Глава 5. Забвенное (Лето. Париж. Ангелы) (1/1)

82До пятницы и фестиваля я думал провести несколько дней в тишине и подальше ото всех. Просто хотел побыть дома. Хотел привыкнуть к этому новому ощущению полноты и завершённости собственной жизни. И никак не предполагал, что в среду утром мы опять окажемся в кабинете врача. Вернее, внутри кабинета находилась только Эли, а я, как и в прошлый раз, сидел на стуле напротив белой двери с табличкой ?Гинеколог?. От виска к виску металась взбесившаяся мысль о том, что задержка у Эли всё же никак не вызвана беременностью. Это лишь четыре дня, и такое же количество тестов, сделанных накануне, показали отрицательный результат. Я не знал, к чему готовиться, но мысленно уже вновь паковал чемодан, и вновь покупал билет на ближайший рейс до Парижа. С тем, что я пропущу фестиваль, я бы смирился. Да, лейблу пришлось бы выплатить неустойку, а парни спустили бы на меня всех собак, но я бы не смог оставить её там одну, ни на сутки, ни на несколько часов. После отлёта Жюльет, я ощущал не только желание быть с Эли рядом и заботиться о ней, но и колоссальную ответственность перед её матерью.Дверь кабинета открылась, и я подскочил со стула. Но никто не вышел. Я заглянул в проём — Эли держалась за ручку и, угукая, с чем-то соглашалась с доктором.— Я зайду на два слова.Уже было направился я внутрь, когда она наконец вышла. Но Эли не позволила, крепко ухватила за запястье и потянула за собой.— Всё нормально, — вполголоса произнесла она, отчего мне показалось, что на деле как раз таки совсем наоборот.Однако так только показалось. С анализами всё было в порядке, а доктор сказала, что причина, вероятнее всего, заключалась в стрессе. Нужно просто ?подождать?.К счастью, ждать долго не пришлось. Но следующие два дня для меня были каким-то параноидальным адом. Я даже позвонил доктор Хентшель и попросил принять нас раньше воскресенья — утром в субботу, но у неё не нашлось свободных часов.По настоянию Эли мы спали в разных комнатах, а если я приближался к ней, или пытался поцеловать или коснуться, у неё случалась паническая атака: ладони трястись и она хватала воздух ртом так, словно вот-вот задохнётся. Будто бы её кровь могла каким-то мистическим образом перенестись на меня. И всё, что мне оставалось, — потакать её страхам, продолжая играть в этом театре абсурда. В субботу вечером мои нервы сдали, и я прокрался в спальню. Просто лёг рядом. Был готов в любой миг оказаться разбуженным её истерикой, но следующим утром мы проснулись в абсолютном покое.А после поездки на фестиваль и небольшой ?рабочей? встряски, всё пошло словно на автопилоте: мы вставали рано – в семь, или около того, за окном уже вовсю палило, затем отправлялись в тренажёрный зал, возвращались домой и, если в этот день у нас не было сеансов психотерапии или у меня какого-нибудь выступления на радио или интервью в преддверии остальных летних фестивалей, мы занимались тем, что разбирали чердачный хлам. Спустили стол, воссоздали в комнате былой порядок. На заднем дворе я поставил турник, туда же перевесил грушу. Вечерами работал в студии. Эли не отходила от меня. Пока я сидел перед мониторами и сводил треки, она лежала на диване с книгой в руках. Иногда мне даже казалось, что она и не читала вовсе, потому как, когда бы я ни взглянул на неё, её глаза всегда пристально наблюдали за мной. Однажды я спросил, не скучает ли она, на что получил ожидаемый отрицательный ответ. Раз в пару дней звонила Жюльет, и Эли рассказывала ей о тех интервью и выступлениях, на которых мы бывали. Показывала видео и фотографии. А потом мы втроём сетовали на погоду.Я всё чаще обдумывал предложение Ксавьера, понимал, что Эли не может находиться рядом со мной двадцать четыре часа в сутки, хотя меня вполне устраивало положение вещей. Я с трудом представлял, как вообще мог бы сосредоточиться на чём-то другом, окажись она вне поля моего зрения. С другой стороны, о какой работе для неё могла идти речь, если в июле у меня не будет ни одной свободной недели: на первую половину месяца намечены выступления с нашим сайд-проектом, тринадцатого числа — презентация клипа, во второй половине — очередной фестиваль и масштабные съёмки третьего клипа. В августе же выходит альбом, после которого пара месяцев уйдёт на промоушен, а затем — турне. В этой рутине я видел привычный покой и стабильность. Я был счастлив, сейчас вдвойне. Дни были наполнены гармонией, но в моей голове почему-то занозой сидела поговорка о том, что затишье бывает перед бурей.Было воскресенье, двадцать второе июня. Я сводил песню, Эли лежала на диване с раскрытой книжкой на груди и смотрела в крошечное окошко над моей головой. Я видел её отражение на чёрном экране одного из компьютеров. Верно, прошло около получаса, прежде чем она отвела взгляд. А я даже уже снял наушники и хотел было спросить, всё ли в порядке, но решил, что, если сделаю это эдак сотый раз за выходные, она разозлится. Во вторник мы летим в Париж, и с каждым днём во мне нарастает чувство тревоги, едва ли не граничащее с паникой. Мне казалось, что если эта ?буря? и разразится, то именно там, в клинике. Хотя никаких предпосылок и не было: ни высыпаний на коже, ни увеличенных лимфоузлов, ни побочных эффектов от препаратов — ничего. Только у меня головные боли из-за того, что я изводил себя, надумывая страхи из-за результатов её анализов.— Неинтересная? — спросил я, когда Эли, отбросив книгу, села на стул рядом со мной.— Да, — выдохнула она и, положив голову на скрещенные на столе перед пультом руки, стала наблюдать за моими манипуляциями.— Твоя мама как-то упомянула какого-то польского писателя. Фраза из его романа висит в её кабинете. Не помню, как его звали…— Лем, — отрешённо ответила она.— А что за роман? — Эли промолчала. Смотрела куда-то сквозь монитор, словно уже думая о чём-то своём. — Эли? — Она перевела взгляд на меня и вопросительно кивнула, поддев воздух носом. — Откуда эти слова? что человек без людей не может стать человеком.— Солярис, — сказала она, через мгновение добавив: — Книга называется ?Солярис?.— Ты читала? — Она только утвердительно буркнула в ответ. — О чём она? Расскажешь?— Ты же работаешь, — недоверчиво покосилась, точно разгадав мой замысел занять её какой-нибудь болтовнёй.— Уже заканчиваю. Видишь, написано: ?Идёт сохранение?.— Слишком сложно… — грустно прозвучал её голос. — Пересказывать сложно.— А в двух словах? — невольно улыбнулся я, когда её брови сурово изогнулись, и всё лицо сделалось таким задумчиво-серьёзным.— О трагедии одного человека, возведённой до масштабов космоса, — протараторила она, как если бы это была хорошо заученная фраза.— Но ведь трагедия одного человека всегда трагичней, чем трагедия всего космоса, — не слишком умело выразил я мысль из-за того, что отвлёкся на очередное выскочившее на экране окно с запросом о сохранении внесённых изменений в файл. — Я хочу сказать, чем масштабнее драма — тем меньше в ней драматизма. Разве не так?— Так. Просто… — закусила она губу, потупив взгляд. — Просто… всё, что от нас остаётся — воспоминания. Всё твоё существование, чего оно стоит?.. Я не знаю… — выдохнула она.А я вот не знаю, причиной её помрачневшего настроения стали воспоминания о сюжете книги или всё-таки что-то другое. Я боялся, что второё, оттого и не спросил. Мне не хотелось портить вечер философской триадой о бренности бытия, поэтому я предложил выбраться в город, поужинать в каком-нибудь хорошем ресторане и отвлечь мысли от предстоящей сдачи анализов.83Утро понедельника я провёл за работой, переделывал расписание репетиций на неделю. Рене, как правило, бывает в студии до полудня. Том — всегда по-разному, зависит от его сайд-проектов. На этой неделе он даже не в городе. Тони возвращается в субботу, поэтому пришлось перенести некоторые вечерние репетиции и записи на утро, остальные же попросту отменить.Жюльет настояла на том, чтобы после прохождения обследования мы прилетели в Монреаль, так как у неё самой не получилось вырваться в Париж. Эли всё уговаривала меня остаться, ссылаясь и на мою занятость. Однако, будь я и впрямь загружен работой, не смог бы отпустить её одну. Первое выступление нашей с Ксавьером и Томом кавер-группы состоится в Берлине пятого июля, а до того я имел полное право позволить себе такую роскошь, как незапланированные выходные.День сегодня на удивление не был жарким. Обещали дождь, но белые облака, что заволокли всё небо совершенно не походили на грозовые. Я хотел сходить к Эбертам, одолжить у Кристины велосипед для Эли и покататься в парке или вдоль набережной. Но время уже три часа, и, верно, столько же она собирает чемодан. Я понимаю, что если бы мне однажды довелось поучаствовать в соревнованиях на ?скоростные сборы?, я без тени сомнения занял бы одно из призовых мест, потому как за годы турне научился делать это уже на уровне рефлексов. Да, Эли — не я. Но, Бог мой, три часа!— Может, тебе помочь? — осторожно поинтересовался я, заглянув в комнату.— Не могу найти… — ответила она, продолжая рыться в ящике с документами.— Что именно? Может, я видел?— Нет, — отрицательно мотнула она головой, пробормотав себе под нос: — Я и не помню, когда в последний раз делала записи в той тетради.— Какой тетради? — Сел я на кровать, наблюдая за её хаотичными передвижениями от ящика к чемодану и обратно.— Что-то типа дневника обо всех изменениях. — Стала она выкладывать бумаги на пол. — О головных болях, сыпи, как той, нарушениях режима сна, потере в весе и прочем… — Нет, подобной тетради я точно не видел. Попадись она мне на глаза, я бы запомнил. — Я поеду домой. Наверное, она там.