Глава 34 (1/1)

День Петра Сергеевича обещал быть насыщенным. Следовало разузнать систему охраны музея, переложить дальнейшую вахту на подельников и нанести в управление, как метко заметил Перов, явно неожиданный визит, не предполагающий наличие на месте самого товарища Смирнова. А, значит, до того устроить Ивану Федоровичу незабываемую прогулку по курируемым управлением объектам. О, штабс-капитан, за некоторой вариативностью, прекрасно знал, что это будут за объекты... Впрочем, сначала все же позавтракать. Именно за завтраком в одном из неприметных кафе во дворах за несколько кварталов от "Савоя" ему и пришла в голову одна, бесспорно, оригинальная мысль. Нужно ведь проверить сигнализацию, а заодно и заприметить того, кто ее отключит. Ну и реакцию чекистов учесть, разумеется. Как скоро прибегут, откуда. Еще узнать, идет ли провод для сигнализации от того же рубильника, что и для освещения, но это уже потом, на месте. Первоначально на такую вот разведку штабс-капитан думал отправить атамана. Останавливало несколько вещей. Бурнаш, при всем своем виде человека, который просто и без обиняков устал от всего и всея, потому и страдает непомерной любовью к выпивке, был отнюдь не кроткой овечкой. Если его застанут за открытием витрины, а его, разумеется, застанут, Петр Сергеевич бездарно и глупо потеряет исполнителя. Подставить под это дело Нарышкина, который, как ни странно, импонировал ему куда меньше, и вовсе не представлялось возможным. Князь был осторожен как дворовой кот, который не против выступить зачинщиком драки, вот только он же первым и выскользнет из опасного клубка раньше, чем лишится уха или хвоста. Нарышкин даже ходил так, будто криминальное прошлое с добрым господином с тросточкой соотнести и в мыслях-то никак нельзя. Пижон.Нет, нужен был кто-то третий, незаметный, безобидный, кого не потащат ни в милицию, ни в управление. Из беспризорников хотя бы, с которыми так тщательно борется... которых так старательно пытается облагодетельствовать товарищ Смирнов. Их наверняка можно будет встретить на рынке или же на вокзале. Но с вокзалом получалось вернее, тем более что Белорусский все еще был рядом. Овечкин, лавируя меж приезжающими и отбывающими поездами, покрутился там минут двадцать, но все тщетно. Насколько тщетно, стало ясно, как увидел – не у самого вокзала, а чуть дальше, за стоянкой повозок – цыганку с выводком чумазых детей, спешно собирающую с пола тряпки, на которых живописно сидела, подаяние выпрашивая. Мнущихся рядом в скучливом ожидании доблестных стражей порядка заметил тоже, чуть не плюнул с досады: ну вот что бы ему не заявиться на вокзал часом раньше, когда их и в помине не было? Пришлось уходить ни с чем. Или в самом деле сунуться на рынок. Петр Сергеевич методично напомнил себе, что даже если план до условленного с Бурнашом и Нарышкиным часа не выгорит, до вечера время еще есть. Приди они в музей позже хоть на час, хоть на три, все равно их там ждать будут, как желанный подарок. И двинулся в сторону рынка, неуютно поведя плечами: чужой взгляд на себе почувствовал, но, осторожно оглянувшись, не заметил никого. Вокзал, толчея, показалось. Редко, но случается. Штабс-капитан прошел еще три дома прежде, чем ощущение вернулось. Хвост, пристроившийся за ним с самого вокзала, оказался на редкость упрям, хотя и держался на достаточном расстоянии, чтобы ни разу не попасть в поле зрения. Овечкин петлял улицами, уходил проулками, будто выстрела в спину ожидая, будто в гражданскую, но преследователь показаться не спешил. Плутать в таком темпе можно было долго, однако позволить себе этого он не мог. Успевал ведь еще заглянуть на рынок, если сейчас сбросит с себя слежку. А лучше выяснит, кто там такой упорный бродит вслед. Штабс-капитан, наконец, приметил удачное место, замер у газетной лавки на углу, обошел ее, щурясь, будто подслеповато изучая заголовки, а на деле оставляя за