Часть 1. Глава 1. Не заставляй папу плакать! (1/1)

— Вован, добавки!— Рома, прекрати меня так называть. Я твой отец.— Ага… Добавки!Папа положил мне на тарелку последний кусок яичницы и сосиску. Да, я растущий организм, и мне надо много пищи для этого самого роста. Что касается того, как я называю отца, то это просто для того, чтобы он побесился.— Сколько я просил тебя снимать перед едой свое железо?— Угу…Железом он называет колечки пирсинга на нижней губе и штангу в языке. Его вообще не вдохновляет мой пирсинг, наверное, поэтому мне хочется продырявить себя во всех мыслимых и немыслимых местах.— Ты опять покрасил волосы?— Ты заметил?— Это трудно не заметить. Оранжевый был очень ярким цветом, но и фиолетовый не лучше, знаешь ли.— Да? Но скажу тебе по секрету, — я понизил голос и, картинно перегнувшись через стол в направлении плиты, громко прошептал, — я и на лобке волосы покрасил. Ты должен это заценить!— Папа, а лобок — это что? Лоб? — Витя сосредоточенно морщил носик, пытаясь понять, о чем я говорю.— Боже мой! Все, хватит. Ешьте, молча.Вот так всегда. В конечном итоге отец всегда затыкает нам рты. Он бы хоть Вите что-нибудь ответил, ведь мелкий пойдет в школу и попытается там выяснить ответ на интересующий его вопрос. Но нашему родителю на все плевать. Когда мы задаем неудобные вопросы, он отмалчивается, когда делаем что-то эпатажное, он отворачивается, и приходится общаться с его затылком.Мы с братом молча доели завтрак и пошли собираться в школу. Каким бы он ни был, он был нашим отцом, и мы его любили. Витя старался слушаться папу и очень переживал, когда ему не удавалось быть послушным и хорошим мальчиком с взрослой точки зрения. Я же наоборот из кожи вон лез, чтобы быть непослушным и нехорошим. Думаю, так я хотел обратить внимание отца на себя. Но ни на меня, ни на Витю отец особого внимания не обращал. Он много работал, часто задерживался допоздна и очень уставал. Наши дела казались ему детскими капризами и шалостями. А мы чувствовали себя брошенными и одинокими, наверное, поэтому я больше, чем другие старшие братья, уделял времени Витьке. И, несмотря на мой сволочизм, брат старался держаться меня.Уходя из дома, мы выпустили погулять Бусину и Тарзана.— Мелкий, лобок — это место, откуда у тебя писька растет.Мы шли в школу, и можно было поговорить без истерики со стороны отца или учителей.— Почему?— Что ?почему?? Потому что это такое место и такое слово, обозначающее это место. И, кстати, хорошие мальчики это слово не говорят.— Почему ты всегда такие странные вещи папе говоришь?— Потому что это единственное, на что он реагирует. В противном случае, смотрит на меня, как на пустое место.— Неправда!— Правда. Я никогда не вру.— Зато шутишь так, что непонятно, врешь или говоришь правду.— В каждой шутке есть доля шутки, мелкий.На самом деле я обожал разговаривать с братом. С детьми всегда интересно. Потому что они ничего не знают и всему верят. Говоря им что-то, ты находишь благодарного слушателя, проникаешься своей значимостью и даже начинаешь верить в свою избранность и исключительность. Издеваться над детьми тоже весело, по причине их беспрецедентной наивности.Я обожал мелкого, потому что для него я всегда был непререкаемым авторитетом. И пусть для всех остальных я оставался ребенком, бесперспективным оболтусом и неформалом. Если у тебя есть хотя бы один человек, которому ты нужен, это уже неплохая причина для жизни.— Йо! Ромео, сегодня после школы у меня в гараже.— Помню. Утро.С Марией я дружил с детства. Мы всегда дрались в детском саду, лупили друг друга в начальной школе и вместе ходили в музыкальную школу. И не надо возмущаться, что я бью девочек! Вы эту девочку видели? Ее рука, как две моих, и сама она на приму-балерину не тянет. Не то, чтобы толстая, но такая один раз двинет — без мозгов останешься.