Тиль-Телль (1/1)

И если ночью, по поверью,Слышался легкий скрип шагов -Утром прочтешь в снегу за дверьюСлед остроносых башмаков.(с) Л. БочароваВаш не заметил, как она подошла — Мишель умела быть бесшумной, особенно когда снимала каблуки. Ему вообще не нравились женщины на каблуках — то ли потому, что он привык к тишине своего дома в Альпах (Лихтенштейн предпочитала лёгкие балетки), то ли ещё по какой-то причине — кто его знал, этого нелюдимого Цвингли.- Там все выстроились в очередь, наперебой рассказывают о своих национальных героях, - бельгийка махнула рукой куда-то в сторону. Впереди планеты всей, конечно, Альфред. А ты что тут?Ваш машинально отметил про себя, что ?Альфред? она произнесла в точности, как Франциск. Что ж, она и похожа была на него — такие же белокурые шелковистые волосы, высокий рост, тонкий нос, вот только глаза... Нет, дело было не в цвете. Мишель умела смотреть так, что все сразу понимали — она не Франциску сестра, а голландцу с труднопроизносимым именем. Суровый и вместе с тем отрешенный взгляд, чего вряд ли будешь ожидать от столь миловидной блондинки.Швейцарец поймал себя на мысли, что уже минуту просто размышляет и молчит. Но девушка ничем не выдала своего раздражения.- Неужели Людвиг или даже этот... - Ваш сдвинул брови, - Феличиано не знают моего национального героя? - заметил он. - Не понимаю, зачем лишний раз рассказывать об этом. К тому же, в их газете Академии места, несомненно, меньше, чем потребуется, если каждый из собравшихся начнёт потчевать всех рассказами о своих героях. Там один Америка займёт несколько полос на какого-нибудь Линкольна-убийцу вампиров.Он говорил не презрительно, просто говорил — и всё.Мишель улыбнулась.- Резонно, - кивнула она и уже повернулась, чтобы идти, но негромкий голос Цвингли остановил её.- А ты... почему ты не с ними?Ваш и сам не понимал, зачем окликнул её. Он же не любопытен, упаси Кальвин. Но с Мишель было легко. С Мишель всем было легко, даже ему, хотя сам он себе в этом ни за что не признался бы.- Не люблю рассказывать о себе, - коротко ответила бельгийка, и Ваш поднял на неё удивлённый взгляд.Она рассмеялась и внезапно протянула ему руку. Знала ведь, что он ненавидит сокращение дистанции, но ему было... интересно?- Пойдём, - сказала Мишель. - Я расскажу тебе это только в уютном пабе. И никаких возражений!Какие там возражения — когда смотрят таким взглядом?***Чего никогда не понимал ни Ваш, ни все, кто знал бельгийку — как в такой утончённой девушке могла сочетаться, собственно, утончённость — и невероятная любовь к пиву. Мишель заказала себе своего, родного бельгийского, Ваш ограничился стаканом яблочного сока.Она выпила первую кружку практически сразу, залпом, тут же заказала вторую и только потом обратилась к собеседнику:- Что ты знаешь об Уленшпигеле?Ваш пожал плечами.- То же, что и все, вероятно. Твой национальный герой. Символ народного сопротивления. Странствовал по Бельгии и Нидерландам...- ...пепел Клааса и всё прочее, - подхватила бельгийка и тряхнула головой. Светлые локоны не рассыпались по плечам лишь потому, что их удерживала всегдашняя шёлковая лента. - Как же ты скучно говоришь, Цвингли.- Для меня ведь это ничего не значит, - честно ответил Ваш.- Вот видишь. И для них, для Оси, в смысле, это тоже ничего не значит. А меж тем...Ветром февраль стучит во флигель.Мокроволос и белокурХодит по свету Уленшпигель,Неисправимый балагур.Неистощимый, словно слякоть,Незаменимый, как слеза,Терпкий, как яблочная мякоть,Правый, как винная лоза.Она перешла с обычного разговора на стихи так легко, как будто ей было всё равно, как разговаривать. Ваш, наверное, впервые в жизни с досадой заметил, что он сам практически не говорит. Ни с кем, кроме сестры, ну и на саммитах всяких, но разве то — разговоры? Так, фразы заученные.