спиной нехоженый переулок. Глянул уже, что там тупик, с тыла не обойдут. Значит, либо преследователь столкнется с Петром Сергеевичем лицом к лицу, либо ему придется пройти мимо. Вряд ли во втором случае он себя обнаружит, конечно, но кто знает. Овечкин ждал, с вдумчивым видом изучая скучливую "Красную звезду", когда почувствовал неладное. Ручонку, скользнувшую в карман, перехватил за запястье, пресекая бойкую попытку вырваться. И, не выпуская из кармана другой руки, сжимающей наган, утянул воришку в так кстати подвернувшийся переулок. Ощутимо сжал хватку, молча и доходчиво объясняя, что глупостей совершать не следует, да посмотрел, кто ж по его душу явился. На штабс-капитана уставились два темных глаза, зрачки огромные, как блюдца. Вот те раз, цыганенок! Замурзанный, порывистый и совершенно бессовестный. Мелкий паршивец, неужто и впрямь с самого Белорусского за ним шел? – Ну-с? Мальчуган дернулся было из хватки, но куда там. Чумазый, ожидаемо испуганный, вот только в вострых глазах вопреки всему сверкала ярая такая, сытая убежденность, что все ему с рук сойдет. Занятная уверенность, приправленная тем, как цыганенок вдохновенно заламывал руки и понуро водил ногой по земле, приговаривая: – Дяденька, не губите! Только не в милицию, дяденька! – Ну будет, будет, – желчно заметил Петр Сергеевич, потому что милиция в его случае была не то, что крайне нежелательна, а совершенно невозможна. К тому же, обстоятельства складывались на редкость удачно, компенсируя неудавшийся было визит на вокзал. – Так разберемся, по-свойски. Поймал косой заинтересованный взгляд. Мальчонка смекнул, стало быть, что за ухо его никто не потащит в отделение, вот только облегчения явно не чувствовал. Напрягся даже. Ждал, что Овечкин придумает за наглую попытку кражи. А у штабс-капитана как раз дельная мысль оформилась. Проще, конечно, было бы без цыган, обычного босяка найти, но выходило даже лучше: вихрастый мальчонка совсем мелкий. Такого, даже если поймают, пожалеют. Как же, цветы жизни, голодное детство, проклятая война... – Зовут-то как, рецидивист? – спросил Петр Сергеевич, хотя не все ли равно ему было? Оказалось, что нет, вбитая годами выучка подстегивала не обращаться обезличено даже к случайным людям. – Пеша, – как-то очень ровно представился цыганенок, разом бойкость свою растеряв.– Неплохой выбор, – дернул Овечкин уголком рта, разумеется, не поверив. – А вас? – не остался в долгу воришка и продолжал смотреть на штабс-капитана снизу вверх столь беззаботно, что грех было не ухмыльнуться в эти ясные и чистые глаза, которые тут же понимающе сощурились: – Иваном.Со светскими любезностями на этом покончили, но дальше разговор не шел. Петр Сергеевич, осознавший, что с вокзала его пас обычный карманник, а не вездесущая ЧК, чуть успокоился, хватку на нагане ослабил. Смерил еще раз взглядом сначала воришку, потом – себя. И одет-то ведь Овечкин по-рядовому совершенно – кепка, рубашка, брюки, явно видавший виды плащ – чем только внимание привлек? Не рыжей же рубашкой, которая единственная из неброской палитры выбивалась. Или цыгане на яркие рубашки падки так же, как и на золото? Ну раз так, свою прямую функцию она вполне выполняет: если штабс-капитана в музее и заметят, то лица не запомнят. – Не лучшего ты себе клиента выбрал, чтоб разуть, – помолчав, заметил Овечкин. – Лучше б у поездов караулил, там разная публика бывает, – потом припомнил шмон на вокзале и цыганку с разнопестрым выводком. И с чего он решил, будто милиция всех попрошаек оттуда спровадила? – А ты и караулил. Вот только вернуться не успел. Цыганенок понурился было, а потом недоверчиво вскинул голову, посмотрел нехорошо так, цепко. Неизвестно, что в лице углядел, вот только понял Петр Сергеевич, что зря ему про Белорусский напомнил. – Вы и сами на вокзале, чай, не проходом были. Волчком с добрых полчаса крутились, но не уехали. Все-таки наблюдательный ему субъект попался, и весьма.