Глава 4 (1/1)

Вечером Валерку нашел Яша, который передал тревожные новости от вездесущего Касторского. Вряд ли адъютант Григорьева проинформировал того напрямую, скорее, ?воробушки? на хвосте принесли, но положение дел было таково, что завтра же вечером Кудасов выдвигается в ставку командования, мирное выжидание окончено. А вместе с полковником из Ялты уйдет и искомая схема. Нападать на хорошо организованный эшелон и личную охрану Кудасова в пути их малочисленным составом – чистое самоубийство, а, значит, оставалось во что бы то ни стало добыть код к сейфу здесь, в Ялте.Утром, надеясь перекинуться парой слов с Даней (это ведь как раз ?по сути?, а не просто треп ни о чем), Валера прошел мимо места чистильщика, но оно пустовало. Поплутав по городу и вернувшись к ставке Кудасова, он по-прежнему не нашел Даньку на привычном месте. Да и Яшу с Ксанкой тоже – ни на условленном чердаке, ни у карусельщика. Разминулись, видать.Не находя себе места, Валерка все же спустился в знакомый подвальчик: офицерскую бильярдную, мир, оторванный от праздных развлечений, концертов куплетистов и знатных вечеров. Мир мрачный, с клубящимся под потолком дымом, полупустыми бокалами, брошенными в самых различных местах, стуком костяных шаров: призрачной родной мелодией гимназической юности в Юзовке, которая сейчас казалось туманно далекой, будто и не было вовсе. Мир, в котором его не должно было быть и который бы не принял его, такого, но, одновременно с этим, и самый нормальный из всего, происходившего сейчас в Ялте.В бильярдной без Овечкина казалось как-то… непривычно, пусто. От скуки Валера составил партию с одним из знакомых офицерских, но она была вязкая и тягучая, как патока, а потому совершенно безынтересная. Ему было о чем подумать и без того: почему опаздывал штабс-капитан, почему Дани не оказалось на месте, отчего тот так и не появился за полдня. Беспокойство поползло по позвоночнику, не ослабевая, не отпуская. Рука-то не дрожала, направляя очередной шар в лузу, а вот сердце нехорошо ухало вниз с каждой минутой неопределенности.У Валерки была неплохо развита интуиция. Случилось что-то. Вскоре он узнал, что.Петр Сергеевич появился в дверях весьма эффектно: не тратя времени на приветствия, сразу начал с ошеломляющей новости, даже не сняв головного убора: – Поздравляю вас, господа, в городе красные!Перешептывания, готовность схватиться за оружие, недоумение, голоса, жужжащие, как мухи… Валера опустил кий на стол за своей спиной, толком не заметив этого. Он уже догадывался, что будет дальше.Выдержав паузу, Овечкин все же снял фуражку, прошелся по враз примолкшей бильярдной, посмотрел и в зеркало, поправляя одному ему видимые огрехи. Амальгама блеснула дешевой позолотой, фальшивым торжеством. Напряжение сгустилось настолько, что его можно было потрогать: вибрирующая пружина, взведенный курок. Петр Сергеевич умудрялся держать собравшихся в напряжении, как и тогда, с романсом ушедшему: точно угадал момент, когда, казалось, напряженная струна должна была лопнуть, и перешел к тихому насмешливому тону, сглаживая собственное претензионное заявление всего одной фразой:– Нет, господа, вы неверно меня поняли. Я хотел сказать, задержан красный лазутчик, только и всего.Шутки, вопросы, всеобщее облегчение: не надо никуда бежать, можно заниматься своими делами, у Овечкина просто весьма специфическое чувство юмора, никакой оперативной мобилизации... Вопросы, вопросы: ?Однако вы шутник, штабс-капитан, а кто он??.Валерка заставил себя сосредоточиться на ответе, наивно веря, что не все еще потеряно, но…– Представляете, мальчишка, чистильщик сапог, – с удовольствием пояснил Петр Сергеевич, собрав вокруг себя благодарно внимавшую аудиторию. Валера же остался стоять, где стоял. Он вообще старался не двигаться. – Маленький, но уже матерый убийца. Молчит... пока. Но Кудасов сможет развязать ему язык, уж будьте уверены.Мещеряков прикрыл глаза, на одну секунду, не больше. Со стороны могли вообще не заметить, а ему нужна была эта секунда, чтобы осознать: их план провалился вторично.Связного Сердюка убили на месте. Даня… Даня пока жив. Пока белым интересно, что еще тот может рассказать, все так и останется. А схема уйдет в Джанкой уже завтра вечером. С собой Даньку никто не потащит. Значит, все решает сегодня, максимум, завтрашний день. До отбытия схемы вражеский агент еще будет нужен живым. Потом – уже нет. – Знаете, была придумана идеальная явка, – Овечкин обошел бильярдный стол, рассказывая увлекательную историю разоблачения, и Валерка развернулся к нему вполоборота, справедливо опасаясь не совладать с лицом. – Его товарищи приходили будто бы почистить сапоги и говорили о чем угодно под самым носом у Кудасова.– Как же удалось обнаружить?– Очень просто. В номерах Калашникова объявился некий атаман Бурнаш. Он и признал в чистильщике шпиона. Бурнаш, значит. Опять он. Словно мало им было Збруевки, нет, надо же было столкнуться с атаманом именно здесь. Так, хорошо. Кого еще тот мог видеть? Буба! Надо предупредить Касторского, иначе сейчас и его схватят, у атамана слишком длинный язык. Оторвать бы… ну или напугать. И ребята там же живут, как назло, как бы им не столкнуться… А если Бурнаш Яшку или Ксанку приметит? Точно запугать надо.– Валерий, что с вами? – непонятно когда подошедший Петр Сергеевич развернул Валерку к себе за предплечье и смотрел на него пытливо, с участием, будто взаправду беспокоился. Валере даже стало немного страшно от такого разного Овечкина: только что тот без зазрения совести расписывал, как Даньку будут пытать в кудасовских застенках, надеясь выбить информацию, и вот уже интересовался, что с ним, Валерой.