N is for Numbing (1/1)

— Всем постам: поезд Иголки-Госпиталь отправляется через двадцать минут. Повторяю, поезд Иголки-Госпиталь отправляется через двадцать минут! Надя рывком открыла глаза и заставила себя подняться. Смена закончилась, и в небольшом депо для машинистов царило небывалое оживление. Медсестра, позевывая, закрепляла ленту тонометра на предплечье новенького машиниста, тощего и безусого юнца с выпирающим кадыком и водянистым взглядом, начальник смены, отложив микрофон в сторону, нервно елозил около автоматической кофемашины. Кофемашина на страстные уговоры не поддавалась и ревниво выплевывала в угодливо подставленную кружку эспрессо вместо желаемого капучино. Диспетчер курил в окно, рассеянно наблюдая за тем, как дым расплывается и уносится в сторону, влекомый шаловливым летним ветерком в какие-то неведомые дали. Мимо окна на дрезине промчался второй диспетчер, страшно ругаясь на кого-то, в стороне кто-то вскрикнул и расхохотался. — Сука мрачная! Ну хоть кипятка дай! — увещевал кофемашину начальник смены. Та не поддалась. — А, черт с тобой. Антон, какого хрена в окно?! Датчики дыма стоят! — Так ведь не работают, — меланхолично отозвался диспетчер. — Могу себе позволить. — А, черт с тобой, все одно дубина. Сергеев! Медосмотр прошел? В трубку дыхнул? Все с собой? Корочка, удостоверение, формуляр? Путевой лист взял? А допуск? А ключ трехгранный взял? — Сергеев закивал. — Бегом на инструктаж! Китель возьми, придурок! Надюша, ты жива? Надя не ответила. Больше всего на свете ей хотелось снова лечь и спать, спать пылко и пламенно, провалиться в сон и больше не слышать шумного гвалта подготовки к смене. Форменная блузка сжимала тело, штаны натерли ноги, тяжелые ботинки тяготили ноги, словно пудовые гири.Мечты о сне давно были из разряда несбыточных — все, что она могла здесь, так это заливаться кофе и забываться тяжелой дремой без сновидений и каких-либо эмоций.

Было, было время, когда даже самую неудобную форму она носила играючи. Тогда и сапоги были тяжелее, и пояс с инструментами, и даже оружие — ей все было нипочем. Тогда она была и моложе, и веселее, и — бесспорно — счастливее. Тогда у нее были друзья, была работа, которую она знала и хорошо понимала... и чего уж там, у нее был Кирилл. Кирилл, что вытаскивал ее из затяжных периодов и плохих настроений, Кирилл, что всегда помогал ей по долгу службы и велению сердца, Кирилл, что всегда был рядом, несмотря ни на что. С ним они воевали, с ним они веселились и бегали от начальников патруля, с ним они изредка выбирались с базы в ближайший прибрежный городок, где смеялись, танцевали, подолгу гуляли и ели рыбу с лотков, угощая всех бродячих котов, что встречались им на пути. С ним она чувствовала себя спокойно, с ним она была настоящей, с ним... Вспомнив о муже, Надя улыбнулась. Уже совсем скоро она увидит его, возьмет на руки маленького Ромашку и жизнь сразу же покажется замечательной. Чертов Госпиталь, и чертовы люди, живущие в нем. — Надюш, — начальник подошел совсем близко, и она отшатнулась. — Если хочешь ехать домой — иди к Сергееву и садись на поезд. Отправляемся уже скоро.

Надя кивнула и встала. Виски ломило немилосердно. Пассажиры поезда удивленно косились на женщину в форме машиниста, дремлющую на пассажирском сидении. Надя улыбалась во сне — она знала, кого она встретит, сойдя с поезда, и заранее предвкушала эту встречу. На перроне шмыгали разноцветные кошки, и остановившийся поезд на секунду скрежетнул колесами по рельсам, выпустив из своих металлических недр вонючую струйку пара. Надя потянулась и вышла. За клубами пара почти ничего не было видно, но она все же разглядела две фигуры — маленькую, метнувшуюся в ее сторону, и большую. — Мамочка, мамочка! — из пара вынырнул Ромашка, перемазанный чем-то, подозрительно похожим на шоколад, и Надя подхватила его на руки. — Мамочка! Мы с папой приготовили тебе макароны по-флотски! Папа сказал, что это твои любимые! А воспитательница сказала, что я лучше всех читаю! А еще я обогнал Наташку на велосипеде, и тетя Ада кричала, что я жулик! Кто такой жулик? А мы купим собаку? А попугайчиков?