- Послушай, это красивые стихи... наверное, но я немного не понимаю, при чём тут...Мишель глянула на него — быстрым взглядом, как лисица, - и вытащила из волос ленту. Потом извинилась — и пропала где-то в недрах паба. Ваш сидел и ждал.Она вернулась растрёпанная, с влажными волосами, подошла к столику, стала ногами на стул и звонко пропела первые строчки бельгийского гимна, а затем опрокинула ещё половину пивной кружки и довольно расхохоталась. Сейчас она напоминала мальчишку-подростка, а никак не изящную леди, которую привыкли видеть в Европе. Белокурого мокроволосого паренька...Ваш вздрогнул и поднял на Мишель взгляд.- Ты — Тиль? - спросил он, и она кивнула, протягивая ему пиво.***- Сам знаешь, какими бесправными были женщины в те годы, - пожала плечами Бельгия. – Даже если ты… ну, не совсем человек.Цвингли кивнул.- Ну вот, а мне так хотелось что-то сделать для моей бесправной, растоптанной, но такой прекрасной земли. Ты себе не представляешь, Ваш, насколько она была прекрасна даже тогда, в горькие времена. ЧуднАя, чУдная, безбожная Фламандия, пенные реки в плену плотин, пенное пиво в чадящих тавернах, и над всем этим – смерть, инквизиция, а мы всё равно смеялись. Я смеялась – благодаря Тилю. Знаешь, у крестьян даже поверье возникло – коль ночью услышишь лёгкий скрип шагов, не бойся – то не смерть шагает, не голод и не мор, то просто прошёлся Уленшпигель, охраняя сон спящих, и если хорошенько присмотришься – увидишь с утра следы его остроносых ботинок, - её глаза засияли, и Вашу отчего-то подумалось, что сейчас она удивительно походит на его сестру. Точнее, его сестра – на Мишель.Он даже немного пива отпил, когда бельгийка резко отобрала у него кружку и требовательно заявила:- Да что я всё о себе говорю, недаром мы ведь тут именно с тобой сидим, а, Цвингли? – переход от внезапно доверительного ?Ваш? к звонкому ?Цвингли? был таким разительным, что швейцарец понял – он расскажет ей. Может, просто чтобы она ещё раз сказала: ?Ваш?.- Что ты хочешь, чтобы я тебе рассказал?- Правду. Ведь Вильгельм Телль – это тоже ты?Ваш нехотя кивнул.Мишель засмеялась:- Только не говори, что у тебя был сын.- Нет, - холодно бросил Цвингли. – Это был обычный швейцарский мальчишка-сирота. Я опекал его, все думали, что он мне сын. И я не хочу об этом говорить.- Почему? – удивленно спросила бельгийка. – Но ведь ты защищал…- Кого?! – внезапно вскинулся Ваш, прищурив холодные зелёные глаза. – Себя? Ведь я – Швейцария, Мишель. А мальчик – просто мальчик. Обычный. Смертный. Да, в те времена Австрия был редкостным подонком и завладел моими землями, но даже он не убил бы ребёнка. А я мог, понимаешь? Если бы промахнулся.- Но ты не промахнулся, - тихо сказала Мишель. Ладонь Ваша, привыкшая к оружию, лежала совсем рядом с её ладонью, но бельгийка не прикоснулась к швейцарцу: то, что он рассказывал, было гораздо… ближе.- Я понял именно тогда, что даже для нас, для всех нас, несмотря на дрязги и войны, главное – семья. Поэтому я отгородился от всех, и жизнь отдам, чтобы так всё и оставалось. Чтобы моя сестра всегда была со мной.Мишель просто кивнула. У неё с братом не всё было гладко, но она тоже, не раздумывая, отдала бы за него жизнь.- Так смешно, - сказала она через некоторое время тишины. – Мы ведь даже созвучны: ?Тиль-Телль?. Как птичья трель.- Придумаешь тоже, - ответил швейцарец, уже ставший, наконец, самим собой.***Ваш лёг рано, как только вернулся из паба, и встал с рассветом – впрочем, как обычно. За окном сияло солнце, и он вышел на крыльцо дома, щурясь от бьющих в глаза лучей. Видели бы его сейчас другие, узнали бы, что даже Цвингли умеет улыбаться – несмело, будто забыв, как это делается.На нетронутом альпийском снегу виднелись лёгкие следы остроносых башмачков.