– Да нет, ничего… Я просто немного испугался, когда вы пошутили. На воздух я пойду, Петр Сергеевич.– Быть может, мне проводить вас? – искренне допытывался штабс-капитан, будто он был барышней, склонной к обморокам. Не дождетесь, господин Овечкин.– Да нет, не стоит, я сам.Из бильярдной Валерка выскользнул степенным шагом никуда не торопящегося человека, а вот в проулках не выдержал: перешел на бег. На набережной и вовсе удвоил усилия, рубашка вымокла в два счета, на такой-то жаре, ну и пусть. Впрочем, он все равно опоздал, обнаружив Касторского как раз тогда, когда тот в компании двух контрразведчиков уже заходил в штаб Кудасова. Причем со стороны казалось, будто это маэстро их тащит внутрь, а не наоборот. Может, и вывернется Касторский, тому не впервой, и сделать лично Валера тут уже ничего не смог бы. А сейчас надо было спасать Даньку.В номерах Калашникова он торопливо нацарапал записку и подсунул атаману под дверь. Хотелось бы, конечно, проблему с Бурнашом решить раз и навсегда, но убийство атамана сейчас им ничем не поможет, только подтвердит подозрения. Значит, нужно заставить того отказаться от своих показаний. И придумывать дальше, как выкручиваться, если это не сработает.Когда время перевалило за шесть вечера, Валерка отправился на уже знакомый чердак, где они поредевшей командой решали, как поступить дальше. Заодно узнал, что и к карусельщику теперь хода нет. Впрочем, Перов, переодетый под беглого заключенного, старика не провел, и то хорошо. Адрес мнимой явки тот дал такой, что это и не Ялта вовсе, а далекий пригород. Ребята надеялись, что белогвардейцы туда все же сунутся и только потеряют время. Оставалось понять, что делать теперь.С Данькой план был ясен, хотя все и могло сорваться. А вот с основной частью операции..."Чистая слоновая кость" – обиделся экспериментатор Кошкин, он же – взрывных дел мастер. И показал на примере, как именно работает его самодельное творчество. Работало оно мощно. И это еще вода приглушила звук взрыва.– Завтра я буду играть в открытую, – непреклонно заметил Валера, посмотрел на серьезные лица ребят и несогласное – товарища Андрея. Несогласное-то оно несогласное, но что тот мог предложить взамен? Их осталось слишком мало, чтобы разрабатывать новый план. И больше потерь во внедренной к белогвардейцам группе они позволить себе не могли. И время, опять же: оно было совсем на исходе.– Боюсь я за тебя, Валерка, – по-отечески предупредил подпольщик, а Мещерякову оказалось и неудобно, и неприятно это услышать, такое отношение даже покоробило. Лучше бы приободрил.Он невольно представил, что, чисто теоретически, сказал бы ему Овечкин, и тут же безошибочно нашел нужную фразу: "Отсутствие везения – неплохой стимул отыграться судьбе назло. Еще партию, Валерий Михайлович?""Я отыграюсь", – сквозь зубы пообещал Валерка существующему в его воображении штабс-капитану, фактически благословившему его, шпиона и лазутчика, на рисковые подвиги.Как ни странно, этот короткий мысленный диалог придал сил. – Так другого выхода нет. Завтра вечером схема вместе с Григорьевым уйдет в Джанкой. Тогда все пропало.В этих фразах не было решительно ничего нового. Валера просто проговаривал уже известное, как часть обязательной программы, в конце которой судьи покачают головами, а пленные отправятся на эшафот. Но этого все равно оказалось недостаточно. Ладно же.– А что за меня волноваться, товарищ Андрей, – вроде как беспечно пожал плечами Валерка и забрал себе один бильярдный шар, задумчиво повертел тот в руках. – Я вне подозрений. Штабс-капитан мой друг. Мой лучший друг.Все понимающе переглянулись: о его дружбе, вечных партиях и внедрении к объекту не наслышан в их тесной группе был только ленивый.Но была в этой лживой дружбе и та крупица правды, о которой Валера до сих пор не рассказывал – и не рассказал бы. Потому что это – только его.Был и еще один вопрос, не дававший покоя и напрямую относившийся к штабс-капитану, который Мещеряков хотел прояснить напрямик, без ребят. Валерка пристально посмотрел на товарища Андрея, и тот намек уловил: быстренько выпроводил остальных под предлогом инструктажа по технике безопасности при обращении со взрывчаткой. Смех, да и только. А то непонятно: со взрывчаткой не падать, не носиться, столкновений избегать и вообще вести себя с ней осторожнее, чем с хрустальным сервизом. – Ну? – выжидательно смерил подпольщик взглядом Валеру, мучительно подбиравшего правильные слова. И куда только красноречие подевалось? Не иначе как в бильярдной осталось, оно там нужнее.– А какими суммами мы в принципе располагаем? – наконец, поинтересовался Валерка, заходя издалека. Сильно так издалека, если судить по реакции собеседника: тот недоуменно оторвался от подсчета взрывчатки в чемоданчике и аж присвистнул:– Ничего себе вопросы, ну у тебя и аппетиты. Только вчера утром забирал честно награбленное, неужели проиграл уже?– Не успел бы, – Валера меланхолично повертел в руках шар за номером пятнадцать, так и не решив, куда его пристроить, затем добавил очень взрослым голосом. – Вот только сомневаюсь, что там хватит на пароход за море плюс несколько месяцев жизни в эмиграции, пока не обустроишься. Поэтому и уточняю, насколько большими могут быть, скажем, непредвиденные расходы. Мещерякову казалось, что все он делает правильно: выпрашивать здесь точно не получилось бы, обосновать – да, объяснить – тоже было возможно, при необходимости. Что до финансирования, так он доподлинно знал, что в военное время терялись и большие суммы: слышал про целые продовольственные составы, направляемые на фронт, которые в пути так неудачно расхищались ?