— Вместе и заедем.— Ты уже освободился? — вернулась она в реальность, даже и не вспомнив о намеченной на вечер велопрогулке.— Кроме тетради тебя беспокоит что-то ещё? Потому как последние пару дней, ты словно не со мной. Эли? — Она оторвалась от поисков и села на чемодан, смотря то ли на меня, то ли сквозь меня.— Твои анализы.— Мои? — не сразу сообразил я, о каких именно анализах вообще шла речь.Эли стала говорить о том, что с момента нашего незащищённого контакта прошло больше месяца, и теперь можно сдать повторный тест на ВИЧ. Я не был против, только не понимал, почему она приняла это решение, даже не поставив меня в известность. Её ответ, впрочем, оказался вполне предсказуемым: ?Не хотела, чтобы и ты нервничал?. Но вышло-то наоборот.Месяц никто не жил в её квартире, и, как результат, — повсюду лежит серый слой пыли. Я предложил раскидать простыни, прикрыв ими мебель, но Эли настояла на уборке. Был уверен, она это не всерьёз, но когда она вышла из ванной с ведром воды и тряпками, я понял — велопрогулка сегодня не состоится. Она с таким трепетом протирала пыль с книг и старого сервиза, что на секунду мне подумалось, будто она собирается сюда вернуться.— Тут две твоих футболки, заберём? — раскладывая какие-то свои вещи, спросила она, стоя на коленях перед открытой дверцей прикроватной тумбочки.— А твои? — кивнул я на свитер в её руках.— Зачем он мне сейчас? — пожала она плечами. — Он осенний.— Дело только в этом? — всё же хотел я услышать, свою догадку озвученной.— У тебя мало места, — отмахнулась она, а мне показалось, что мои брови доползли едва ли не до собственной макушки. — Заберём в следующий раз, сейчас с собой нет чемодана.— Ну тогда пусть и мои футболки пока полежат.Растянулся я на кровати у распахнутого окна с книжкой ?Солярис?. Двадцать пять страниц спустя Эли возникла передо мной с тетрадкой в руке, готовая вернуться домой, но вот я не мог оторваться от рассказа. Меня всегда увлекала идея бесконечной темноты: темноты космоса и человеческого сознания, и что-то мне подсказывало, дальше речь пойдёт именно об этом. Хотя, собственно говоря, этим ?что-то? были произнесённые Жюльет слова о неспособности человека стать Человеком без других людей.— Иди сюда, — придвинулся я ближе к подоконнику. Эли недоверчиво посмотрела, потом едва заметно улыбнулась и всё же забралась на кровать.— Ты уже понял, почему он прилетел на Солярис? — спросила и, положив голову мне на плечо, коснулась губами шеи.— Не совсем. На станцию вызвали психолога, потому что эти двое, вроде как сошли с ума. А вроде, как и нет… Он же сам видел африканку, разгуливающую по коридорам станции. Откуда она там? Или этот океан, покрывающий всю планету, испускает какой-то химикат, вызывающий галлюцинации, или они все там и вправду с катушек послетали… Я пока не разобрался. И почему этот Гибарян покончил с собой? Ты же знаешь разгадку? Хотя нет, не говори!— И не собиралась, — появились на её щеках эти кокетливые ямочки. — Так сладко пахнет, — потянула носом вдруг ворвавшийся в комнату порыв ветра, принесший с собой аромат цветущей липы. — Хочу, чтобы ты почитал вслух, как тогда. — Я только кивнул и, найдя предложение, на котором остановился, затем продолжил:?Я настолько отупел от усталости, что даже не сумел разложить кровать в кабине и, вместо того чтобы освободить верхние зажимы, потянул за поручень, и постель свалилась на меня. Наконец я её опустил, бросил одежду и бельё прямо на пол и полуживой упал на подушку, даже не поправив её. Я заснул при свете, не помню когда. Открыв глаза, я решил, что спал всего несколько минут. Комната была наполнена угрюмым красным сиянием. Мне было холодно и хорошо. Напротив кровати, под окном, кто-то сидел в кресле, освещённый красным солнцем. Это была Хари. В белом платье, босая, тёмные волосы зачёсаны назад, тонкий материал натягивается на груди, загорелые до локтей руки опущены. Хари неподвижно смотрела на меня из-под своих чёрных ресниц. Я разглядывал её долго и в общем спокойно. Моей первой мыслью было: ?Как хорошо, что это такой сон, когда знаешь, что тебе всё снится?. И всё-таки мне хотелось, чтобы она исчезла. Я закрыл глаза и заставил себя хотеть этого очень сильно, но, когда посмотрел, она по-прежнему сидела передо мной. Губы она сложила по-своему, будто собиралась свистнуть, но в глазах не было улыбки. Я припомнил всё, что думал о снах накануне вечером, перед тем как лечь спать. Хари выглядела точно так же, как тогда, когда я видел её в последний раз живой, а ведь тогда ей было девятнадцать. Сейчас ей было бы двадцать девять, но, естественно, ничего не изменилось — мёртвые остаются молодыми. Она смотрела на меня всё теми же всему удивляющимися глазами. ?Кинуть в неё чем-нибудь?, — подумал я, но, хотя это был только сон, не решился?.Меня разбудил методично барабанящий по металлическому подоконнику дождь. С улицы тянуло свежестью и ароматом цветков липы. Мокрые листья ветвей раскачивались на ветру, из-за чего мелкие капли то и дело осыпали лицо прохладной влагой. Книжка сползла к ногам. А Эли горячо сопела под ухом. На мгновение я даже забыл, где и почему мы тут находимся. Взглянул на стоящий рядом механический будильник — почти восемь. Грозовая туча уже уходила — под нависшей над парком серой шапкой облаков макушки деревьев были залиты светом солнца, потоки золотых лучей которого будто бы стекали с крыши дома.В сознании до сих пор творился какой-то кавардак из картин образов ?Соляриса? и собственных сновидений. Не помню, на какой именно странице мы заснули, помню лишь, что явившаяся к этому психологу, Крису, Хари была настоящей, а вовсе не сном, как ему сначала подумалось. Бедный Крис перепугался так, что обманул Хари, попросив забраться в ракету, а затем отправил её со станции в космос — летать по орбите Соляриса. А потом, следующим утром, Хари вдруг снова вернулась. Точнее вернулась не та, первая, а другая, ничего не знающая и не понимающая, где очутилась. Так как моё чтение оборвалось, я всё ещё не разобрался: в действительности ли на станции все разом свихнулись и обзавелись своими собственными галлюцинациями или этот громадный живой океан-инопланетянин, населяющий и контролирующий целую планету, и вправду пытался установить контакт с людьми посредством материализации образов, вырванных из их памяти. Второй случай страшнее. Один ли и тот же это человек: реально существующий и запечатлённый в моей памяти? Та ли эта Эли? Тот ли я для неё? Кто мы? там, в головах друг у друга.— У тебя такое лицо, — её горячий шёпот коснулся груди. Даже не заметил, как давно она проснулась. — Так нахмурился, — улыбнулась она и, положив палец на мою переносицу, принялась массировать кожу от брови к брови, уговаривая рассказать, о чём я думал.— О том, как сильно отличаются те образы моего ?я? в головах людей, знающих меня. Тот я, коим вырисовываюсь, например, в твоём сознании, насколько он соответствует моему реальному ?я?? То же касается и других. И тебя. Та, какой я вижу тебя, — настоящая ?ты?? А что если вот вдруг… что если однажды какой-нибудь Океан, как тот в книге ?оживит? мою память? Нет, я понимаю, что там, в головах ?знающих нас?, мы и не можем быть на сто процентов ?настоящими?, потому что это — лишь отпечатки чужих эмоций, и те поступки, которые мы совершаем в чужих головах, подчинены чужим суждениям о нас. Я просто… как будто мы и не существуем вовсе.— Разве это важно? Кто я там, — прижала она губы к моему виску. — Кто ты в моей голове. Я вот уверена в том, что ты там, — теперь указала на свой висок, — настоящий.Настоящий ли? Таким, как с ней, я не был ни с одной женщиной. Я всегда презирал образ того безвольного человека, в которого сейчас превратился. Но, может, она и права. Я не мог отрицать — мне нравилось то, кем я становился рядом с ней. В ней я находил что-то, что давно потерял в себе или никогда и не имел: наивность и непорочность.— Наверное, легко жить, зная ответы на всё? Ведь так ты как-то выразилась? Даже на риторические вопросы…— Ну вот смотри. — Резво села она передо мной. — Хари. Какой она ?вернулась?? Хорошей или плохой? — вскинула она бровь, выжигая меня выжидающим взглядом.— Эли, это, — невольно рассмеялся я, — тут не ответишь однозначно.— Ну, скорее хорошей, чем плохой, да? — всё настаивала она на своём.— Пожалуй, — кивнул я.— Если в воспоминаниях мы — хорошие, значит, — настоящие, — категорично заявила она.— Это такая женская логика? — едва успел я спросить, как Эли ударила меня подушкой.— Мы не рождаемся плохими.— Ты ещё слишком наивна, — уже рассмеялся я в голос. — Мы и хорошими не рождаемся. Мы рождаемся глупыми. Хорошими называют наши поступки, вот они и запоминаются, искажая реальный образ человека. Не бывает абсолюта понятий. В каждом человеке есть гниль, которая при определённых условиях разрастётся даже на, казалось бы, безупречной коже. Ещё, хорошими мы попадаем в память, проходя через фильтр одурманенных глаз. Я бы назвал глаза ?влюблёнными?, но чаще на них пелена дури, а не любви. Это я о Христе, — тут же уточнил я, потому как Эли нахмурилась. — И если мы решим воссоздать человека из нашей памяти, это будет лишь репликация собственных эмоций: положительных или отрицательных. Естественно, к приятным воспоминаниям мы возвращаемся чаще, оттого, наверное, Океан и выбрал именно Хари. Знаешь, на что бы я с удовольствием посмотрел? — Эли отрицательно мотнула головой. — Если бы Океан мог из моей памяти создать любого человека, как думаешь, кого бы я выбрал? — Она пожала плечами, но в глазах мелькнули искорки заинтересованности. — Себя. И знаешь что? Даже ?