– И на ищеек мусорских не шибко-то похожи.А вот это уже интересно. – Продолжай, – благодушно предложил Овечкин бытовому знатоку физиогномики, поинтересовался с холодной иронией. – На кого я там похож или не похож?С удовлетворением увидел, что хорохорящийся нахаленок запнулся, засомневался. Приметил очередной беглый оценивающий взгляд в свою сторону, прикинул даже, как юное дарование выкручиваться теперь будет – поторговаться решит или и дальше вздумает юлить – но вместо этого цыганенок просто спросил на редкость прямодушно:– А что, не так разве? В вас нет, чего у этих всплошь наберется, – он переступил с ноги на ногу, подбирая слово поудачнее. – Важности дутой, вот. Петр Сергеевич вежливо поднял бровь. Ему только что сделали неплохой комплимент. И, похоже, принуждать этого ребенка к оказанию небольшой услуги штабс-капитану не придется, раз уж тот питает понятное неприятие к напыщенным индюкам из рода доблестной милиции, с которыми уж наверняка за жизнь свою уличную не раз имел несчастье повстречаться. – Так как, дяденька, искали что? Ежели на вокзале, я пригодиться могу, – заявил шельмец со всезнающей улыбкой бывалого преступника. И таращился эдак всепонимающе, будто про тайные планы Петра Сергеевича знал доподлинно. – Пригодишься, – подумав, согласился Овечкин. И ручонку детскую выпустил, коль скоро они превращались в подельников. – Дело нехитрое, за пятнадцать минут управишься. Мелкий или нет, цыганенок отнюдь не дураком оказался. Нахмурился проницательно, уловив, что речь не о вокзале: – Ты, дядя, не темни. Что делать-то толком? – Всего ничего. В музее покрутиться, на драгоценности за витринами вместе с толпой ротозеев поглазеть. И у одной такой витрины, где корона в бриллиантах да с крестом будет, крышку поднять. – Зачем?Штабс-капитан мысленно восхитился: вот дотошный какой, такого поди проведи, себе же боком выйдет. Но вслух лишь съехидничал иронически:– Я тебя спрашиваю, зачем ты карманы честным гражданам облегчаешь?Цыганенок уставился на него так, словно без слов говорил: "Честным, дяденька, это вы о себе что ли?". Губу жевал, думал усердно. Чувствовал, что не может быть все так просто, но не видел, в чем подвох. – И с витрины тащить ничего не надо? – недоверчиво протянул он, наконец. Овечкин очень ярко представил себе цыганенка, который средь бела дня попытается умыкнуть корону размером с его голову. Это было бы весьма забавно. А вот то, что после этого корону вернут и наверняка со всевозможными ухищрениями перепрячут, забавным уже не было. Нет, пусть убедятся в обратном. Что сигнализация работает, что поймать можно. Убедятся и расслабятся. – Ни в коем случае. – Так поднять крышку и сбежать? Все?Петр Сергеевич почти кивнул, когда осознал вдруг: не все. Он мог поставить что угодно на то, что Валерочка, полный праведного негодования на ускользнувшего из-под носа штабс-капитана, в музей всеми правдами и неправдами напросится, если их туда в принципе не отрядят по умолчанию всей нераздельной четверкой. Караулить, разумеется, корону, ну и еще немного – гостей заграничных. Нет, такие возможности, которые сами плывут в руки, упускать было никак нельзя. – Есть еще один пустячок, – протянул Овечкин лениво, чтобы не насторожить сообщника раньше времени. – Записку товарищу одному передать. Только уже после. – Не, дяденька, – прозорливый цыганенок таким взглядом полоснул, будто штабс-капитан самолично его на плаху отправил да еще пинка ускорительного придал. – Дело сделать и деру дать – это завсегда, а так... Сцапают – и в распределитель, куда всех уличных сплавляют, оттуда – в какой-нибудь детдом на отшибе упекут. А там тоскливо так, и каша горелая, и касторкой от всех хворей поят. А она гадкая. Петр Сергеевич сотрясался в беззвучном смехе. Едва удержался, чтобы не захохотать в голос. О, сколько ж нам открытий чудных. И откуда свалился на его голову этот гурман подзаборный...