белогвардейцами?, что от них, если судить по рапортам, совсем ничего не оставалось. Даже вагоны, и те потом не находили. А на деле свои же к хищению руку прикладывали, из сопровождения, или же местные на перегонах. Хотя какие они после этого ?свои?. – Что ты задумал? – напрямую спросил товарищ Андрей, оставив увертки до лучших времен. – Купить его сказками об эмиграции хочешь? А сработает?"Хочу. Очень", – молча согласился Валерка, потому что мысль, посетившая его однажды в бильярдной, казалось, плотно пустила корни, да так и не искоренилась даже после ареста Дани. Вслух же ответил только на последнее:– Вот и узнаем.То, что он что-то сказал не так, Валера уловил сразу, но пока придумывал, что бы еще добавить, говорить начал подпольщик, и момент оказался упущен.– Валер, – товарищ Андрей рассматривал его очень странно: устало и немного грустно. – Ты хочешь по-человечески, по-честному, я понимаю. Вот только, видишь ли, в чем дело... Даже если я самолично посажу твоего штабс-капитана на рыбацкую фелюгу понеприметнее – чего, к слову, в ставке командования не поймут, мне четко было сказано "в Крыму не задерживаться" – это не решит проблемы: люди есть везде. У нас Овечкину никогда не поверят и правильно сделают. А свои после того, как их подставят со схемой, найдут его хоть в Румынии, хоть в Турции, хоть в любой другой стране, куда ты там хотел штабс-капитана определить: информация расходится быстро, было бы желание. Так что извини, но спонсировать это безнадежное предприятие я не стану, потому что исход известен заранее: деньги просто осядут в чужих карманах, а Овечкин все равно не жилец, что так, что эдак.Такого категоричного отказа Валерка не ожидал. То, что озвучил товарищ Андрей, ему вообще в голову не приходило. А ведь и вправду люди не исчезают бесследно, просто пересекая границу России, их всегда можно найти.– Мы здесь тоже задерживаться не можем, надеюсь, тебе это понятно, – правильно оценив его задумчивость, продолжил подпольщик. – Я за вас отвечаю, и моя задача: вывезти группу обратно, не рискуя понапрасну. А раз так, то транспортировку опального штабс-капитана придется перепоручать кому-то из местных. Между тем, желающих подставить за него свою голову нет и вряд ли найдутся: я давно порасспрашивал, он не слишком приятный человек. Из города при любом раскладе, со схемой или нет, мы завтра уходим. Но лучше бы у тебя все получилось, потом схему достать будет не в пример сложнее... Так что, вероятнее всего, если схема окажется у нас, послезавтра из Ялты Овечкина вывезти можно будет уже только мертвым, до парохода и обустройства в эмиграции дело не дойдет. И нужно оно тебе? – Нет, он мне живой нужен, – машинально заметил Мещеряков, хотя вопрос был риторическим. Что тут скажешь, все было понятно, спорить не о чем.– Что-то увлекся ты, Валерка, – неодобрительно заметил товарищ Андрей то ли к разговору о штабс-капитане, то ли к шару номер пятнадцать, с которым Мещеряков все никак не мог расстаться. Валера предпочел сделать вид, что все же второе: скосил для верности глаза на бильярдный шар, согласно пробормотал что-то похожее на "ну да" и под пристальным взглядом подпольщика спрятал его во внутренний карман пиджака.– Болван! – в сердцах одернули Валерку, проследив этот жест. Потом уже спокойнее пояснили. – Куда кладешь, это же не игрушки. Учишь вас, учишь...– Что, все-таки будет инструктаж? – поднял брови Валера, улыбаясь. Улыбка глаз не коснулась, зато с избытком ощущалась в словах, он понадеялся, что этого будет достаточно. – Ну а куда еще? Если в карман брюк положить, думаете, целее буду? Шар должен быть под рукой. И явно не там, откуда его нельзя быстро изъять.На это товарищ Андрей с ответом не нашелся.Ребята терпеливо ждали Валерку внизу, не расходясь. Он и не сомневался, что подождут: еще со Збруевки заметил, что им очень комфортно работать в четверке, вне зависимости от того, кто пришел к "мстителям" первым, а кто прибился позже. И делиться сомнениями и идеями тоже удобнее сразу, на четверых, без остальных.Так и сейчас его ненавязчиво увлекли прочь с чердака, чтобы поделиться сомнениями, для ушей товарища Андрея не предназначенными. Обосновались тут же, в тупичке, комфорт был последним, что их занимало.– Что он хотел? – напрямик поинтересовался цыган, осмотрев подходы-улочки и убедившись, что пока их никто не побеспокоит.– Мелочи. Переживает, как мы без Даньки справимся, – из всего разговора на чердаке Валера выбрал только ту часть правды, во всех отношениях безопасную, в которой был уверен, а о неудавшейся попытке организовать эмиграцию штабс-капитана умолчал: стыдно. За собственную дурость стыдно, за то, что не подумал о ребятах, которые не должны пострадать из-за его нежелания иметь на совести чью-то смерть. Чтобы перестать за это себя корить, ради интереса уточнил. – Яш, вот ты бы куда шарик определил из тех, что нам аптекарь принес?Цыган бегло осмотрел его и усмехнулся, догадавшись, как решил задачу сам Мещеряков:– Для начала я бы вообще не стал это на себе таскать, мне руки-ноги вместе нравятся, а не по-отдельности. А если иначе никак, в таком вот прикиде особо не разгуляешься, так что туда же, куда и ты. Из набрючных карманов торчать будет, в нагрудном – еще больше. А если случайно рванет, так все одно, где ни прячь. Ты лучше о другом давай. Как думаешь, расколется штабс?– Мне бы еще сутки, – помотал головой Валерка, надеясь, что слишком отчаянным это не выглядело. – Я его почти понял. Хоть бы не соскочил.