я? из собственного сознания не был бы настоящим. И знаешь что? — Она улыбнулась и снова вопросительно кивнула. — Я бы последовал примеру Криса и, запихнув ?себя? в ракету, отправил бы от себя к чертям подальше, потому что не вынес бы собственного занудства умноженного надвое. 84В полдень следующего дня мы уже были в Париже. Эли и таксист всё без умолку трещали на своём французском, споря, как быстрее добраться до отеля. Признаться, я не понимал, в чём был смысл спешки. В клинике нам нужно появиться лишь завтра утром.— Уверен, ты знаешь город лучше него, но пусть везёт так, как ему нравится. — Взял я её за руку. Она смерила меня взглядом и, фыркнув, откинулась на спинку сиденья.— Ты нервничаешь из-за анализов или?..— Я чувствую себя каким-то туристом.— Туристы не называют тутошних водителей ?шофёрами?, как это делаешь ты. — Эли негромко усмехнулась, отрицательно мотнув головой, и отвернулась к окну, по мутному стеклу которого струились крошечные ручейки бушующего над городом ненастья.Дождь лил как из ведра. Но сегодняшняя непогода и хмурый день, наоборот, придавали городу оттенки бесконечного и старомодного романтизма. Всё казалось каким-то необычайно артистичным. Асфальт потемнел на несколько тонов, из-за чего разметка на дорогах сияла белизной. Даже кудрявые кроны каштанов на фоне этого пасмурного неба словно налились благородной весенней зеленью. А бесчисленное множество плошек с красно-розовыми цветами, что висели едва не под каждой кованой оградкой окон, и мельтешащие всюду разноцветные зонтики прохожих и вовсе походили на кружащееся вместе с каплями дождя праздничное конфетти.Эли хотела, чтобы я снял номер в отеле неподалёку от клиники. Я же, наоборот, — изо всех сил старался не акцентировать внимание на цели нашей поездки. Для меня будет достаточным увидеть здание клиники в день визита, а до того я предпочту держать и себя, и мысли подальше от всего врачебного. Потому-то я и действовал по старой схеме: кроме района Нотр-Дам я не знал города. Но останавливаться в отеле ?Кардинала Лемуана? я не решился, там, наверное, до сих пор всё кишит моими декабрьскими мыслями. И я выбрал местечко прямо за кафе ?PANIS?.Таксист пробормотал что-то на французском и, прошуршав колёсами, притормозил у открытых ворот высокого металлического забора, за острыми копьями которого зеленел неприлично-педантично выстриженный газон. Светлое пятиэтажное здание выглядело как огромная буква ?П?, внутри которой по обе стороны парадной двери стояли две каменные плошки, похожие на перевёрнутые колокольчики с травяными шариками наверху. Над каждым из них висела изящная стеклянная лампа, а ещё выше, под резной оградкой балкона, густо увитого плющом, сияли золотые буквы ?LE COLBERT?.Эли, обратившись к таксисту, сказала что-то на такой ошеломительной скорости, что я даже и не понял, был ли это вообще человеческий язык. Таксист дважды протяжно просигналил, и минуту спустя из-за двери отеля показался швейцар в белой рубашке, чёрном жилете и забавной бабочкой под узким подбородком. В одной руке он держал большой раскрытый зонт, в другой — две точно таких же закрытых трости.85В номере было так уютно, что нам совершенно не хотелось выбираться из постели. Но яркий свет солнца, озарившего небо, теплом коснулся стоп, зазывая на прогулку.— Говорят, там очень вкусный луковый суп, — кивнул я на витрину кафе ?PANIS?. — Я его так и не попробовал.— Хочешь, пойдём туда, — безразлично пожала она плечами.— Нет, давай уж в твоё место. — Посмотрел я на светофор, по-прежнему горящий красным.К слову, я и есть-то совсем не хотел. Просто не мог остановить поток рвущихся из меня эмоций. Я помнил каждый перекрёсток и каменный мост, каждый метр этих дорог, каждое кафе и каждый дом, заключённый меж собором Богоматери, дворцом Правосудия, набережными Монтбело и Турнель, бульваром Сен-Жермен, улицами Лагранж, Жусьё, Эколь и Кардинала Лемуана. Я помнил какое непреодолимое отвращение питал ко всем этим французским словам зимой. И как они изменились для меня сейчас. Будто бы все те воспоминания о моих скитаниях были вырваны из какого-нибудь кинофильма, который врезался мне в память и искусно перетасовал реальные образы с голографическими.— Comment ?a?.. — излишне раздосадовано произнесла Эли, когда мы остановились перед ярко-розовым навесом кафе-мороженого. Так как изначально направлялись мы в какой-то сырный ресторанчик, долго соображать не пришлось — на его месте уже другое заведение. На самом деле, может, оно и к лучшему. После прошедшего ливня парило так, что сыру я бы предпочёл что-то более освежающее. И, взяв по вафельному рожку, мы пошагали вдоль набережной в сторону Эйфелевой башни. У нас не было никакого особого плана или маршрута этой прогулки, я только хотел подышать воздухом, а не сидеть в стенах номера.— Раз мы всё равно двигаемся к башне, где-то там был тот торговец книгами, про которого я тебе рассказывал.— Ты всерьёз думаешь его сегодня встретить? — залилась она звонким смехом.Признаться, я и набережную-то с трудом мог припомнить, не говоря уж о лице того мужичка. Но почему-то мне казалось, что такие, как он, — символы города — не исчезают бесследно. Я стал описывать Эли то место, где наткнулся на него. А она неспешно лизала мороженое и то скептически сводила брови, то изумлённо вскидывала их.— Штэф, там не бывает букинистов, — заключила она наконец. — Осторожно! — ухватив меня за руку, дёрнула на себя, когда откуда-то из-за спины раздался трещащий звон, и четверо подростков на велосипедах пронеслись мимо нас.— Как не бывает, когда он был. Может, они там из-за Рождества собрались? — Эли снова отрицательно мотнула головой, назвала ту набережную, сказав, что там мы вряд ли кого-то вообще найдём. — Может, я не так объясняю? Ну вот смотри. Если идти прямо от башни в сторону… в сторону… ну сюда! к Нотр-Дам. — Вообще тут все места на одно лицо. — Но вот там были уличные фургончики фастфуда, не исключено, поставленные лишь из-за праздников.— Quai d’Orsay, — в очередной раз произнесла она название набережной на родном языке.— И я точно помню, как проходил мимо памятника перед мостом, но не пешеходным, там до него ещё была какая-то маленькая площадка, ведущая к порту…— Du Gros Caillou, — рассудительно кивнула.— Ты вот эти свои французские штучки оставь!— O-la-la! — усмехнулась она. А в меня словно ударила молния. Трижды. После каждого произнесённого ею звука. В этот ослепительный своей ясностью момент я будто бы вновь и в то же время в первый раз влюбился в неё. Окончательно и безвозвратно. — Et tu vas faire quoi? — отчеканив каждый слог, она насмешливо улыбнулась и пренебрежительно махнула ладошкой. Все эти её жесты, вздохи, взмахи, платья совершенно обезоруживали. И, не стой мы сейчас посреди улицы, я бы ответил на её ?quoi?.Дойдя до моста Искусств, я всё же отказался от собственной затеи отыскать декабрьского торговца. Последний довод Эли о том, что время перевалило за пять часов, а значит — все букинисты разошлись по домам, возымел надо мной силу.— Почему он весь увешан замками? — спросил её, разглядывая ограды моста. Я понимал, что это дело рук потерявших голову влюблённых. Но вот, с чего вдруг именно этот мост?— Понятия не имею, — пожала она плечами и, улыбнувшись, добавила: — Честное слово. Знаю, только что он был первым железнодорожным мостом, а позже стал пешеходным.Но вот пешеходов сегодня было мало. Кроме меня и Эли, верно, ещё лишь человек пять шагали по мосту. По левую его сторону, выстроившись вряд, с десятка два детишек с мольбертами рисовали открывающийся вид на Сену и треугольник Эйфелевой башни, выступающий из-за зелёных макушек деревьев. А пожилая дама в белом сарафане, всё без конца давала им какие-то указания низким командным голосом. Две небольшие группы, то ли студентов, то ли туристов, рассевшихся за столиками на мосту, трапезничали совсем не французскими гамбургерами и газировкой, переговариваясь о своём.Оказавшись на противоположном берегу весь наш энтузиазм пойти в сад Тюильри угас, и мы повернули в обратное направление. Дошли до моста Нёф, что тянулся прямо за дворцом Правосудия, и просидели на острове в каком-то крошечном парке до восьми. Эли говорила о детстве, обещала завтра показать свою школу, так как та находилась недалеко от клиники.И я бы остался на этой скамейке, среди клумб пёстрых цветов, до самых потёмок, слушая её рассказ. Но откуда-то с востока послышались раскаты грома, а потом над крышей Нотр-Дама нависла незаметно подкравшаяся грозовая туча, и мы поспешили в отель.86Маленькие улочки Парижа ещё в прошлый раз показались мне каким-то адом для водителей. Можно добрых полчаса колесить вокруг нужного тебе места, в итоге, не найдя разрешающего знака, завернуть уж хоть куда-нибудь, где можно бросить машину и просто пойти пешком.— А там жил Ван Гог, — Эли указала пальцем на очередное светло-жёлтое здание. Я успел заметить только синюю дверь, затем такси нырнуло в ещё один туннель меж домов.Мне казалось, петляя по лабиринтам этих улиц, мы теряли уйму времени, нежели если бы поехали по главным дорогам. Но и Эли и ?шофёр? настояли на том, что в такое раннее время всюду пробки. Я спорить не стал.Совершив ещё несколько поворотов, такси наконец остановилось на невероятно узкой улочке. В подобных укромных местечках обычно ютятся курильщики или те, кому приспичило справить нужду. По правую сторону дороги тянулась длинная неприветливая стена кладбища Монмартр, светлый кирпич которой давно раскрошился под тяжестью времени. А стекающий со стены плющ нагонял ещё большего уныния. Слева, над грязно-белым, кое-где исписанным вандалами, первым этажом клиники с выцветшей табличкой ?Santigo Bordini Group?, выселись ещё три этажа из красного кирпича, однако выглядели они так современно, словно их только вчера положили. Всё это место, пропитанное какой-то чахоточной болезнью, вызывало у меня абсолютную неприязнь и отторжение. Мне не нравился даже тот факт, что мы входим через какой-то запасной выход. Эли же улыбалась и была спокойна.