Дрались мы именно из-за того, что она такая ?не габаритная?. Только прожитые года и бесчисленные тумаки меня кое-чему научили, больше девчонок я не дразню и вообще стараюсь с ними поменьше общаться.Правда от Мари никуда не деться, мы с ней играем в одной группе, которая называется ?Огрызки?. Мари — ударные, я — гитара, Никитос — клавиши, Тимур — вокал. Репетируем в гараже, который принадлежит семье Мари.— Ну, как? Вчера не трахался?— Отстань.— Ох-ох-ох, останешься ты целкой.— Захлопнись!— Да я реально говорю, ты — гей. Че ты тупой-то такой? Не ищи бабу, ищи себе мужика. И все будет тип-топ.Подобные разговоры происходили постоянно. Причем Мари посвящала меня во все подробности своей интимной жизни, начиная с первых месячных и прокладок, заканчивая своим первым разом и минетом. Я миллион раз говорил ей, что не являюсь ее подружкой, чтобы такое обсуждать со мной. Только она никогда не слушала.А насчет моей якобы девственности, Мари преувеличивает. С девчонками я трахался и не один раз. Только процесс меня не впечатлил. Вот если дома… Так, ладно, в школе лучше о подобном не думать, передвигаться со стояком то еще удовольствие.***Целый день шли скучные уроки, которые совершенно не желали укладываться в голове. Мелкий после уроков пошел на тренировку вместе со своим другом Мишкой. Они ходили в секцию по футболу. А после футбола они будут сидеть у Мишки дома, пока я не заберу Витю.В отличие от брата я плохо сходился с людьми, тем не менее, они ко мне относились очень неплохо.— Ром, может будешь уже и дома репетировать? Мало играть только на репетициях.— Никит, я и без тебя это знаю. У меня отец против ?шума?, ему видите ли соседи жалуются и бла-бла-бла…Отец, действительно, ненавидел, когда я играл на гитаре. Иначе, как шум и какофония, он мою игру не называл. Но не репетировал дома я не по этой причине. И точно не из-за возмущений соседей. Просто мне было достаточно уставшего папиного лица, чтобы отпало всякое желание действовать ему на нервы.Хотя то, что играл я только на репетициях и в музыкальной школе, плохо сказывалось на моей технике.***После репетиции я зашел за мелким. Витя и Миша смотрели какую-то японскую чухню про ниндзя. Уходить от друга, пока они не досмотрели аниме, Витя отказался.По дороге с автобусной остановки домой нас с братом, как обычно, ждали Бусина и Тарзан. Кот сидел на заборе частного дома, пес рядом, под забором. Увидев нас, Тарзан радостно завилял хвостом и бросился прыгать вокруг Вити. Бус с чувством собственного достоинства, потянувшись, выпрямился, приветливо задирая ободранный хвост и провозглашая веское ?мяу?.Вчетвером мы вернулись домой. Витя пошел переодеваться и кормить хомяка, я — греть ужин на нас с братом, кошака и пса.Отец мог не появляться дома до ночи, порой забывал сообщить нам о командировке. И, если вы думаете, что нас это не волновало, то глубоко заблуждаетесь. Когда я был меньше, очень боялся оставаться ночью дома вдвоем с маленьким братом. Иногда я просто ненавидел отца за то, что он оставляет нас дома одних, когда за окном темно и страшно.Я и сейчас не мог успокоиться, когда дома не было брата или отца. Всегда был зависим от них, и никого другого рядом с нами видеть не желал. Это относилось и к моей матери — ее я просто ненавидел, и к матери Вити. Светлана любила отца и своего сына, наверное, она любила и меня. Только я никогда не отвечал ей взаимностью и был рад, когда она перестала быть частью нашей семьи.Огорчало меня только горе отца и брата из-за утраты Светланы. И поэтому ни одна женщина больше не смогла приблизиться к нашей семье. Каждую новую пассию отца я отваживал от дома долго и со вкусом, пока она не забывала к нам дорогу.