– Понял? Это беляка-то? – в сердцах сплюнул Яша, но тут высказалась доселе молчавшая Ксанка. Рассеянно поправила несуществующую косу – привычка, сколько же у них всех таких привычек, по которым можно узнать другого, даже не видя четко, не стоя вплотную? – и спокойно резюмировала:– У нас нет этих суток. Но ведь не совсем поздно еще, наведайся в бильярдную, вдруг он пока там?– Так сегодня виделись уже, – с сомнением протянул Валера, поморщился сосредоточенно: очки предсказуемо сползли на нос. – Не заподозрит?– У тебя есть варианты? – эхом вернула Ксанка его же вопрос. Не было у него вариантов, не было. Научись уже быть взрослым, красноармеец Мещеряков. Никто тебе сейчас не подскажет, как надо делать, а как не надо. – Ты Овечкина лучше знаешь, Валер, лучше, чем все мы. Если считаешь, что тебе хватит завтрашнего дня, не ходи. Если сомневаешься – лучше попробуй, – помолчав, она добавила. – Вообще лучше всегда сделать и жалеть, чем не сделать, но все почему-то сомневаются.– А если уйдет? Сорвется? Вернемся ни с чем? – горячился цыган, не соглашаясь, и Ксанка аккуратно перехватила его за рукав.– Яш, вот ты знаешь, как правильно? – спросила она, пытливо вглядываясь тому в лицо. – И я не знаю. Но я верю Валерке. И интуиции его тоже верю. Поэтому самое малое, что ты можешь сейчас сделать – не мешать. Лучше проверь дорогу, по которой завтра Даньку поведут: возможные отходы, тупики, непросматриваемые участки, сам знаешь…– Ладно, сделаем, – сконфуженно пошел на попятный Яшка. Ксанке вообще на редкость удачно удавалось работать буфером между ними. Вот и цыган больше не спорил, приняв ее правоту. – Удачи со штабсом, что ли, Валер. И не подставляйся понапрасну."Выберись, обязательно выберись", – семафорили меж тем его глаза совсем другое, непроизносимое, потому что был еще один вариант, о котором не говорили. Такой, который и не обсуждают в принципе, просто берут и делают. Если штабс-капитан расколет Мещерякова, и получится так, что Валерке будет не уйти, он использует бильярдный шар по назначению. И заберет с собой стольких, скольких сможет.От чердака до ?Метрополя? было немногим меньше часа, к тому же, пару раз Валера умудрился свернуть не туда и в итоге, плюнув на производимое впечатление, перешел на бег. Надеялся только, что не споткнется по дороге с таким-то грузом в кармане, иначе миссия и вправду рисковала завершиться, не начавшись.Из номера, оставив там взрывчатку до лучших времен, тоже выбежал, благо, до бильярдной было почти рукой подать. Что-то бегать в последнее время вообще вошло в привычку, но Валерку гнало вперед настойчивое ощущение, будто он уже опоздал. Обычно к этому времени они уже расходились, и штабс-капитан направлялся или в казино, или гулять по городу, да кто знает, куда еще. Валера бы не удивился, если вся эта беготня в итоге оказалась напрасной.Наконец, он увидел знакомую вывеску, лестницу в подвальчик и оперативно свернул на нее. Оперативно, да вот не очень расторопно.– Простите, – извинился Валерка перед кем-то в штатском, кого чуть не сбил с ног, машинально поднял глаза…Овечкин стоял, прислонившись к косяку и явно собираясь закурить: вон, сигара в пальцах мятая уже. Успел все-таки.Валера судорожно восстанавливал дыхалку, экономя слова, чтобы не частить, но вышло только:– Петр Сергеевич, а я вот…Да уж, прекрасное объяснение. А я вот бежал вечером… мимо бильярдной… и остановился аккурат под дверью, подумать о вечном, а тут вы. Потом Валерка зацепился взглядом за непривычную деталь и машинально спросил, даже толком не сформулировав вопрос:– А форма?Зря, наверное, спросил: кто этих белогвардейцев знает? Может, у них с этим свободнее, и в штатском ходят не реже, чем в военном обмундировании.Штабс-капитан моргнул, рассматривая собственный пиджак так, будто с ним незнаком. Потом уронил до странности неспешно, будто эта мысль только что пришла ему в голову:– Вы не поверите, но я чувствую себя настоящим человеком, Валерий Михайлович, когда на несколько часов снимаю ее.Неожиданно. Впрочем, теперь Валера заметил, что Петр Сергеевич даже плечи держал по-другому: чуть свободнее, чем прежде. Сутулость, конечно, никуда не делась, это же въевшаяся за годы привычка, ее одним костюмом не исправишь, но вот само ощущение, волнами расходившееся от человека рядом… оно было другим.– Вы, наверное, уходите? – неуверенно уточнил он, оценив, наконец, что столкнулся со штабс-капитаном на выходе, и поняв запоздало, что надо было как-то порасторопнее двигать к бильярдной, пусть и со взрывчаткой в кармане, а так все зря.Овечкин одарил Валерку странной усмешкой, в которой просматривалось и удовлетворение, и сожаление одновременно:– Пожалуй, уже нет. Должен же у вас быть достойный соперник, и соперник привычный.Мысленно Валера облегченно выдохнул, но вида не показал. Наоборот, кивнул деловито, вроде все как всегда.Увы, на этом счастливая звезда выпрошенного у судьбы везения решила его покинуть: с разговорами как-то сразу не задалось, да и с бильярдом тоже. Игра шла с попеременным успехом, притом еще и вяло, и народу в этот вечер здесь снова было совсем немного. Терпкое красное, поданное кельнером как обычно, на двоих, которое он все же пригубил, не помогало: Валерка не мог до конца сосредоточиться, переживая за Даньку, а что мешало Овечкину – неизвестно. Может, просто не было настроения и запала, может, тот был в казино и проигрался, теперь уже не узнать.Поэтому Валера даже обрадовался, когда штабс-капитан отложил кий и задумчиво спросил, глядя на него с легким ожиданием:– Валерий Михайлович, не желаете ли прогуляться?– Благодарю вас, Петр Сергеевич.