Минуты спустя мы оказались в кабинете этого Дидье, ожидая его самого.— Чего ты так дёргаешься? — спросила Эли, сунув мне в руки зелёную плюшевую лягушку, персонажа из ?Улицы Сезам?.— Где ты его успела раздобыть? — Она только улыбнулась и, ничего не ответив, забрала его обратно. Надела на руку и ловко раскрывая его рот, произнесла тонким детским голоском: — Я лягушонок-Кермит, а как тебя зовут, трусишка?— Heureux de vous voir de si bonne humeur, — поприветствовал нас вошедший в комнату мужчина в распахнутом белом халате, под которым была надета обычная повседневная одежда: джинсы и синяя футболка. Хоть мы и смеялись, настроение у меня ?хорошим? не было: в голове без остановки пульсировали тревожные мысли. — Didier, — протянул он мне руку и широко улыбнулся, оголив ряд неестественно белых зубов. Мы формально пожали руки, но представиться я не успел, он опередил, спросив: — Stepha?n? — Так неприлично долго ещё никто не тянул последний слог моего имени.— Yes, — машинально ответил я.— Присаживайтесь, — также на английском сказал он, взглядом указав на диван, с которого мы только поднялись. Так прошли сорок минут. Дидье сидел в кресле за своим рабочим столом, Эли — напротив него, в таком же кресле на колёсиках. Они о чём-то говорили на родном языке. Я ничего не понимал, сидел на диване и рассматривал типично французское лицо Дидье, гадая, сколько тому лет. На его тёмно-каштановых коротких кудрявых волосах не было ни единого седого волоска, да и на лице отсутствовали морщины. На полке над его головой стояла фотография в рамке из красного дерева. На снимке Дидье сверкал выбеленными зубами и, широко разведя руки, обнимал женщину и паренька. Женщина с собранными светлыми волосами под съехавшей на бок шляпкой целовала его в щёку, то ли смеясь, то ли улыбаясь. Парнишке с тёмной шапкой кучерявых волос на вид было лет шестнадцать-семнадцать. Но Дидье всё равно выглядел моложе тех гипотетических лет, что я насчитал.Рядом с этой была ещё одна фотография: Дидье и Эли с отцом. Все трое — в белых футболках с надписью и логотипом ?Médecins Sans Frontières?. Стоя перед фургончиком, за которым простиралась африканская саванна, они были запечатлены так, будто до того как фотограф выкрикнул: ?Улыбнитесь!?, они что-то бурно обсуждали, оттого их улыбки и вышли такими естественными. Странно, что я не заметил этот снимок первым.Под полкой же висел плакат: карта Франции. Вернее, там была нарисована только лента границы. А внутри самой страны были хаотично разбросаны точки, указывающие на расположение всех клиник, входящих в группу ?Santigo Bordini?.Дидье громко защёлкал по клавишам клавиатуры, и я снова перевёл взгляд на них. Он что-то спрашивал, Эли что-то отвечала, он что-то печатал. Я всё так же ни черта не понимал. Затем его мобильный зазвонил.— Alors, allons-y! — закончив короткий телефонный разговор, хлопнул он в ладоши, указав на дверь.Я предполагал, что мы пробудем в клинике не один час. В действительности же наш обход, начавшийся в восемь утра, завершился только к полудню. Из меня взяли пять пробирок крови или больше. Четырежды проколов кожу и не попав в вену из-за этих чёртовых татуировок. Я снова сдал экспресс-тест. Результат оказался отрицательным, но, сказали, в этот раз проверят и кровь. А потом нас поочерёдно засунули в аппарат МРТ для полной диагностики организма, после чего мы направились в кафетерий клиники, так как за весь день у нас не было ни крошки во рту. Завтра нужно явиться на повторный приём, узнать результаты, а значит, до того я буду чувствовать себя как на иголках.— Всё должно быть в порядке, — успокаивал меня Дидье, вышагивая вдоль широкого окна своего кабинета и рассматривая снимки МРТ. — Дэни? чувствует себя хорошо. Твой тест, — взглянул на меня, — отрицательный. И, думаю, завтра это лишний раз подтвердится, — запнулся он на последнем слове, из-за того что крайне внимательно изучал мой снимок.— Что-то не так? — спросил я. Дидье вытянул губы в трубочку и, положив снимки на стол, мотнул головой.— Он никогда не объясняет эти результаты, — сказала Эли, усмехнувшись. — Боится, что мы станем параноиками.— Ко всему можно придраться, — пробубнил Дидье. — Если бы что-то было не так, я бы вам об этом непременно сообщил. Но… — так и не закончил он мысль. Стоял перед раскрытой дверцей шкафчика, из-за чего его головы не было видно, а правая рука, гремя пузырьками, рылась внутри отделения. Я посмотрел на Эли. Она пожала плечами. Никто не решался спросить об этом ?но?, намеренно оттягивая секунды святого неведения. — Но если вы занимаетесь спортом, нужно разминать мышцы как следует и заботиться о суставах. А с возрастом, это особенно важно. — Закрыв дверцу, протянул он мне небольшую бутылочку, на которой было написано ?Black Seed Oil?, а всё остальное описание — на арабском. — Это масло чёрного тмина — для иммунитета. По чайной ложке в день, — сказал он, но мне этого было недостаточно, поэтому я спросил, зачем мне-то нужно повышать иммунитет. Оказалось, для того, чтобы мой организм мог дать отпор вирусу ?в тех случаях, когда не защищён?. Его намёк я понял, поэтому от дальнейших расспросов воздержался.Дверь в кабинет вдруг распахнулась и в комнату вошла медсестра в белой форме, вручила Дидье какие-то бумаги и поспешно удалилась. Он пролистал их, покачал головой, раздосадовано промычал и, посмотрев на нас, сказал: ?Значит — будем резать?, а потом громко рассмеялся. Я ненавижу чувство юмора врачей. Оно у них паршивое.Проговорив ещё какое-то время об общих положениях ведения здорового образа жизни, мы наконец покинули клинику опять через запасной выход. Но сейчас улочка не казалась мне столь угрюмой, как утром. А, может, тому причина — погожий день.На самом деле, я так и не понял, был ли позитивный настрой Дидье настоящим или это только умелое прикрытие. Моё здоровье меня не пугало, я знал — если снимок МРТ и показал какие-то отклонения от нормы, они не смертельны. Однако я полностью согласен с предостережениями относительно спорта. Занимаясь футболом с командой любителей, я нахватал кучу нелепых травм, которые в будущем аукнуться мне болью в суставах. По той же причине и Ксавьер бросил команду — опасаясь попасть на хирургический стол с порванными связками. В спортзале я чувствовал себя спокойней, чем на поле с людьми, не всегда отдающими отчёт своим действиям.— Думаешь, он прав? С анализами всё отлично? — не выдержал я и всё же спросил её саму, ведь это не первый раз, когда Эли их сдаёт и, наверное, знает, как ведёт себя Дидье, если повод для беспокойства имеет место быть.Она лишь угукнула. Но спокойней я себя не почувствовал.87В отель мы вернулись к ужину. Вечер был приятно-тёплым и солнечным, потому-то я хотел поесть в каком-нибудь уличном кафе, но, после того как мы провели несколько часов разгуливая по памятным для Эли местам, её настроение совершенно потухло, и она, ссылаясь на усталость, стала проситься обратно в номер.— Пойдём сейчас или позже? — спросил я, когда она вышла из душа.— Я не голодна, — плюхнулась она на кровать, отвернувшись к окну.Полагаю, если я поинтересуюсь о том, что же случилось, получу типично женский ответ. И я промолчал, только, подняв трубку, позвонил на ресепшн и попросил принести ужин на двоих в номер. Эли всё прекрасно слышала, но никак не отреагировала. Я взял ?Солярис? и сел на кровать рядом, покосившись на неё. Она тяжело дышала, а глаза были закрыты. Мне даже показалось, будто она заснула. Но только я зашуршал страницами, как она резво села передо мной: по щекам уже стекали ручейки слёз, а нижняя губа чуть заметно подрагивала. Я не ожидал услышать того, что она произнесла. Думал, её мрачное настроение вызвано ностальгией из-за детских воспоминаний, но ошибся… в тысячный раз. Эли попросила меня вернуться в Германию, сказав, что полетит к матери одна. Я смотрел на неё, силился с тем, чтобы не выплеснуть взбурлившие и во мне эмоции, а в мыслях посекундно отсчитывал в обратном порядке цифры от десяти до одного.— У нас два билета, а значит — и летим мы вдвоём, — ответил я со всем хладнокровием, на которое сейчас и был способен.Эли накрыла лицо трясущимися ладонями и разрыдалась в голос. У меня в рюкзаке была упаковка успокоительного, которое дала мне Жюльет, разрешив воспользоваться им лишь в единственном случае — если Эли предпримет попытку навредить себе. Сейчас был совсем не такой случай, но я не имел представления, как ещё мог бы её успокоить. Она снова начала убеждать меня в том, что без неё моя жизнь будет лучше: без нескончаемых анализов и тревог о возможном заражении. Мы обсуждали это уже столько раз, отчего у меня закончились вариации всех весомых аргументов.— Тебе известно моё мнение. — Направился я в ванную умыться, а когда вернулся, в дверь номера стучали. — Будешь воду, сок или чай? — Она всё так же сидела на кровати в позе буддистского монаха и тихо хлюпала носом. Если бы причиной её истерик являлся какой-нибудь иррациональный бред, который мне доводилось слышать за свою жизнь едва не от каждой женщины, мы бы давно расстались. Такие женщины-провокаторы вызывали во мне непреодолимое желание отвесить им хорошую пощёчину. И я ненавидел это желание, превращающее меня в деспота и тирана. Но с Эли было иначе: её зарёванные глаза всегда словно молили не верить в сорванные с губ слова. Я понимал, в моменты её нервных срывов со мной говорила не она, а её страх. Потому-то я изо всех сил и затыкал в себе неконтролируемый шквал эмоций. Я верил, так будет не всегда. Эли пыталась ?