Вслух же сказал только:– Не упекут. Юркий, вывернешься. Красть ты ничего не крал, а то, что вы все красивое и блестящее любите, всем известно, на руку будет. Пожурят да отпустят. – А вознаграждение? – вдруг непринужденно поинтересовались у него. И даже любезно пояснили, пока Овечкин это дивное нахальство переваривал. – Ваше "передашь" к витрине не относится. Витрина в счет попытки кражи идет, как договорено. А писулька эта – нет. Стало быть, оплата надобна. Штабс-капитан сделал серьезное лицо, коротко кивнул, соглашаясь. И мальчишка еще детдомов опасается? Напрасно. Что-то подсказывало: этот бы и в одиночку шороху навел хоть в детдоме, хоть в распределителе. Как же там было? "Крик, шум, цыганские припевы, медведя рев, его цепей нетерпеливое бряцанье, лохмотьев ярких пестрота*"... Хватка, кстати, уже вполне медвежья. Сторговались за пятнадцать рублей. Пятерку Овечкин сразу выделил, а за остальным после выполнения почетной миссии неудачливого воришки и удачливого почтальона наказал приходить. На том и разошлись, условившись о месте и времени. Напротив музея через два дома пекарня находилась, уж ее-то цыганенок не пропустит. – И вот еще что. К карманам туристов в зале, будь так добр, не примеривайся. А не то все закончится, не начавшись. – Дяденька, – снисходительно хмыкнул мальчонка на эти напутствия. За угол свернул, обернулся. – Все будет в лучшем виде, – и прибавил вполголоса. – Толпы туристов там, значит? Запомнить надо...Пока Петр Сергеевич брел в сторону музея, подумывал, что, однако, жаль фокус с витриной нельзя провернуть прямо сейчас. Сначала требовалось перехватить Нарышкина с атаманом и запустить в зал: носом поводить, обстановку разведать, а на самом деле – внимание от цыганенка отвлечь. Цыганенок еще... Нет, Овечкин не думал, что тому взбредет в голову его надуть. По глазам видел, что червонец получить захочется, но еще вернее угадывал в этом ребенке страсть к артистизму, которой остро не хватает выражения. Если актер-самоучка попадется неуловимым в музее, еще неизвестно, кто из кого жилы вытянет, когда в четверке как минимум один совестливый комиссар имеется. Смешно, но с Валерочкой, о котором думал, почитай, только что, они почти столкнулись у главного входа. Петр Сергеевич, пришедший загодя и уже перекинувшийся с Нарышкиным и Бурнашом парой слов, заблаговременно просматривал пути отхода, возвращаясь со стоянки служебных машин. За угол повернул – и только в последний момент нырнул за колонну, потому что узнал Валеру с заметным опозданием. Немудрено: на вокзале, да и в гостинице Овечкин видел другую его версию, за неимением лучшего слова, простую, почти домашнюю. Образ ялтинского гимназиста же и вовсе размылся, поблек, нивелировавшись памятью до каких-то отдельных деталей, оставшихся неизменными. Но вот таким Мещерякова он еще не видел абсолютно точно. Штабс-капитан как-то не думал о том, что некоторым людям форма идет: сидит как влитая, почти второй кожей прирастает. Ему вот офицерская не шла совершенно, балахоном смотрелась, а при его сутулости, еще и горбатым балахоном. То, что чекисты носят кожанки, Овечкин, разумеется, знал давно, даже фотографии видел в мелком масштабе. Еще прикидывал ехидно, с учетом бедственного положения дел в стране, которая явно не имела достаточных производственных мощностей, чтобы обеспечить одеждой не только военных, но и гражданских, уж не запасы ли свергнутого режима, ушитую и утянутую униформу царской России, товарищи чекисты донашивают? Будь так, вышла бы достойная ирония о пережитках прошлого, выставленных на всеобщее обозрение самым бесцеремонным образом. Как бы там ни было, но в форменной кожаной тужурке, перешитой или просто удачно подобранной с чужого плеча, Мещеряков выглядел… волнительно. Смотреть бы и смотреть, желательно, и в лицо тоже, но Валера как назло фуражку опустил так, что глаз не видно. И к музею подходил – строгий, прямой, нахмуренный и чем-то взвинченный. Неужели все за фокус с гостиницей переживал? Остановился вдруг, заозирался, будто и впрямь наблюдение почувствовал. На счастье Овечкина, некогда Валерочке было толком осматриваться, ждали его у входа. Девушку штабс-капитан раньше не видел, но все та же форма и то, как непринужденно чекистка перехватила Мещерякова, не оставляло вариантов. Ксения, значит. Она аккуратно тронула Валеру за рукав, улыбнулась, пошутила о чем-то, кажется, про постройку, и со смехом увлекла Мещерякова внутрь. Почему-то эта бытовая сценка Овечкину не понравилась. И ведь к самой Ксении у него вопросов не было, Петр Сергеевич не первый год жил на свете, дружбу с влюбленностью пока что не путал и вряд ли доведется. Скорее, горько штабс-капитану стало по другой причине, именно что от обыденности увиденного эпизода. Общее прошлое, интригующее настоящее, понятные меж ними двумя шутки, то, как Валерочка улыбался ей совершенно естественно, не просчитывая реакцию, не задумываясь, сколько сможет так улыбаться и что, собственно, будет завтра. Все это было до обидного правильно, заставляя сомневаться, а нужно ли Мещерякову кроме этой понятной и привычной жизни что-либо другое. Овечкин облокотился о колонну, достал из кармана сложенный вчетверо лист и, задумавшись, по старой военной привычке пристроил тот на колено. С запиской-то утром идея спонтанно вышла. Он вообще питал некую слабость к повтору истории: не фарсом, но похожими обстоятельствами и совершенно другим контекстом. Та записка с паролем к Валерию никакого отношения не имела. С этой же дело обстояло иначе. Часть текста уже была записана. Сразу, как штабс-капитан расстался близ вокзала с мальчишкой-цыганом. Сухая, выверенная, правильная, черт ее возьми, часть. А вот сейчас, после этого почти-столкновения перед музеем, после дежурной встречи друзей, захотелось дописать о другом.Слова, хулиганские и внезапно искренние, сложились сами. Как напоминание: нечто среднее между вполне уместным ?ну и очаровательный же вы идиот, Валерий Михайлович? и неуместным совершенно: ?я здесь, разумеется, не рядом, но пока еще в России?. Кроме того, в первом варианте записки возмутительнейшим образом отсутствовала подпись. Петр Сергеевич исправил и это. Цыганенок не подвел. И явился без опозданий, и в музее оказался на высоте. Овечкин, обосновавшись у лестницы ближе к выходу, видел, как тот, держась чуть в сторонке, коротко посмотрел на неприлично открытую сумку некой мадам в платке, суетливо обмахивающуюся веером. Потом вздохнул горестно и юрким ужом скользнул в зал, бесшумный и незаметный. Когда ожила сирена, из зала под общие причитания и оханья вынесся маленький вихрь. А через десять секунд, к неприятному удивлению Петра Сергеевича, следом за мелким цыганенком по пустынным залам погнался вовсе не Валерий, а угрюмый и совершенно безынтересный ему Даниил, которого не прошибли ни мальчишеские увещевания ?я ничего не крал?, ни намек на слезы. Валерочка вот, Овечкин готов был поручиться, не сходя с места воришку совершенно нелогично кинулся бы утешать. Однако, быстро они среагировали. Вряд ли маячили среди туристов, при полном-то параде. И уж тем более Даниил Щусь, который атаману прекрасно знаком в лицо. Значит, смотровая каморка. И прямо на зал выходит. Овечкин поймал взгляд Нарышкина и мотнул головой в направлении выхода. Князь, чуть наклонив голову на манер кивка, с важным видом потянул Бурнаша в сторону. Штабс-капитан же выждал некоторое время, собираясь выйти из музея не раньше, чем отсюда уберутся все остальные, в том числе вездесущие товарищи-комиссары. Хватит с него на сегодня слежки. А то, что Нарышкина и атамана неуловимые решат проследить, было ожидаемо и предсказуемо. Скучать около витрины с короной Овечкин, разумеется, не стал. Прошелся по остальным залам, заодно приметил и часовщика, который проверял не только часы, но и