Он шел по ялтинским улицам, названия которых не запоминал, и просто слушал Овечкина, отчего же не послушать умного человека. Особенно если учесть, что тот не пропагандировал белогвардейскую чушь, которой полагалось с согласным видом кивать, а рассказывал о городе. Интересно так рассказывал: и про улицы, и про гостиницу ?Россия?, самую большую и респектабельную в Ялте, в которой останавливались разные деятели науки и искусства. Для Некрасова вот она и вовсе оказалась счастливым творческим подъемом на последних годах жизни.Когда они с неприметных переулков вышли к набережной, у Валерки без преувеличения захватило дух и быстро-быстро забилось сердце, замирая от восторга. Набережная, днем узкая и шумная, вечером, точнее, уже почти ночью, была поистине прекрасна, даже виделась будто шире, просторнее.– Александровская улица, – мягко представил ему открывшееся зрелище Петр Сергеевич, но Валера уже толком не слушал. Просто стоял на щебенчатой мостовой, на которой не было известковой пыли, стоявшей в воздухе днем, и вдыхал запах моря, жадно, быстро. Будто хотел надышаться впрок. Маяк на краю бетонного мола пассажирского порта исправно посылал световые отблески куда-то за акваторию порта, что вкупе с волнами, ритмично разбивавшимися о берег, завораживало.Вот у Овечкина была известная страсть к бильярду и к ?Боже, царя храни?. А у Валерки страстью всегда было море, которого не хватало. Родная-то Юзовка – не портовый город, откуда там было взяться морю, чтобы привыкнуть и не восхищаться каждый раз?Валера был действительно благодарен Петру Сергеевичу, который вытащил его к набережной, когда в душе клокотали и переживания за Даню, и за себя, и за успех операции. Ведь понятно уже, что времени не осталось, совсем не осталось, и придется раскрывать карты перед Овечкиным, но это – завтра, все завтра. Благодарность, слишком большая для грудной клетки, так и просилась наружу. И, остановившись рядом у парапета, почти коснувшись плеча Петра Сергеевича, – тот по излюбленной привычке опирался о бортик обеими руками, совсем как у бильярдного стола, когда был увлечен игрой, а не обыгрывал походя приходящих офицеров, – Валера даже не заметил, что губы прошептали вслух невольное:– И тихо плачущий в безумстве идеал…*Потому что это сейчас было больше, чем о нем: о всех них. Потому что вокруг, действительно, творилось безумство, когда по сути еще подростки оказались брошены на войну вместо того, чтобы учиться... даже он. Гимназист, как же: от гимназии одно название, что там несколько классов, самый настоящий недоучка. Ведь было довольно очевидно, что между Валеркой и тем же штабс-капитаном лежала огромная пропасть, и не противоборствующие лагеря ее определяли, а опыт, образование и та самая интеллигентность, в которой в памятной ознакомительной характеристике Касторский Овечкину почему-то отказал.– Для петроградского гимназиста, Валерий Михайлович, все детство прожившего у моря, вы на удивление очарованы набережной. Или это ваша обычная впечатлительность? Не замечал.Романтизм и мечты о будущем, которое еще надо было построить, выветрились у Валеры из головы подозрительно быстро. Петроград, Зеленина, забыл уже, фантазер? Так вспоминай и побыстрее.– Я просто люблю море, – выкрутился он, как можно беспечнее пожав плечами. – А наше, Балтийское, оно ведь совсем непохоже на это.– Что ж, в этом вы правы, – Петр Сергеевич ослабил галстук – простой светлый костюм, так впечатливший Валерку у бильярдной, сейчас почему-то смотрелся на штабс-капитана естественнее привычной формы – и подставил лицо шальному порыву ветра, налетевшему с моря. Ветер перебирал короткую темную челку Овечкина ласковой отеческой рукой, словно трепал по холке за смешную и несущественную провинность.Валера помнил это ощущение из детства и вылазок через забор за яблоками, на спор: соседские мальчишки не верили, что скромненький мальчик-заучка будет совершать такой недостойный поступок, а ему было стыдно проявить слабость, отказаться, спасовать. Смог, набрал с нижних веток сколько получилось за раз, даже уносить ноги в спешке не понадобилось: его не заметили. Триумфа не испытал, соседские же, из-за проигранного спора ли, из зависти без зазрения совести сдали его и отцу, и хозяину раскидистой яблони. И тогда Михаил Андреевич, точно также пройдясь по волосам и отвесив сыну несильный подзатыльник, чтоб впредь была наука, вручил ему два мешка овса, наказав отнести хозяину яблони, скотину кормить. Тот оказался человеком беззлобным, а, может, отец с ним уже поговорил: журить не стал, а в обратную дорогу дал еще пяток яблок, которые смущенный Валерка рассовал по карманам. Похищенные же яблоки, розовощекие, румяные, казалось, поджидали Валеру везде: на обеденном столе, в коридоре, в комнате рядом со школьными тетрадями, они странным образом попадали даже в ранец, в котором было удобно таскать книжки и читать на берегу, хотя в собранных перед завтраком вещах их точно не было. Своего отец добился: в то лето Валерка на яблоки смотреть просто не мог. Мещеряков волевым усилием отогнал это и грустное, и теплое воспоминание. Урок, что любая подлость должна быть компенсирована, и сильнее причиненного ущерба, Валерка тогда усвоил хорошо, да вот только не было больше на свете того, кто так ненавязчиво мог давать ему уроки.Он молчал, не желая развивать тему моря, боясь выдать себя снова: и так чуть не засыпался. Но это – только половина правды. Вторая же состояла в том, что Валере просто не хотелось неосторожной фразой вырвать стоящего рядом человека из каких-то своих, тоже, очевидно, приятных воспоминаний, на глазах стиравших въевшуюся в лицо штабс-капитана напряженность.