оградить? себя от меня только тогда, когда происходило что-то, с чем она привыкла сталкиваться в одиночку, оттого и пугалась моей реакции. Но я уже давно был готов ко всему: к отмене выступлений, к внезапной поездке в госпиталь и даже к переезду в другую страну. Я прокрутил в голове сотни возможных развитий нашего сюжета.Переставив тарелки, стаканы и чашки с подносов на столик у окна, я просто решил вести себя как ни в чём не бывало. Налил ей в стакан сока и, сделав вид, будто не понял мотивов её слёз, стал рассуждать о ностальгии.— Хочешь, переберёмся в будущем в Париж? Я не большой фанат вашего языка, однако открыл бы здесь студию и работал бы в ней со своим языком нот. Хотя знаешь…Эли поднялась с кровати, села на пол у моих ног, положила голову мне на колени и, всё ещё тихо похлюпывая, стала просить прощения.— Тебе нужно поесть. — Коснулся я её волос. Она утвердительно кивнула и пересела на стул.Ужин прошёл в тишине. Эли, опустив глаза, не отрывала взгляда от своей тарелки. К счастью, тягостное молчание нарушил зазвонивший телефон, из-за которого она хотя бы посмотрела на меня.— Ответь, — кивнул я на её трубку, лежащую на ночном столике.Звонил Дидье, перенёс завтрашний приём на обед. Утром он будет занят.— Ну, хоть выспимся, — сказал я и заметил, как Эли улыбнулась. — Почитаешь теперь ты? — Снова взяв ?Солярис?, растянулся я на кровати.Через полтора часа нашу идиллию прервал будильник, напоминающий о том, что пора принимать лекарства.— Штэф, — позвала она и села рядом, держа в одной руке стакан с водой, а в другой — три таблетки, — прости, что в твоей голове я не такая, как на самом деле.— Думаю, на сегодня нужно закончить с чтением, — невольно усмехнулся я. — Пей и будем спать… или не будем, раз завтра нет никаких анализов и врачебных запретов.То что мой сегодняшний тест на ВИЧ оказался отрицательным, только доказало справедливость слов врачей: если вирусная нагрузка неопределяемая, значит — терапия работает как надо, и можно пренебречь средствами защиты.Порой я вёл себя так, отчего позже, после содеянного, мне было совестно. Порой в те мгновения, что Эли оказывалась передо мной обнажённой, я выпускал на волю свои самые бесстыдные фантазии. Порой она была согласна на многое, порой — на всё. Порой мне казалось, таким способом она пыталась загладить её не проходящее чувство вины передо мной, а я нагло пользовался этим её состоянием раскаяния. Я делал с ней всё, что хотел, и ничего из того, что ей бы не понравилось. Но, признаться, я не знал, кто был чьей игрушкой в действительности.Переполненные кипящими эмоциями, позже мы решили отправиться на прогулку вдоль реки, дабы хоть немного охладить кровь до нормальной температуры. Но эта ночь, ворвавшаяся в наш номер обжигающим кожу воздухом, окутала жаром и весь город. Уличный электронный термометр, прикреплённый к какому-то зданию, показывал цифру ?24?. И это в полночь-то!— Ты бы правда сюда переехал? — спросила Эли, когда мы остановились на мосту с очень изящными фонарями, похожими на громадные подсвечники, вот только вместо свечей там находились жёлто-оранжевые бутоны. Да, этот город насквозь был пропитан искусством, оттого всякие там Дали, Пикассо, Хемингуэйи, Фицджеральды и прочие творцы рвались в Париж за вдохновением. Был уверен, что и я без труда смог бы перебраться сюда, однако почему-то сейчас пожал плечами.— Ты бы хотела?Она шагнула ближе и, обняв, ответила ?нет?.— Что ты чувствуешь, когда возвращаешься домой? — подняла она на меня глаза.— Что я дома, — улыбнулся я, поцеловав её в макушку и тоже обняв.— А я ничего. Ни здесь, ни в Канаде, ни в Германии, — горячо выдохнула она мне в грудь. — И правда в цыганку какую-то превратилась. То здесь, то там… и нигде… Мы вернёмся, и во мне будет то же ощущение пустоты и утраты. Там — твой дом, не мой. Я… — теперь и она пожала плечами, закусив задрожавшую губу.Меня так сильно задели её слова, отчего даже пульс участился. Я молчал, не зная, что сказать; но, полагаю, на моём лице были написаны все вопросы, крутящиеся в голове.— Штэф, — шепнула она и прижалась всем телом, — я не чувствую привязанности к месту, но не к тебе.Что же она делала со мной? С моим сердцем? То небрежно швыряла, то разрезала и истязала, то собирала из разбитых кусков заново, и крепко сжимая, едва не убивала.— Я люблю тебя. Так сильно, что не выразить. Нет! — вдруг вскрикнула и замолчала. Я тоже не решался ничего произнести, ждал, что последует за этим ненавистным ?нет?. — Наоборот — ?выразить?, — опять упал её голос до уровня шёпота. — Выразить. Но только не звуками, я могу это показать… — Собрались на её лбу морщинки, из-за которых взгляд сделался каким-то жалобно-виноватым. — Или написать… но не знаю, как сказать.Впрочем, мне было достаточно и услышанного.— Напиши. — Поцеловал я её в ответ. — Если я вдруг однажды окажусь совершенно один на чужой планете перед лицом бескрайнего океана, способного воскресить любое из моих воспоминаний, я отдам ему твои записи, чтобы получилось точнее. — Эли улыбнулась, и я вслед за ней.— Ну, только если так, — опять прошептала она, коснувшись губами моей шеи. — Прости и за то, что в твоём доме, я не чувствую себя как дома.— Ну, знаешь, — взял я её за руку и пошагал к противоположному берегу, — это лишь дело привычки. А привычка — дело времени.Эли скептически посмотрела, а я сказал, что хочу, чтобы она переделала всё в доме так, чтобы наши с ней ощущения оказались идентичными.88Меня разбудили голуби, воркующие то ли где-то под крышей, то ли за открытыми окнами. Не знаю, который сейчас был час — явно раньше десяти, потому как на это время был заведён будильник, а его звона я не слышал. Длинные занавески, развеваясь, елозили по полу, шуршали. День стоял солнечный, ветреный и тёплый. Потоки лучей стекали с крыши, освещая улочку. В наш номер они заглянут только после полудня, наполнив всю комнату летним зноем. А пока здесь ещё царила утренняя свежесть. Я лежал неподвижно, боялся, что если шевельнусь, потревожу эту хрупкую невесомую безмятежность. Сейчас все недавние страхи и беспокойные мысли, вслед за ночными видениями, растворились в мягкости подушки. Всё казалось настолько совершенным — день, свет, бледно-голубое небо с пухом облаков, небрежно наброшенный на спинку стула банный махровый халат, шёлк тонкого одеяла, струящийся по изгибам обнажённого тела Эли, её чистое лицо, её тонкие пальцы, лежащие на моём животе и легонечко подрагивающие во сне, — хотя нет, не ?казалось?, всё таким и было, оттого-то моё сердце и отстукивало неторопливый ритм.Когда я посмотрел на неё в следующий раз, её глаза уже были открыты, а взгляд изучающе разгуливал по моему лицу. Она улыбнулась и вопросительно кивнула.— Голуби, — в ответ кивнул я в сторону окна.— Когда была маленькой, и когда меня укладывали спать днём, никогда не могла быстро заснуть из-за того, что они громко ворковали под крышей. — Потёрла она заспанный глаз. — А ты днём спал? — Я невольно улыбнулся.В сознании же тотчас вспыхнул какой-то вырванный из далёкого детства эпизод: солнечный весенний полдник, я и брат в нашей комнате, пытаемся заснуть, но нам мешают скандалящие в кухне родители. И тогда я солгал, сказав, что ?не помню?, потому как не желал портить это французское утро не самыми приятными воспоминаниями. Эли улыбнулась так, будто бы поверила на слово, и положила голову мне на грудь.89— Прекрати, — шикнула она на меня, из-за того что я неосознанно отбивал ногой быстрый ритм по кафельному полу кабинета Дидье.Сегодня я нервничал ещё больше, чем вчера. А тот факт, что Дидье с недовольным выражением лица обсуждал что-то с сидящей напротив него женщиной, которая и брала у нас кровь, только усиливал моё напряжение. Но вот она поднялась с кресла, поправила халат, что-то спросила у Дидье, тот коротко ответил ?non?, затем она посмотрела на нас, улыбнулась и, пожелав хорошего дня, вышла из кабинета.Сердце у меня так и барабанило, я боялся, что Дидье солгал вчера, дабы мы хотя бы выспались. Его сведённые у переносицы брови не предвещали ничего хорошего. Дверь кабинета вновь распахнулась, и я протяжно выдохнул. И пока медсестра, или кем она там являлась, подсовывала Дидье какие-то бланки на подпись, я думал о том, что уж лучше бы мой анализ крови оказался положительным, нежели с терапией Эли было что-то не так. А потом и Дидье, и девушка поспешно вышли из кабинета.— Что-то мне нехорошо, — поднялся я с дивана и встал под прохладным воздухом, что дул из кондиционера.— Ты зря нервничаешь. Будешь пить? — подошла она к кулеру с водой.— Откуда ты знаешь, что зря? — Эли пожала плечами, и у меня окончательно помутнело в глазах. Не знаю почему, но мне всё упрямо казалось, что с анализами что-то не так. Дидье ни слова не сказал, чтобы опровергнуть мои предположения. Вёл себя странно. Выглядел хмуро.— Ну, хочешь, давай поспорим? — предложила она, а я нервно усмехнулся, зная, чем это всё может закончиться. — Ну, перестань. — Обняв, начала она раскачивать меня из стороны в сторону, точно ребёнка, из-за чего мне ещё больше стало не по себе.— Хорошо, — попытался произнести со спокойствием в голосе, но выдох получился каким-то неровным. — Если анализы будут в норме, мы сегодня же поженимся.