жизни слова были сказаны на русском языке, ему все сложнее заставить себя сохранить хоть какое-то сознание и не начать стонать от боли. Молчание Брагинского кажется ему более долгим, чем их бой, хотя оно длится меньше минуты.
- Хорошо, - коротко бросает русский, качнув головой в знак согласия. Только по этому жесту Гилберт осознаёт, что русский выполнит просьбу.- Ave Maria... Vos autem postquam audistis me, - тихо шепчет тевтонец. Только после этого позволяя себе провалиться в спасительное от боли небытие. Отняв от горла бывшего врага нож, Иван почти бережно опускает Гилберта на разбитые мраморные плиты.
Поверженный враг у его ног теперь всего лишь молодой человек в порванной и залитой кровью униформе. На вид ему не больше 22 лет, хотя он и старше Брагинского. Иван поднимает Байльшмидта и уносит его в полевой госпиталь за линией фронта. Врачи привыкли к странностям своего командира, но все же вопросительно смотрят, увидев на столе изувеченного немецкого солдата.
- Он должен выжить, - голос русского по-детски непосредственен, но заставляет медперсонал вздрогнуть.
- Вы поймите… Гарантий на выздоровление сейчас мы не можем дать... Он...- главный хирург осекается, понимая, что говорить о критическом состоянии молодого человека бесполезно, это слишком очевидно.
- Он выкарабкается. Как только будет транспортабелен, немедленно сообщить мне, - улыбка озаряет лицо Брагинского. Победитель обводит взглядом каждого в операционной и хитро зажмуриваясь, уходит, более ничего не сказав.ОбоснуйБорис Борисович уверял меня, что тебе больше не нужно ничего сильнее. "Борух Беркович Коган д.м.н., профессор, член-корр. АМН, ведущий врач И.В Сталина"... и где-то на пузатой древней башне в небо устремляется красный флаг под торжествующие крики солдат... "10 апреля были в основном ликвидированы последние очаги сопротивления немцев в Кёнигсберге. На башню Der Dona было водружено Знамя победы."Vos autem postquam audistis me "Вы услышали меня"