Овечкин так и стоял, прикрыв глаза, где-то с минуту. Потом разом словно захлопнулся, закрылся, и место внезапной расслабленности вновь заняли насмешливые интонации: – А интересного человека вы цитируете, Валерий Михайлович, источник уже двух нашумевших романов. На текущий момент его любили, от него отрекались, даже, фигурально выражаясь, бросали на дно: письма, некогда писанные им, дама сердца сбросила в реку, позже она же стреляла в поэта в упор, да вот незадача, осечка вышла... Как видите, равнодушными людей вокруг он оставлять не умел и, думаю, не сумеет и впредь. Примечательно и то, что, выбирая не его, а соперника, никто к покинутому поэту не возвращался.– А сейчас? – невольно заинтересовался Валера судьбой человека, стихи которого – мрачные, тяжелые, полные странных образов и, одновременно, очень понятных слов – он всегда любил, но почему-то никогда самим автором как человеком не интересовался.– Сейчас? – Петр Сергеевич похлопал себя по карманам в поисках портсигара, но напрасно: тот так и остался на столе в бильярдной. – Признаться, в последнее время я мало отслеживал судьбу Белого, но знаю, что лет десять назад тот встретил госпожу Тургеневу. Неясно, кто там кого спасал: она его от последовательных разочарований в жизни или же он – ее и себя, пытаясь дать юной девушке опору и самому в это поверить, но в судьбоносный и трагический для нашего с вами отечества год начала войны Андрей Белый – на самом деле, конечно, Борис Бугаев – сочетался с ней браком, хотя от церковного венчания его нынешняя дама сердца отказалась: не те традиции и идеология... А лирика у него и впрямь недурна, хотя и малоизвестна, – Овечкин, помолчав, следующие слова произнес на едином выдохе, словно собственную мысль, даже тона не изменив. – Холодная, зимняя вьюга, безрадостно-темные дали...– Ищу незнакомого друга, исполненный вечной печали**, – подхватил Валерка, узнав строчку. Так же, как и штабс-капитан, без натужного декламирования и загодя повышенных интонаций, призванных акцентировать внимание: это было лишним. – Какая вы, однако, противоречивая натура, Валерий Михайлович, – с интересом повернулся к нему Петр Сергеевич. – Цените мрачные стихи, особой популярности в обществе не снискавшие, а вот море явно предпочитаете теплое, суровость Балтии вас не вдохновляет. Впрочем, это не упрек, мне оно тоже весьма по душе. А ведь поначалу, помнится, думалось, что вообще можно полюбить в этом городе? Но знаете, Валерий, Ялта все же остается открыткой, о которой потом моментами вспомнится хорошее, как было бы с любым другим местом. А родина – она там, в Петербурге.Они отошли от порта и неспешно направились дальше вниз по набережной. До оживленной части улицы, с верандными кафе, зонтиками, смехом и шумом было еще далеко, и Валерка поймал себя на странной мысли, что не хочет отсюда уходить. Взгляд выловил каменные ступени, мерцавшие основательными лужами в рассеивающемся свете фонарей. Ничего себе тут вечерний прибой.Галька ласково шуршала под накатывающими волнами, и хотелось совершенно мальчишеского, безбашенного: снять претензионные туфли, которые за последние несколько дней превратились в безотменное орудие пытки, но кто же к такому костюму наденет старые? Снять их, и голыми пятками – по мокрой гальке. Остаться тут, где ночью волна целовала прибрежные камни и нагло покушалась на щебень мостовой, где на техническом пляже для швартующихся судов и не было никого, не считая Овечкина, общество которого ощущалось вполне терпимо и совсем не мешало. И который почему-то молчал.Валера педантично пристроил снятую обувь на верхнюю ступеньку, наскоро закатал брюки вверх, чтобы не намочить: получилось неровно, левая брючина так и норовила раскрутиться обратно прямо на ходу, но возиться и переделывать не хотелось.– Что вы делаете, Валерий Михайлович? – отмер, наконец, Петр Сергеевич, нагнав Валерку в метре от кромки воды. Встал справа, на полшага позади, посмотрел опять непонятно своими темными, как ночное море, глазами.Нагретая за день и не успевшая остыть на мелководье вода приятно щекотала ступни. Маяк бросал в лицо отблески фонаря, не скрывая от Овечкина ни Валериных расслабленных плеч, ни счастливой улыбки, но его это заботило мало.– Живу, – сорвалась с языка необоснованная искренность, приправленная настоящей, без фальши, улыбкой.Сейчас, в этот момент, растянутый на вечность, на берегу Черного моря, зажмурившись, застыл не красноармеец, не шпион на задании, которое всегда могло оказаться последним, и не юный франт, дерзко игравший в бильярд и рассказывавший придуманную биографию, в которую и самому хотелось верить, а просто мальчишка семнадцати лет отроду, каким он и был.На плечо Валере, будто завершая момент, мягко опустилась ладонь, распространяя непривычное тепло. Вначале она лежала там неподвижно, а потом пришла в движение, перебирая ткань пиджака молчаливой лаской.Валерка, поглощенный спокойствием, царившим сейчас на набережной и в одной конкретно взятой душе, не особо задумываясь, потянулся через плечо, чтобы ее убрать, а, может, спросить что-то. Предсказуемо развернулся корпусом в сторону штабс-капитана и оступился: пока стоял на месте, гальку вымыло из-под ног и унесло в море.Петр Сергеевич не дал ему упасть: удержал и за левую ладонь, и за правое плечо. Удерживал не сильно, но и не отпускал почему-то, даже когда он вполне твердо встал на ноги. Валерка дернул плечом на пробу, и диспозиция ладони изменилась: рвано взмахнув, будто перебитым крылом, она зарылась в волосы на затылке, задумчиво лаская шею под кудрявыми завитками неспешными круговыми движениями.