— Дай маме прийти в себя, Рома! — Кирилл подошел неслышно, улыбнулся ей — той самой, секретной улыбкой, понятной только им двоим. — Пойдем домой! Смотри, какой туман! Вы в нем так и ехали? — Туман? — Надя рассеянно огляделась. То, что она приняла за пар, действительно оказалось туманом - тяжелым и плотным, ложившимся на землю влажными слоями. Отчего-то стало холодно и неуютно — холод словно бы подполз изнутри, обхватил ноги, хозяйски пробрался под рубашку и пощекотал под грудью когтистой рукой. Надя поёжилась — ощущение было таким, словно бы он проник во все ее тело, подчиняя себе, моля, шепча о чем-то несбыточном. Голова стала тяжелой-тяжелой, словно бы кто-то наполнил ее изнутри свинцом, взгляд на секунду помутнел, но тут же снова стал ясным. Они сошли со станции и направились в сторону дома. Рома бежал чуть впереди, Кирилл держал ее за руку. Голову ломило нестерпимо, Рома подбежал поближе, заглянул в глаза... Разум словно бы провалился вовнутрь, обнажив доселе скрытое зрение в сепии. Она увидела, как Рома бежит, размахивая руками, бежит, не смотря под ноги и цепляет ногой выбоину в асфальте. Она увидела, как сын падает, выставив вперед ладони, услышала, как он кричит, и как бежит к нему встревоженный муж, как берет сына на руки, как несет в сторону дома, а Рома рыдает, растирая кровоточащую ранку.

Зрение вдруг вернулось, стало вновь цветным, и все вернулось на круги своя — Кирилл шел рядом, а Рома держал отца за руку. — Устала? — спросил муж заботливо. — Ну, ничего, сейчас ляжешь. Уже немного осталось. Ромашка, ты куда?

— Я бабочка! Смотри, пап, я бабочка! Я лечу-у-у! Рома побежал вперед, размахивая руками. Он отбежал достаточно далеко, скрывшись в тумане, как вдруг послышался шлепок, а за ним — звук упавшего тельца. Сын полузадушенно, удивленно всхлипнул, а затем громко и жалобно заплакал. Кирилл бросился вперед, Надя побежала за ним. Сын лежал на земле, растирая по лицу слезы. Нога его застряла в небольшой выемке на асфальте, оба колена кровоточили, ладони были ободранными. Кирилл подбежал быстрее, вытащил ногу из асфальта и поднял мальчика на руки. — Ну как же ты так? — спросил он. — Что ты, под ноги не смотрел? Нельзя же так, Ромашка! — Я думал, что перепры-ыгну! — рыдал сын. — Но я не успе-ел! — Ну, не плачь. Все будет хорошо, — Кирилл улыбнулся, незаметно выдохнув. — Шрамы украшают мужчин! Ты чего застыла, Надюша? Все хорошо, ранки пустяковые. Надя как не слышала. Она стояла безмолвно, и губы ее тряслись. Говорить мужу о том, что увидела его вдруг мертвым и холодным в их собственной постели, она не стала. Не стала говорить и о том, что увидела саму себя, с расширяющими от ужаса зрачками, в смирительной рубашке и комнате с мягкими стенами. Словно онемев, она беспомощно наблюдала за самой собой - сначала рыдающей и трясущей Кирилла за безвольные плечи, а затем и сонной, ничего не понимающей женщиной, живущей на морфии и воспоминаниях. Она мотнула головой и через силу улыбнулась. Мало ли чего может привидеться от усталости, правда же?