***На этот раз отец вернулся за полночь. Витя уже спал.— Еще не спишь? Завтра в школу, опять тебя будет с утра не добудиться.— А кто в этом виноват? Шляешься, непонятно где, допоздна.— Все-все. Понял, — сдался отец. — Это я во всем виноват. Иди спать.— Конечно, дорогой, но только вместе с тобой.— Рома, хватит этих твоих дурацких шуток!— Как скажешь, ми-лы-й, — последнее слово я по слогам прошептал на ухо отцу, почти касаясь губами, прижимаясь к его телу и обнимая за шею.— Хватит, я сказал! — он с силой оттолкнул меня, но не так, как обычно. Видно действительно устал.— Не ори. Витю разбудишь.— Так не заставляй меня повышать голос.— Хм… я бы с удовольствием заставил тебя сделать кое-что совсе-е-ем другое.— Так все. Я ушел мыться и спать, а ты можешь делать, что хочешь.— С удовольствием. Буду стоять под дверью ванной и дрочить, представляя, как ты трешь мочалкой у себя между ног.— Рома! Ну, сколько можно! Что я тебе такого сделал, что ты так меня ненавидишь?Вот этот момент я всегда терпеть не мог. Я не ненавидел отца. Как ему вообще могло такое в голову прийти? Просто, когда я начинал его дразнить, дело всегда заканчивается тем, что начинал приставать к нему. И ничего не мог с этим поделать.— Не знаешь? А ты бывай дома почаще, может тогда узнаешь. Например, то, что у тебя семья и двое сыновей.У него закончились доводы. Отец прикрыл глаза, развернулся ко мне спиной и быстренько скрылся за дверью ванной. Мне же осталось только тяжело привалиться к стене и слушать, как в ванне льется вода. Может, я бы и подрочил, как обещал, но настроения не было никакого. Перед глазами назойливо маячило изможденное лицо отца, горестные морщинки в уголках рта и отчаяние, плескавшееся в его глазах. Сколько бы я не зажмуривался, сколько бы до боли не сжимал кулаки, выбросить из головы этот образ не получалось. Зачем он столько работает? Зачем истязает себя? Нам не нужны были деньги. Не такой ценой. Нам с Витей нужен был отец. И как он не мог этого понять?Шум воды давно стих, а я и не заметил. Очнулся, только когда папа вышел из ванной. Его глаза расширились, но беглый осмотр показал, что ничего предосудительного я тут не делал, что его сразу же успокоило. Я усмехнулся. Какой же он наивный, так и хочется потискать! Мною овладело кошмарное желание прикоснуться, когда зудят кончики пальцев, и ты в любой момент можешь сорваться.— Ром, не надо.Я только удивленно выгнул бровь. Что не надо? Прикасаться к нему?— Не начинай. Мы опять поругаемся, а я так устал. Давай просто пойдем спать.Это было сказано так жалобно, что хоть плачь. И где нахватался только? У Вити мастер-класс брал ?Как разжалобить Рому?? Ладно. На этот раз я решил отступить.Пришлось утвердительно кивнуть. Если бы я открыл рот, то навряд ли бы сдержался. Папа же приободрился и решил, видимо, ?осчастливить? меня.— На выходных я думаю пригласить к нам Танечку. Она замечательная! Вам с Витей понравится.Все. Он сам напросился.— Танечка? Она, наверняка, блондинка среднего роста с голубыми глазами. Возможно крашеная блондинка, не спорю. Еще у нее такой преотвратно-слащавый говорок с привычкой сюсюкать и обзывать всех котиками и зайчиками. Знаем, проходили. Ты уже пять лет таскаешь домой своих шалав, как две капли воды похожих на Светку. Надеешься заменить ее этими дешевками?Я довел его. По лицу он бил меня не часто, только когда я начинал проезжаться насчет Светки. А что я мог поделать? Она в могиле, но до сих пор не оставляет нас в покое. Просто злой демон этого дома. И отец, и Витя постоянно срывались, стоит им только услышать ее имя. Как меня это достало! Тут есть я. Хватит вытирать об меня ноги. Хватит вычеркивать из членов семьи. Сколько можно ни во что не ставить ни меня, ни мои чувства? Она мертва. А я живой человек, и мне больно! Но разве кому-то можно объяснить такую простую истину?