витрины. Пока что вся собранная заранее информация подтверждалась, и это было прекрасно. Петр Сергеевич любил азарт и не был чужд импровизации, но это дело не казалось ему захватывающим. Потому отсутствие отклонений от намеченного плана сейчас было самым лучшим. Сначала штабс-капитан, все же неторопливо пробирающийся ближе к выходу, увидел, как Даниил отделился от остальных. Перевел взгляд на цыгана в неуловимой банде, да, именно он был вчера на вокзале. Приметил уже знакомую девчонку, что рядом крутилась, с тихим смешком пуговицу цыгану на воротнике рубашки застегивая, отчего ее визави явственно смущался. Так они и вышли вместе наружу, а из смежного зала как раз две макушки показались: светловолосая и кудрявая. Мелкий наглец спокойно вышагивал по залу, видимо, уяснил, что заниматься его воспитанием всем недосуг, и вдруг одернул задумавшегося Мещерякова, привлекая к себе внимание. Картина, которую далее Петру Сергеевичу невольно удалось лицезреть от начала до конца, была поистине великолепна. Не ошибся он, предположив в ребенке нераскрытый талант к эмоциональным представлениям. Как тот изящно развел Валерия! Ножками перебирал, глазами хлопал, улыбался робко и доверчиво – и звонким голоском червонец требовал. Товарищ чекист аж на корточки перед ребенком присел, только что ручки загребущие к нему не тянул. Овечкин невольно улыбнулся: у Валерочки был взгляд человека, который и две десятки выложит, до того ему хотелось записку эту с милыми глупостями получить.А у цыганенка-то сегодня просто фортовый день – пятерка со штабс-капитана в качестве предоплаты и обещанный им же червонец, червонец с Мещерякова… Как липку ободрал, право слово. Умная голова, далеко пойдет.Петр Сергеевич еще раз пристально посмотрел на фигурную композицию, запоминая, взглядом в себя впитывая. И выскользнул из галереи, прибившись к разнопестрой группе посетителей, все еще обсуждавших сигнализацию и строящих пустые гипотезы одна другой хлеще. Подумал было, что лучше все же отойти от музея подальше да побыстрее, а не идти к пекарне, чтобы с цыганенком рассчитаться, да все равно в ту сторону нужно было. И слово свое он привык держать. Кучерявый мальчонка себя ждать не заставил. Бежал все-таки, то ли привычка, то ли не верил, что штабс-капитан его и вправду дождется. Отрапортовал, запыхавшись: – Гата**.Петр Сергеевич моргнул, перед глазами все стояла картинка из музея. Тепло было от нее, радостно, как ни крути. Важно было Мещерякову весточку от Овечкина получить. Важно. – Уговор, говорю, – тронул его за рукав цыганенок, застыл, подбоченившись. Смотрел на штабс-капитана с говорящим намеком, не иначе как на карман брюк, где всем приличным людям полагается бумажник хранить, но молчал. Знал уже, что пустое, нет там ничего. – Червонец с вас, дяденька. – Какой-такой червонец? – все же усмехнулся Овечкин, доставая бумажник из внутреннего кармана пиджака. – Не ты ли с комиссара этот самый червонец уже филигранно выманил в музее? – Сделка с вами была, а не с этим... кало якхаро, – сверкнул глазами мальчишка, щеголяя хитрой улыбкой, руку все же выставил вперед требовательно, нетерпеливо. – Держи уже, – протянул ему честно заработанное Петр Сергеевич. И добавил то, что смутно помнил из цыганского. Хотел укоряюще, но вышло отчего-то ласково. – Бэнгоро.– Данко я, – купюра хрустнула в ловких пальцах и отправилась за отворот брюк, видимо, тот был подшит так, что образовывал потайной карман. – Но бэнгоро тоже можно. Цыганенок сверкнул своими темными глазищами напоследок, ну чисто чертенок и есть, да и был таков. ____________________________________________________________* А.С. Пушкин, "Цыганы", 1824 год.** Цыганские слова. Гата – готово. Кало – черный, но и в значении дурной (кало шеро – дурная голова). Бэнгоро – чертенок. Якхало – глазастый/очки (думаю, можно перевести как очкарик). Трек: Our Ceasing Voice, "Everything We'll Ever Be".