Жесты штабс-капитана, ранее списываемые на дружеское участие и разное понимание дистанции им самим и Овечкиным, медленно обретали совсем иной смысл.– Ну а вы что делаете, Петр Сергеевич? – еще успел спросить Валера, прежде чем глаза штабс-капитана, темные, живые, в которых плескалось свое, внутреннее море, оказались совсем близко.– То же, что и вы.С такого расстояния Мещерякову привычно было бы опасаться получить кинжалом в живот – коротким, рассчитанным ударом – и так и остаться на набережной, доверчивым, но отныне безмолвным юнцом: недосказав, недоделав, недожив. Овечкин же бил иначе.Поцелуй был свеж и до странного бережен, имел слабый привкус сигар, выкуренных штабсом за партией, моря и почему-то яблок. Кладбище сентиментальных сентенций, когда-либо рожденных человечеством про первое и самое лучшее, и не подумало напомнить о себе в этот момент, оставив ощущениям править бал.Потом, много позже, Валера с холодной головой и уже не колотящимся заполошно сердцем попробует дать этому эпизоду взвешенную и здравую оценку. Как стратегии, потаканию слабостям второго игрока, игре в доверие. Не преуспеет. Во лжи себе, избрав виновником пьянящее вино, выпитое в бильярдной – книжно, безусловно, как полагается по всем канонам и романам – не преуспеет вторично.Валерка и не представлял, что простые прикосновения – левая щека, по контуру, ниже, к нитке пульса на шее, невесомо – челку со лба, по подбородку, губами: усы приятно колются, странно даже – могут растревожить настолько, что дыхание перехватывало. Впрочем, как-то раньше он вообще об этом не задумывался: вчера была война, завтра планировалась она же, а отношения… не время, не место, когда-нибудь потом, после победы. И, конечно, своего человека Валера узнал бы сразу, как было у родителей.Отец, будущий военный инженер, рассказывал, что с мамой познакомился в Николаевке***, в столовой. Простая и незамысловатая история: полная тарелка рассольника, налитая от души, скованная улыбка, алеющие щеки, которые поварской колпак не в силах спрятать – и отец, высокий, статный, с юношества не обделенный вниманием со стороны прекрасного пола, ищет новый повод подойти. Потом – всего пара встреч до заключения брачного союза, одна из которых – в первом в стране кинематографе ?Биограф? на Невском, который с момента открытия в восемьдесят шестом просуществовал всего год. Примечательно, что они так и не вспомнили, сколько Валерка ни допытывался, на какую же картину – про садовника или прибытие поезда – тогда ходили, это было неважно****. Просто толчок — и всё: один человек падает к другому, как в танцевальную поддержку, и нет желания размыкать руки.Да, отец у него был романтиком, когда описывал судьбоносное знакомство и когда говорил: ты поймешь, не спутаешь. Но он же и не был отшельником, не ухаживавшим ни за кем до мамы. Мог сравнить, понять разницу. Валере же сравнивать было не с чем, виной ли тому смутное военное время или собственная близорукость в нахождении объекта симпатии в гимназический период, который он посвящал книгам, а не поискам неуловимого счастья, в итоге оказалось несущественно. Что ж, красноармеец Мещеряков, ваше ?когда-нибудь потом? не дождется вас, наступив после фронта, в мирное время. Оно пришло сейчас и уже не спросит, готовы ли вы к этому.Знакомая ладонь между лопатками, уверенная, горячая даже сквозь пиджак и рубашку на контрасте с остывающей в ногах водой, понемногу возвращала к реальности. Оказалось, пока Валерка вспоминал родительские рассказы о весне восемьдесят седьмого, его притянули в весьма близкое объятие. Оказалось, он не стоял истуканом, а пробовал отвечать: неумело, повторяя, заучивая. Оказалось, и это удивило больше всего, что сам Валера давно отзеркалил жест Овечкина, вцепившись тому в плечо и мучая серый пиджак штабс-капитана, то ли желая протереть в нем дырку, то ли оторвать лацкан. Впрочем, куда еще девать руки, он все равно не придумал. Не учили этому в гимназиях.Меж тем какие-то незримые границы оставались непересеченными. Если бы Валерка был романтиком – каким он, шпион Красной армии, конечно, не был – то сказал бы, что с ним сейчас обращались предельно аккуратно, можно даже сказать, тактично. И не нужно было иметь большой опыт за плечами, это просто считывалось. Странное ощущение, похожее на родительское безусловное тепло, которое не ставилось под сомнение, проявлять или нет, потому что он – это он, и одновременно не похожее совершенно. Ладонь, пригладив напоследок порядком взъерошенную макушку, словно извиняясь, оставила Валерку, губы, занятые прежде, поймали холодный воздух. Валера машинально облизал их, честно подождал еще две секунды, в которые ничего не поменялось и наваждение не вернулось, потом открыл глаза, тут же встречая внимательный взгляд Овечкина. А без взглядов было проще...Паника, написанная, должно быть, на его лице, вызвала у штабс-капитана понимающую усмешку, но комментариев не последовало. Зато на Валерку неловкость накатила разом жаркой, удушливой волной, опалившей щеки, к счастью, вечером было не видно. И что теперь? Дальше? Им же придется отстраниться друг от друга, а там и потребность разговаривать возникнет.– Вы замерзли, Валерий Михайлович, – глухо произнес Петр Сергеевич, легко задевая пальцами его и вправду холодный нос, а заодно решая и дилемму с обсуждением, которое, к счастью, откладывалось. – Вылезайте из воды, вам же не хочется простыть.