Эли закатилась звонким смехом, а затем игриво спросила, чьи именно анализы. Неужто она всерьёз думала, что я так переживал за свой тест, который ещё вчера показал отрицательный результат?— Всё в порядке? — то ли спросил, то ли утвердительно произнёс зашедший Дидье. Мы коротко кивнули и, разомкнув объятья, сели на диван. Он взял со стола кипу бумаг и, прикатив кресло, уселся напротив нас.Я вопросительно посмотрел на Эли.— Это невозможно, — покосившись на Дидье, прошептала она на немецком. — Во всяком случае сегодня. Ты же понимаешь, что…— ?Да? или ?нет?? — оборвал я её, спросив губами.Она на миг замерла, зрачки лихорадочно метались по моему лицу, а пальцы нервно теребили маленький бантик бирюзовой ленты-ремешка её юбки, а потом, закусив нижнюю губу и сдерживая улыбку, она согласилась вороватым кивком.— Приступим? — Дидье протянул несколько листов Эли. — Эти копии — тебе, остальные — мне, — тут же добавил он.Однако начал он не с Эли, а с меня.— Всё просто отлично, хоть в космос отправляй, — просверкал он белоснежной улыбкой.Столь тщательно мою кровь, кажется, никогда и не проверяли. Признаться, я был рад услышать, подобное заключение; даже не сомневался, что ?чист?. Но вот когда Дидье заговорил об Эли, мне показалось, будто я очутился на школьном уроке химии. Я держал в руке копию с её результатами, смотрел на текст — и видел лишь набор непонятных букв и цифр. Объяснения Дидье ситуацию не прояснили. Вроде бы всё было хорошо, а вроде и нет.— Может мне кто-нибудь разъяснить языком для ?недалёких?? — посмотрел я сначала на Эли, затем на Дидье.— Это, — ткнул он пальцем на столбец, начинающийся с сочетания букв CD, после которых уже следовали цифры, тире, опять цифры и проценты, — клетки иммунитета. Результаты в левой колонке — прошлой проверки, в правой — текущей.Слева цифры были на десяток больше. Разница же между процентами была совсем незначительная. Что-то снизилось, но я всё равно не понимал: плохо это или хорошо.— Постоянных показателей не бывает, — продолжил Дидье. — Есть границы нормы. Новые результаты за эти границы не выходят, однако, как вы видите, упали.— Почему? — снова посмотрел я на Дидье. Он вопросительно кивнул Эли, и она ответила ?стресс?, пожав плечами.Результаты второго важного анализа, на вирусную нагрузку, будут готовы только к выходным, и это, по словам Эли, ?очень быстро?. Дидье же заверил, что и в случае с ними нет реального повода для беспокойства. А затем нам прочитали короткую лекцию о стрессе и его негативном влиянии на здоровье. Да, именно этому мне и нужно научиться — контролировать свои эмоции, а не дёргаться без ведомой на то причины.Мы просидели в его кабинете часа полтора. Впервые в жизни я был рад тому, что проиграл собственное пари.Эли и Дидье переместились за стол. Посмеиваясь, Дидье что-то рассказывал ей на французском. Она поддакивала короткими междометиями и улыбалась в ответ. Я остался на диване. Не хотел им мешать. Оба вели себя так расслабленно и непринуждённо, отчего все мои опасения за результаты её анализов выветрились через приоткрытую дверь с очередным холодком, вырвавшимся из кондиционера. На душе было так спокойно, что я и не заметил, насколько свободно развалился на диване, придавив зелёного лягушонка.Но вот Дидье резво поднялся с кресла, открыл ящик стола и протянул Эли какую-то коробочку в красной обёртке. Я понял лишь то, что подарок предназначался Жюльет.— У твоей мамы скоро день рождения? — спросил я, когда мы уже покинули стены клиники и вышли на солнечную улочку. Эли отрицательно мотнула головой.— У неё в апреле. Как и у тебя, — улыбнулась она. — Это в честь защиты диссертации, — косоглазо взглянула она, щурясь от ярких лучей. — Фуф-ф, ну и жара. Вернёмся в номер? — откинув за спину волосы, предложила. И, взяв меня за руку уже было направилась в сторону станции метро, но я остановил её.— Что-то не так? — обеспокоенно осмотрела она свою одежду, проследив направление моего взгляда, соскользнувшего с её груди, по белой футболке вниз, к воздушному шёлку нежно-розовой юбки, ниспадающей до самых туфелек.Как может быть что-то не так? когда, даже собираясь в больницу, она умудряется выглядеть до неприличия элегантно, словно уже родилась с этим встроенным геном ?от кутюр?.— Всё хорошо, — притянув ближе, поцеловал я её. — Может, лучше прогуляемся?Она недоверчиво изогнула бровь, спросив, что я задумал.Я перестал строить планы на жизнь, наверное, лет в двадцать шесть, когда группу впервые пригласили в Стокгольм, на международную церемонию музыкальных наград. В перерыве между вручениями статуэток, мы должны были подняться на сцену, исполнить нашу песню, после которой я должен был объявить имена следующих номинантов и, уже огласив победителя, произнести поздравительную речь длиной ровно в тридцать секунд. Я тогда убил часа четыре, подбирая правильные слова и красивые обороты, так как взявшая первое место группа мне нравилась, и мне хотелось поздравить ребят с достоинством. Но в день церемонии мне подсунули карточку с текстом написанным сценаристом. Подобную банальщину сочинил бы и ребёнок. Однако выбора у меня не было.Некоторым из моих заранее выстроенных планов никогда не суждено воплотиться в жизнь, некоторые — рано или поздно, но осуществятся. И чем детальнее прорисован мой план, тем значительнее он будет отличаться от реального. Не знаю, может, вдобавок к хреновому маляру, из меня и архитектор так себе. Единственный положительный момент при ?бездетальном? конструировании жизни — отсутствие разочарования. Жизнь — это не та сфера деятельности, где только ты несёшь ответственность за свой проект. Жизнь — это командная игра, и далеко не всё зависит от тебя. Так даже лучше. Я готов ко всему сразу и ни к чему конкретному, оттого будущее и выглядит, как громадная подарочная коробка с ярким бантом.90— Так и не скажешь? — приподняв солнечные очки, посмотрела она. Я улыбнулся и мотнул головой. — Зачем мы поднимались к Sacré-C?ur, если ты так и не зашёл в храм?— Не думал, что там будет столько туристов.— Штэф, у меня болят ноги, — жалобно протянула она. — Такое чувство, что мы спускаемся по этим ступенькам вот уже целую вечность.— Я предлагал найти какой-нибудь обувной бутик.— Мне и в моих туфлях хорошо, — сказала она, а из меня вырвался смешок. — Просто нужно было послушаться меня и спуститься на фуникулёре. Mon dieu, ещё и жара такая.— Хочешь, давай отдохнём там, — направился я в сторону лавочек у шуршащих листвой каштанов.В их тени солнце действительно не казалось столь обжигающе палящим.— Держи, — протянул я ей бутылочку с водой.— Скажи, куда мы теперь идём? — покосилась она на телефон в моей руке, когда я открыл приложение google-maps.— Пока не знаю.91 Как только все крутые лесенки остались позади, Эли даже повеселела и перестала проситься обратно в номер. Мы шагали по улочке всё ещё где-то в районе Монмартра. Небо стянули большие белые облака, и раскалённый воздух сделался приятно тёплым. А вместе с мягким бризом, чувствовалась какая-то звенящая лёгкость парижского лета.— Вот! То что надо!Я не имел ни малейшего представления, как всё это должно произойти, лишь когда мы оказались у кишащего автомобилями и людьми авеню, на противоположной стороне которого я заметил сверкающие витрины магазина ?Le Renaissance?, сознание потянуло за подарочную ленту коробки с моим будущим.— Что ?вот?? — нацепив очки на волосы, вопросительно посмотрела она, и я повёл носом в сторону зеркальных витражных окон ювелирного магазина. Эли издала непонятный звук, скорее, напоминающий нервный смех.— Пари, — коротко пояснил я.Она недоверчиво свела брови, а взгляд сделался таким осуждающим, словно перед её глазами совершалась непоправимая ошибка.— Пойдём? — улыбнулся я и потянул её к белой зебре пешеходного перехода. Но она и не шелохнулась. Застыла на тротуаре, точно мраморная статуя. — Пари, — повторил я и развёл руками.— …est la capitale de la France, — вполголоса произнесла она.— Жаль, что я не взял с собой того лягушонка. Он-то умеет подбадривать, — притянув её ближе, ощутил я собственной грудью, как быстро билось за её рёбрами сердце.— Штэф, — дрогнул её голос. Я знал наперёд, что последует дальше: сперва она попытается внушить мне то, что вдали от неё и от больниц я буду счастливее, затем последуют крайне неубедительные аргументы, самобичевания и самообвинения, потом будут слёзы, после — она захочет расстаться и ?оградить меня от бесконечных проблем?, а уже в самом конце — попросит простить и остаться. Потому я решил пропустить и прелюдию, и сам спектакль, и перейти сразу к финальной части, цветам и овациям.Мы вошли внутрь магазина. На полу просторного зала блестели ромбы плитки из тёмно-зелёного мрамора; выглядело довольно скользко, и Эли обхватила мою руку. А по моей коже пробежала лёгкая дрожь, то ли от волнения, то ли от слишком холодного здесь воздуха. Девушка-продавец показывала какие-то золотые цепочки пожилому и невероятно модно-одетому старичку. Её коллега, за соседней витриной, неприлично гундосил, что-то рассказывая тучной даме, пока та вращала ладонью, разглядывая звенящий на её запястье браслет. Ещё две девушки в цветастых сарафанах, склонились над витриной с серёжками. Мы осмотрели весь ассортимент и остановились рядом с мужчиной что, так же, как и мы, присматривал обручальные кольца. Он говорил настолько тихо, отчего женщина-продавец то и дело переспрашивала его. — Как тебе эти? — указал я на два кольца из белого золота.— С ума сошёл! — шепнула Эли.— Для тебя это новость? — усмехнулся я. — Нравится?— Нет, — закусив губу, виновато улыбнулась она.— Тогда выбирай сама, — кивнул я на витрину.