Я не стал объяснять. Папа сорвался, да. Вот только и я был на взводе. Не надо было ему меня трогать.Качнувшись назад под тяжестью удара, я привалился к стене и, с силой оттолкнувшись от нее, налетел на отца, ударив его под дых со всей дури, так что он задохнулся и по стеночке ?стек? на пол. Оседлав его бедра, я саданул по лицу в ответ. Но это было не все. Пока он не пришел в себя, я взял его за грудки и с садистским наслаждением впился в губы. Колечки пирсинга, зажатые между нами, дергали прокол, создавая иллюзию ответных прикосновений. Отец не сразу понял, что происходит. Со всеми моими выкрутасами он и подумать не мог, что я серьезен в своих намерениях на его счет.Полные ужаса и неверия серые глаза такие же, как мои собственные напротив. Он все еще не мог отдышаться и прийти в себя от всего произошедшего, потому я мог делать все, что захочу. Трогать его так, как хотел, и целовать так, чтобы внутренности в узел завязывались. Кажется, окончательно добил отца тот факт, что я терся об него своим стояком. Его взгляд остекленел, по лицу прочертили дорожки слезинки. Я говорил, что отец тряпка? Именно. В моменты шока он был просто не в состоянии что-либо сделать. Я знал. Он застыл, как кролик перед удавом. Беззащитный, дрожащий с красными глазами.Собрав слезы губами, я провел руками по его груди. Он всхлипнул. Так, все. Пора было завязывать. Я и подумать не мог, чтобы по-настоящему ему навредить. То, чего я на самом деле от него хотел, и рядом не стояло с тем, что я только что сделал. Можно сказать, я был сама нежность и сдержанность. Я попытался успокоиться и расслабиться, но получилось едва ли. Ничего, отдрочусь потом в туалете. Сейчас более важным было другое.— Ш-ш-ш. Все хорошо. Тебе не о чем тревожиться. Это была дурацкая шутка. Но ты сам виноват. Разозлил меня, когда ударил.Я обнял и стал тихонько укачивать его. На самом деле отец был выше и сильнее меня. Только то, что он сидел на полу, а я на нем, давало мне возможность прижать его голову к своей груди. Из-за шока и растерянности он еще не скоро вспомнил бы, что вообще-то может меня оттолкнуть. Папа плакал. По-настоящему, с надрывом. Никогда не слышал, чтобы он так ревел. Мне было жаль, что он плачет из-за меня, но то, что он цеплялся за мои плечи и старался прижаться ближе, не дало моим сожалениям оформиться в раскаяние. Плевать я хотел на все. Даже на то, что ему больно, лишь бы больно ему было из-за меня, и утешения он искал в моих объятиях.— Я люблю тебя, пап. Не приводи домой никого. Ладно?Мне было все равно, что он там будет делать, лишь бы не хвастался своими постельными трофеями. Меня тошнило от одной мысли, что эти шалавы к нему прикасались.Поверх отцовской головы я поймал перепуганный взгляд брата, но увидев, что я на него смотрю, он тут же смылся к себе в комнату. Значит, придется зайти к нему после того, как уложу отца спать.— Па, идем, я тебя спать уложу.Поднявшись, я взял отца за руку и потянул за собой в его спальню. Он тихо пошел следом и послушно позволил переодеть себя в пижаму. Отчаянно хотелось продолжения, но я отлично знал, что мне простят и грань, за которой прощения я уже не найду.Принес ему с кухни стакан вискаря и холодный компресс на скулу. Наверное, у него завтра будет синяк.— Спокойной ночи, пап!Он ничего не ответил.А я первым делом отправился в ванну. Все, чего я хотел, было так близко. Беда в том, что ничего большего позволить я себе не мог. Только думать о нем и дрочить. Хотя с большим удовольствием вогнал бы свой член в него, а не в свою сжатую ладонь. Я с ума сходил рядом с ним. Никогда не запирал, когда дрочу, всегда надеялся, что он зайдет именно в этот момент. Но такое было только раза два. Теперь он всегда стучит и фиг зайдет без разрешения. И Витю приучил.