Простыть Валере определенно не хотелось. Однако он поймал себя на мысли, что и вылезать – а, значит, менять диспозицию, расходясь, размыкаясь окончательно – Валерке тоже не хотелось. Первый поцелуй? Он был прекрасен. Смущало только, с кем. Потому что рано, потому что, ну, не с девушкой, да потому что это был Овечкин, в конце концов. Белогвардеец, хитрый коршун, с которым следовало вести себя осторожно, а он… Ну да, глаза как-то сами собой закрылись, хотя бдительность терять было нельзя. А если бы тот заточкой под ребра?Валера молча костерил себя, не щадя, отодвигая приятные эмоции на задворки памяти и слушая запоздалый голос разума: ?Забыл, что Даня тебе рассказывал про Сердюка, как штабс-капитан практически дал тому скрыться за углом, а потом добил в спину одиночным просчитанным выстрелом? Забыл, дурак, зачем ты здесь, в Ялте? Завтра – последний день, и, если провалишься, схема уйдет в Джанкой, а командование не получит необходимой как воздух информации. Ваши беседы еще как-то, с натяжкой, но тянули на продуманное и планируемое вхождение в доверие, а это? Плохо, плохо, плохо?. Валерка коротко мотнул головой, соглашаясь то ли с самим собой, то ли со словами штабс-капитана, и Петр Сергеевич легко и как-то разом отстранился от него, повернувшись спиной к морю. Поводов задерживаться больше не было, и Валера сердито протопал по гальке, направившись следом. А вот с надеванием обуви возникла небольшая проблема. Ступни еще не успели обсохнуть: вечер, солнца давно уже не было, на босу ногу – не налезут. Видимо, придется идти так и мочить еще и носки, потому что в нагрудном кармане платка предсказуемо не обнаружилось, вытереть нечем.– Возьмите мой, – протянул платок Петр Сергеевич, заметив сложившееся затруднение. Как будто Валера для него сейчас был открытой книгой, загодя прочитанной на несколько страниц вперед.– Спасибо, – Валерка наскоро вытер ступни и, прыгая на одной ноге, расправился с правым ботинком. Борьба с левым далась уже проще. – Я… потом отдам, наверное, – окончательно смутился он, наткнувшись на какой-то испытующий взгляд Овечкина, хотя о чем тот вопрошал, было неясно. Машинально сложил влажный платок и убрал тот в карман. Ну не вручать же было обратно, в таком-то виде.– Потом, – эхом откликнулся Петр Сергеевич, задумчиво рассматривая Валеркину обувь. – Да, разумеется, потом.Обратный путь прошел в обоюдном молчании. Видимо, его все же решили проводить до гостиницы. Вот когда впору было радоваться, что из номеров Калашникова успел перебраться в отель пореспектабельнее, не погорел на мелочах, с легендой не засыпался. Только радости что-то не было ни капли.Валера пару раз незаметно покосился в сторону штабс-капитана, отчаянно желая вот прямо сейчас знать, что у того в голове. О содержимом собственной он пока не думал. О том, что мчался сломя голову в бильярдную, подход искать, якорь на завтра закидывать попрочнее, а получилось не пойми что, не думал тоже. Прав был Яша: чуть не испортил все, а ведь еще даже до сделки не дошло, с которой тоже непонятно, что теперь делать... И зачем он только Ксанку послушал? ?Так ты не ее послушал, ты себя послушал. Зачем? Я тебе скажу, зачем, а то будто не знаешь: захотелось. Ты, Валера, так и остался в том соседском дворике с яблоками, жадно распихивая их по карманам, да побольше, раз не отбирают и палками в спину не гонят. Понял, что товарищ Андрей штабс-капитана вытаскивать не будет, и кинулся как мародер в чужой сад: добирать, пока калитку не захлопнули и дерево не подожгли. Вместо этого лучше бы вспомнил, что, если уж тебе так хочется со своей стороны сделать все по совести, в куртке за подкладкой до сих пор зашиты нехитрые сбережения от родителей. Года три уже как, на черный день, который все никак не окажется слишком черным. Дерзай. Или жалко, идейный новичок, пошатнувшуюся справедливость за счет собственных средств восстанавливать? Тогда чем ты лучше остальных?? В нестройный хоровод нерадужных мыслей неожиданно вклинился вопрос штабс-капитана о фамилии. И зачем Овечкину именно сейчас она понадобилась, интересно? Секрета в том особо не было, просто... Валеркой его, конечно, здесь бы не назвали, но вот по имени-отчеству ему нравилось: вроде как к равному обращаются или даже намеренно официально, в интонации-то совсем другое. Впрочем, пусть будет фамилия, не артачиться же было из-за такой ерунды.Они условились о встрече в полчетвертого пополудни, и Валера догадался, почему такое время: в четыре на последнюю прогулку под конвоем поведут Даню, а до того его, разумеется, напоследок ?навестят?. Очередное напоминание о том, насколько они на самом деле по разные стороны, подействовало отрезвляюще, и Валерка спешно попрощался со штабс-капитаном, скрывшись за спасительной дверью гостиницы.__________________________________________________________________________________* Из стихотворения Андрея Белого "Подражание Бодлеру”, 1899 год.** Из стихотворения Андрея Белого “Незнакомый друг”, 1903 год.*** Николаевская военно-техническая академия – военное учебное заведение Российской империи, Петербург. С 1917 года и на момент основного повествования (1920 год) – восстановлена после начала Первой мировой войны как Военно-инженерная академия.**** В Россию синематограф пришёл в начале мая 1896-го, первый показ состоялся в петербургском театре сада ?Аквариум?. Первый постоянный кинотеатр – Кинематограф ?Биограф. Зрелище электрического мира Люмьера? – открылся в Петербурге в мае 1896 года по адресу Невский проспект, дом 46, в переоборудованном магазине фирмы военных мундиров ?Норденштрём?. Показывали только три картины — ?Садовника?, ?Невский проспект? и ?Прибытие поезда?. Кинематограф прогорел в течение года после открытия, с 1901 года по данному адресу расположилось здание Московского купеческого банка.