Отпустив мужчину, так и не определившегося со своим выбором, к нам подошла обслуживающая его продавец и что-то сказала на французском. Я перевёл взгляд на Эли.— Спрашивает, понравилось ли что-нибудь.— Ты и ответь. — Эли промолчала. — Do you speak English? — тогда обратился я к женщине, которая смотрела на нас пронзительным взглядом, присущим моделям модных журналов. Та отрицательно мотнула головой и снова что-то сказала на французском. — Скажи ей, чтобы позвала кого-нибудь, кто говорит на английском, — попросил я Эли.— Здесь никто не говорит по-английски, — минутой погодя прошептала она мне на ухо, словно стесняясь того, что и она отделилась от своей гундосой армии.— Поразительно! Просто поразительно. Столица. Центр города. И никто из сотрудников не говорит по-английски?!— Штэфан, не надо, — опять прошептала она, уже покраснев.Конечно, моя реакция казалась ей странной, может, даже грубой или лишённой их французского этикета. Ведь она не догадывалась, что я задумал на самом деле — устроить церемонию бракосочетания прямо здесь, в магазине. И мне хотелось бы понимать всё то, о чём бы говорил приглашённый на роль ?святого отца? актёр.Тогда, используя ещё более международный язык, — язык жестов, я попытался объяснить, что готов купить кольца, лишь в том случае, если для нас отыщут переводчика. Вообще, подобные услуги должны автоматически входить в космическую стоимость их побрякушек. Новый довод оказался более действенным и, попросив немного подождать, женщина скрылась за дверью служебного помещения. Её тут же заменил подлетевший к нам парень в бордовой рубашке и начал забалтывать Эли стандартными разговорами.Минут через десять колокольчики над входной дверью тихонечко прозвенели, и вслед за женщиной-продавцом в магазин вошёл ?переводчик? в строгом бежевом костюме и точно такой же шапкой из кучерявых волос, как и у сына Дидье. Мы поприветствовали друг друга коротким рукопожатием, а затем, пока Эли примеряла кольца, я и ничего не подозревающий ?святой отец? отошли в сторону. Я объяснил ему свой замысел. Парень оказался невероятно позитивным. Он работал в гостинице через дорогу. Воодушевлённый моей идеей, он даже предложил переместиться в их ?празднично украшенное фойе?. Но я отказался. Этот импульсивный момент, что навсегда перевернёт всю мою жизнь, должен принадлежать лишь этому магазину.— Определилась?Вернулся я к Эли, когда ?падре? убежал к рабочему компьютеру, дабы загуглить и распечатать речь для церемонии. Она перевела на меня какой-то совершенно потерянный взгляд и отрицательно мотнула головой.— По-моему, вот это вполне себе ничего, — указал я на одно из четырёх колец, сверкающих на её безымянном пальце.Женщина-продавец тоже что-то сказала, я расслышал лишь ?магнификь?.— Ты думаешь, это правильно? — прошептала она.— Только если и ты этого хочешь.Она закусила губу, хмуро свела брови, ещё раз посмотрела на палец, затем на меня, потом на женщину. Та широко улыбнулась. Из Эли вырвался дрожащий выдох, после чего она произнесла: ?Я за тебя боюсь?. Произнесла столь серьёзно и рассудительно, отчего я взорвался таким истеричным смехом, что и слова вымолвить не смог, лишь поцеловал её в ответ.— А… ты какое выбрал? — украдкой взглянула она.Я ткнул на первое кольцо, что привлекло моё внимание.— Видишь, не страшно. Как в холодную воду, — снова ободряюще поцеловал её в висок. — Твоя очередь.Эли стянула с пальца все кольца, кроме одного. Показала мне подрагивающую ладонь. Я утвердительно кивнул, желая скорее покончить с этим порядком затянувшимся выбором. Но тут вмешалась продавец.— Сomment? — с горечью в голосе протянула Эли.— Что она сказала?— Что золото и серебро не сочетаются. Примета плохая, — растеряно посмотрела она.Вот какая-то там примета меня сейчас волновала в последнюю очередь. Ситуация была неимоверно глупой, разговор — пустой тратой времени. Я не знал, как убедить Эли не воспринимать всерьёз слова женщины. Мой аргумент ?им лишь бы продать парные кольца и не оставлять единичные экземпляры?, не сработал. Жаль, что я не понимал их французского бормотания, иначе давно бы нашёл чем возразить. К моей удаче, ?модный? старичок, разодетый в стиле Элтона Джона, оказавшийся невольным слушателем этого разговора, стал показывать Эли навешанные украшения на его сморщенных руках и, что-то деловито рассказывая, хрипел тихим смехом. Минуты погодя её расстроенный взгляд приобрёл былую улыбчивость.Колокольчики над входной дверью прозвенели, и внутрь ворвался тёплый воздух со сладким цитрусовым ароматом. А вместе с нашим ?падре? появилась, очевидно, ещё и ?группа поддержки?: с десяток каких-то человек, что с нескрываемым любопытством крутили головами. Напоминали они первых встречных, которых попросту заманили на ?шоу?. Две девушки в форме гувернанток держали в руках плошки с пушистыми цветами и о чём-то взволнованно перешёптывались.— Эли? — попытался я привлечь её внимание.— К чёрту приметы! — повторила она недавно произнесённые мною слова с точно такой же небрежной интонацией и тепло улыбнулась.Я кивнул женщине-продавцу на кольца, дав понять, что это наш окончательный выбор, а после украдкой перевёл взгляд на ?падре?, трясущего листком с речью.— Что-то мне поплохело, — наигранно закатил я глаза. — Выйдем, подышим воздухом?Порой Эли до безобразия наивна и доверчива. Впопыхах роясь в своём рюкзачке в поисках таблетки, она всё что-то повторяла на французском, а я давил в себе улыбку, изо всех сил стараясь не рассмеяться. И что за пилюлю она вообще хотела мне подсунуть?— Ну всё, кажется, отпустило, — не выдержав, всё же засмеялся я, когда какой-то усатый француз из нашей ?группы поддержки? подал из-за стекла витрины сигнал, разрешающий вернуться в магазин. Эли скептически посмотрела на меня, на мою улыбку, выдавшую меня с потрохами, и спросила, что я опять задумал.92Жениться в магазине Парижа — этого я точно никогда не представлял, размышляя о своём будущем. Но это было одно из самых правильных решений, совершённых мною под влиянием импульса. И даже никакого учащённого пульса. Никакой паники в глазах, как в то солнечное утро в Берлине. Я был совершенно спокоен и абсолютно уверен в том, каким будет наше ?мы?. Эли тоже не выглядела взволнованной. После произнесённых ею ?yes, I do?, она и слова больше не вымолвила. Улыбалась уголками глаз, губ и не выпускала моей ладони. Но если для ?священника?, гостей и сотрудников ?Le Renaissance? сей свадебный спектакль казался лишь игрой влюблённых туристов, для меня же это было реальней того реального момента, что чернилами официальной печати связал бы наши имена.Мы брели вдоль Сены в сторону Елисейских полей, наслаждаясь этим днём, этим летом, этим опьяняющим нас счастьем, когда у одного из мостов наткнулись на уличных музыкантов, разодетых как хиппи и горланящих на всю набережную. Собравшаяся вокруг них кучка зевак, цокая каблуками, пританцовывала под ?Sous le ciel de Paris?. Я слышал эту песню сотни раз, но слов не знал, однако меня это не остановило, и я присоединился к рыжеволосой певице. Сейчас мне хотелось выплеснуть накопившиеся эмоции так, как я привык — посредством звуков и мелодий. Эли звонко грызла яблоко и хохотала. Зрителей наше выступление тоже явно забавляло. Один за другим, они стали подхватывать слова за француженкой. Когда же последний аккорд был сыгран, перед нами уже стояло человек двадцать.— Твоя очередь, — потянул я Эли к музыкантам. Она бойко одёрнула руку. Я усмехнулся и забрал яблоко, хрустнув у самого её уха.Группа вновь виртуозно заиграла что-то до боли французское. И, бросив на меня взгляд с блестящими в нём искорками вызова, Эли шагнула к ним. Улыбчивая певица протянула ей руку, увешанную десятками звенящих браслетов. И вот они на пару, щёлкая пальцами, стали отбивать подобие чечётки. Их выступление выглядело даже забавней, чем моё. Мотив был до безобразия простым. Текст и вовсе звучал, как скороговорка. Я и слова разобрать не мог, хлопал в ладоши вместе со зрителями. Мимо нот, мимо ритма, Эли пела, танцевала, не обращая внимания ни на что. Но все эти изъяны умело скрылись в её шарме, в той раскрывшейся красоте французского языка, в её невесомо развевающейся юбке и стуке каблучков.93Кроме завтрака, это яблоко было единственным, что мы съели за весь день. Время близилось к семи и, даже несмотря на отсутствие аппетита у Эли, она не могла принять лекарства не поев перед этим. Поэтому под предлогом продолжить наше празднование за бокалом хорошего вина я убедил её поехать в какое-нибудь ?нефранцузское? кафе. И двадцать минут спустя такси привезло нас в район Ла-Дефанс, заставленный стеклянными небоскрёбами.— Ты понимаешь, что это по-настоящему? Для меня по-настоящему, — накрыл я её ладонь своей, но так не вовремя подошедшая официантка принялась расставлять тарелки с нашим заказом по столу, нарушив всю интимность момента.Резво подскочив со стула, Эли уселась на моих коленях и, крепко сжав мне пальцы, прижала их к своим губам, поцеловав кольцо. Стала говорить, как сильно любит и как боится всё испортить.— С тех пор, — дрогнул её голос, и её шёпот коснулся моей щеки. — С тех пор как ты появился в моей жизни, я слышу музыку всюду. Я её вижу! — Отчего-то заблестели на её глазах слёзы.И с тех самых пор смерть танцует под эту музыку. Но это я увидел только сейчас.— Хочешь, потом поедем куда-нибудь?.. — так и не договорил я, потому как Эли коротко кивнула.94— Вот-вот! Притормозите тут!