Кстати, о брате. Надо было зайти, выяснить, что он там увидел, и успокоить ребенка.— Вить?Со стороны кровати доносились приглушенные одеялом рыдания. Не дом, а сплошные нытики.— Ну, что ты ревешь, как девчонка?— Ты папу…О, да! Я бы папу… Но не судьба.— Ты папу побил!Из-под одеяла показалась зареванная мордаха брата.— Между прочим, он первым меня ударил. Так что мы квиты. И потом мы помирились, ты сам видел.Видел, но навряд ли понял, что конкретно он видел.— Неправда! Так мальчики не мирятся!Опа! И откуда мы это знаем?— С чего ты взял?— Я фильм смотрел.Мелкий залился краской по самые уши, даже плакать перестал.— Что за фильм?В общем-то я уже и так знал, что он там за фильм смотрел. Но в нашем нелегком деле воспитания братишки нужна откровенность.— Про то, как дядя тетю…— Что дядя тетю?— Ну это… как они деток делали.Он забрался обратно под одеяло.— И кто показывал тебе этот фильм?И это я прекрасно знал. Тут телепатом или детективом быть не надо, чтобы догадаться.— У Мишки. У его родителей много таких фильмов.— Это Мишка тебе сказал, что мальчики так не делают.— Угу.— А ты решил, что мы с папой так делаем?— Угу.— Ну и что конкретно ты видел?— Как ты папу целовал… и ты его трогал, как тетя из фильма трогала дядю. А еще твоя пися была как у того дяди.Он видел все. И понял он тоже все. Блядь! Дети. Как с ними сложно.— Послушай меня. Вылезай из-под одеяла. Поговорим как мужчина с мужчиной.Витя проникся моментом. Как же, его окрестили мужчиной! Вот такое его личико мне нравилось больше: серьезное и сосредоточенное.— Значит, так. Миша прав: мужчины так делать не должны. В общем, хорошие мальчики так точно не делают.— Но ты плохой.— Именно. И еще есть исключение. Если ты любишь человека, ты просто не сможешь по-другому, тебе будет необходимо, чтобы этот человек был как можно ближе. Но это все равно не сделает тебя хорошим. Ясно?Он сосредоточенно морщил нос.— Ты любишь папу, поэтому хочешь от него детей?Я еле сдержался, чтобы не заржать, пришлось прикусить губу. В плане детей мне хватало одного Вити.— Вить, ну ты же уже не маленький. Какие дети у двух мужчин? Я просто люблю его больше всех, вот и все.— Я тоже люблю папу!— Я не спорю. А кого ты любишь больше, маму или папу?Он не знал, как ответить на этот вопрос. Раньше он бы сказал, что маму, но после ее смерти он уже не знал, как ответить на этот вопрос. Зато я мог сказать за него.— Ты любишь одинаково маму и папу. А когда-нибудь ты встретишь девушку, такую же красивую, добрую и хорошую, как твоя мама, захочешь от нее детей. И любить ее будешь больше, чем маму или папу.— Неправда! Такого не будет!— Ты просто еще недостаточно вырос. Когда наши родители были маленькими, они тоже больше всех на свете любили своих родителей.— И моя мама?— Да, Света тоже больше всего любила своих маму и папу. Иначе быть не может, они же подарили ей жизнь. Ты все понял?— Да. Но я не понимаю про тебя и папу.Его лицо опять приняло пунцовый оттенок. Сбить с толку братика не удалось.— А тебе и не надо ничего понимать. Главное, никому ничего не говори: ни Мише, ни даже папе. Хорошо?— А ты папе ничего плохого не сделаешь?— Думаешь, я смогу?— Ну… папа плакал.— Витя, он взрослый мужик и способен о себе позаботиться.— Но ты иногда такой страшный.— Папа больше меня и сильнее. Так ты никому ничего не расскажешь?— Ладно, но не заставляй папу плакать.Блин, я фигею, он сестру мне сватает или мы об отце говорим?!— Я не хотел, чтобы он плакал. В следующий раз буду осторожнее. Спи давай.— Угу. Спокойной ночи!— Спокойной ночи, мелкий.