Битых полчаса наше такси колесило по кварталам между Триумфальной аркой и Елисейскими полями, проезжая мимо неоновых вывесок клубов, перед дверьми которых ошивались крайне сомнительные личности, пока наконец мы не наткнулись явно на что-то приличное. На стене над входом светилось каллиграфическое ?Angels?. А весь фасад двухэтажного здания переливался бело-фиолетовыми лампочками. Два парня в смокингах курили у ступеней. Мимо них то и дело пробегали молодые люди в яркой одежде и с безумными причёсками. Вероятно, здесь проходила какая-то фешенебельная вечеринка. Простояв пару минут, оценивая обстановку, нас всё же завлекла мягкая мелодия музыки, что вырывалась из-за периодически открывающейся двери. Мы отпустили нашего шофёра и направились внутрь.Первый этаж клуба был отведён под ресторан: много диванов, обитых фиолетовым бархатом, белые столики, две барные стойки, полумрак с сиреневым неоном и ни одного свободного места. На втором этаже музыка звучала оглушающе громко. Здесь находился танцпол, две двухъярусные сцены, диджейский пульт, балконы и ещё одна длинная барная стойка, стена за которой сверкала гирляндой, зеркалами, бокалами и бутылками.Все представленные в меню напитки после основного названия имели добавочное ?Angel?. М-да. Мы заказали по безалкогольному коктейлю ?White Angel? и взобрались на табуреты. И пока девушка-бармен и Эли о чём-то говорили на французском, я осматривал странно разодетых людей. А вот сама бармен на фоне этих ?ангельских? гостей выглядела довольно брутально: короткая стрижка, выбритый висок, пепельные волосы, зачёсанные набок, пирсинг в ушах, цветная татуировка, выглядывающая из-под металлической майки.— Ты их знаешь? — обратилась ко мне Эли.— Кого?— Ди-джеев?Я пожал плечами, не понимая, о ком вообще она говорила. И тогда бармен уже на английском стала рассказывать о том, что в полночь здесь выступает немецкий транс-дуэт. Естественно я знал тех парней, но знакомы мы не были. Спросить приурочено ли их выступление к какому-то особому поводу я не успел, девушка отвлеклась на очередного ?модного? гостя.— Ангел, позволь тебя угостить, — сказал этот самый гость, совершенно не стесняясь моего присутствия.— Ангел не пьёт, — кинул я ему, прежде чем Эли ответила.— Ангел, я имел в виду тебя, — положил он ладонь на моё плечо и слащаво улыбнулся.И если бы Эли не взорвалась истеричным смехом, я бы, верно, сломал ему челюсть. В эту секунду всё вдруг встало на свои места. Я взглянул на танцующую толпу, и меня словно прострелило током: парни выглядели как девушки, девушки выглядели как парни. И те и другие вели себя так, будто поменялись полами. Мы где-то очутились, мы где-то были, где-то не на Земле. В каком-то зазеркалье.Закатывать скандал или мордобой было не лучшим решением, и в грубой форме я попросил ?ангела? ради сохранности его же макияжа держаться от меня подальше. Он многозначительно закатил глаза. Моя ладонь невольно сжалась в кулак.— Как пожелаешь, ангел, — прихватив свой напиток, направился он к одному из диванов у стены напротив, виляя тощей задницей.— Давай уйдём, — сказал я. Но Эли всё хохотала, уже согнувшись над столешницей. — Эли.— Можно, я хотя бы допью… ангел? — задыхаясь, выдавила она.Я согласился кивком, и она стала бросать на меня игривые взгляды, издевательски раскачиваясь в такт музыке и неспешно потягивая коктейль.— У вас только сегодня гей-вечеринка или тут так всегда? — спросил я девушку-барменаОна ответила насмешливой улыбкой. Очевидно, всегда.— Штэфа-ан? — услышал я из-за спины, как ещё какой-то нежный голосок протянул моё имя с неприлично долго звучащей последней гласной. Я оторвался от экрана телефона, так и не закончив оформление заказа такси. Перед нами стоял очередной ?ангел? в усыпанной стразами белой футболке. — Штэфан, это ты? — прокричал он и крайне наиграно вскинул ладони. Я посмотрел на Эли и лишь развёл руками. — Ты выступаешь сегодня тут?— Мы разве знакомы? — спросил я в момент возникшей паузы между его восторженными фразами.Парень отрицательно мотнул головой, отвернулся, прокричав что-то в толпу, и через секунду к нам подлетело около десяти ?ангелов?. Стали просить автографы и фото. А я упорно отказывался верить, что это не чей-то идиотский розыгрыш. Вырывающаяся сейчас из динамиков музыка диаметрально отличалась от той, что сочиняли Том, Рене и я. Какие к чёрту фанаты?— Всё-таки во Франции тебя знают, — заливаясь смехом, сказала Эли.Мне же ничего не оставалось, как подписать салфетки клуба для каждого из них и позволить сфотографироваться с собой. Однако в ходе разговора, я вдруг неожиданно для себя открыл, что они вовсе и не наши фанаты, а мои. С творчеством группы они были знакомы поверхностно, зато с лёгкостью перечисляли все композиции моего сет-листа, с которым два года назад я выступал по клубам Германии и Нидерландов. Ди-джейством я никогда не занимался серьёзно. Более того, даже не считал это своим сайд-проектом. Мне в тот год поступило предложение от мюнхенских друзей выступить на открытии клуба, а уже после я загорелся идеей дать несколько собственных шоу.— Так мы сегодня тебя услышим? — спросил ?ангел? в стразах, вскинув бровь.— Приятный сюрприз! — тут же подхватил другой, кокетливо улыбнувшись.А я всё в мыслях повторял: ?Они лишь фанаты. Я видел много странных фанатов. Нужно вести себя сдержанно, вежливо. Думать об имидже?.— Вообще-то я здесь просто отдыхаю, — ответил я, на что они слащавым хором протянули ?оу? и пригласили присоединиться к их дивану в VIP-зоне балкона, дабы я ?не скучал?. Я тактично отказался и, пояснив, что нахожусь здесь вместе с женой, кивнул на сияющую в улыбке Эли. Теперь их хоровое ?оу? прозвучало раздосадовано. Эли же опять закатилась смехом, и зачем-то сказала им, что мы пришли сюда отметить свадьбу. Теперь удивлённо-восторженное ?оу!? взорвалось у моего уха.95Спустя какое-то время я всё же поддался на всеобщие уговоры, и мы в самом деле стали праздновать наше магазинное венчание. Кто-то из ?ангелов? нацепил мне на голову фату, что осталась то ли от предыдущей вечеринки, то ли от новогоднего карнавала, и мы переместились на танцпол, где добрых полчаса всем клубом водили хороводы. Сперва меня дико раздражало, что каждый новый трек, вырывающийся из колонок, начинался с междометия ?у? или ?е?. Но потом я перестал обращать на это внимание. Потом уже было плевать даже на то, что мы находились в гей-клубе.— Танец жениха и невесты! — только я отошёл к барной стойке, чтобы перевести дыхание, как прокричал тот, в стразах, уже где-то раздобыв микрофон.— Allez! Allez! — дружно захлопала толпа.— Allez! — подхватила Эли и потянула меня за руку.— Может, позже. — Стянул я с макушки фату.— White Angel! — прокричала бармен, поставив стакан с кокосовым коктейлем перед моим носом, и я взобрался на табурет. Эли посмотрела точно так же, как и я на неё тогда, когда она испугалась выходить к уличным музыкантам.Толпа продолжала зазывать нас на танцпол, и Эли прокричала им что-то в ответ на французском. Прокатилась волна аплодисментов. И они стали скандировать моё имя.— Я начну, — улыбнулась она и сняла туфли.Я ещё в Берлине попрекал её за легкомысленность, за то, что она оставила бокал без присмотра. Достаточно секунды для того, чтобы в твой напиток незаметно подсыпали порошок какой-нибудь дури. А теперь она шлёпала босыми ногами по полу, на котором могло оказаться чёрт знает что! Я осмотрел белый винил танцпола. Вроде никаких острых предметов не было. Но из-за полумрака, мерцающего света и фиолетовых лучей лазера, я мог что-то попросту не заметить.— Эли! — позвал я её.Она игриво вздёрнула носом, продолжая свои неторопливые движения. А её губы беззвучно прошептали ?I love you?. Я улыбнулся, наверное, крайне глупо. И осуждающе мотнул головой, кивнув на пол. Она очертила кончиками пальцев полукруг, шепнув ?всё чисто?.— Allez! Allez! — уже в такт музыке захлопала толпа, отзеркаливая движения Эли.Она же смотрела на меня. Всякий раз, когда её глаза становились столь дьявольски тёмными, а взгляд таким пронзительно-острым, я ощущал на своей спине лёгкий холодок. Тело сковывало. А собственный взгляд приковывало к ней. Казалось, пол под её ногами был усыпан гроздьями винограда. Казалось, то удовольствие, что она получала, касаясь его босыми ступнями, было сравнимо с оргазмом. Каждый её крошечный шажок назад был похож на то, как если бы она с силой давила ягоды. Казалось, я находился сейчас на какой-то винодельне. Где умудрился захмелеть, не выпив ни грамма, а только коснувшись бокала. Её ладони играли с шёлком юбки, крепко сжимая ткань и то и дело оголяя изящные щиколотки. Плечо вперёд — шаг назад. Полный оборот. Хлопок. И снова шаг назад. То, как она двигалась, то, как ловко переступала с ноги на ногу — нет, это не танец цыганки. Эсмеральда всего лишь неумёха, прыгающая в такт своего бубна. Она бы не совладала с этими электронными звуками. Эта музыка была чистым электричеством. Током, что высоковольтными молниями вырывался из стереосистемы, врезался в любого, стоящего у него на пути. Я не знаю, текла ли в эту минуту по венам Эли кровь, скорее её струны были заполнены жидкой ртутью. И если бы я однажды оглох, она стала бы для меня слухом. Я смог бы ?услышать? музыку касаясь её тела, ощущая исходящие от него вибрации. Я мог бы играть на её теле. Она была бы моим звуком.— Повторить? — щёлкнул голос где-то в районе уха.Я обернулся. Бармен указала на мой пустой стакан из-под коктейля. Но сейчас мне хотелось чего-то крепче. В голове вдруг зазвучали некогда оброненные Ксавьером слова о том, что, для того, чтобы я обрёл счастье, мне обязательно нужно добавить в свою жизнь приличную горстку соли. Моё счастье кружилось в паре метров от меня — протяни только руку. Поэтому я заказал рюмку текилы, слизав соль с горячей кожи её шеи.