Глава 5. Забвенное (Сирень и гроза) (1/1)

9Ещё несколько секунд все молчали. Эли посмотрела на Жюльет, затем перевела сонный взгляд на меня. И я приготовился к всплеску её эмоций. Но она, пошатнувшись, ухватилась за холодильник, сказав, что у неё болит голова.— Сядь сюда, — встал я с кресла, уступив ей место.— Didier t’a appelée? — невнятно пробормотав, обратилась она к Жюльет. Я был уверен, Жюльет скажет, что ей позвонил не Дидье, а я, но она лишь утвердительно кивнула.— Tu as mangé quelque chose? — обеспокоенно спросила она, когда Эли, положив голову на стол, обхватила виски ладонями.— Ещё утром. А пару часов назад кусок пирога и полчашки чая, — ответил я.— Tu devrais manger quelque chose.— Je ne veux pas, — не поднимая головы, опять пробубнила она, чеканя слоги.— Есть немного супа из овощей и, — открыл я холодильник, — сыр и молоко.— Я не хочу, — снова протянула Эли.— Давайте суп, — сказала Жюльет уже мне.— Et toi? — предложил я, и она согласилась.И пока я возился с тарелками, думал о том, что было бы неплохо как можно раньше узнать названия всех продуктов, сочетаемых с терапией (потому как с идей отъезда Эли в Канаду я не готов примиряться). По её словам, таблетки следует пить натощак, но вот Жюльет позволила поесть прямо во время приёма. Это было ново и непонятно. Хотелось спросить прямо сейчас, но, думаю, время не самое подходящее. Они о чём-то беседовали на французском. Вернее, говорила Жюльет, а Эли периодически болезненно простанывала утвердительное или отрицательное междометие. Я улавливал только отдельные фразы или слова, совершенно не способные выстроить картину целостного понимания их разговора. Но, несмотря на это, я вынес один психологический урок. Жюльет вела себя так, словно выходки Эли и не было. Она не читала нравоучительных речей, не попрекала её. Голос её звучал мягко. Мне следует придерживаться той же модели поведения: притворяясь, быть искренним.10Я изо всех сил старался не уснуть под убаюкивающий стук дождя, шуршание колёс изредка проезжающих автомобилей и тихое трещание холодильника, что мурлыкал, точно кот. Жюльет и Эли всё говорили, говорили и говорили. Их негромкие голоса доносились из соседней комнаты, и я ждал, когда же произойдёт что-то значимое, некий условный сигнал, дозволяющий и мне присоединиться к их разговору. Но секунды неумолимо оттикивали минуты, и вот последний час перед полуночью оказался разрезанным надвое, ознаменовав завершение дня не ?точкой?, а очередным ?вопросительным знаком?. И я не ошибся. Чуть позже вышла Жюльет и, сев напротив меня, сказала, что Эли заснула, а мне следует поехать домой. Я отказался. Как я вообще мог покинуть квартиру, когда в голове гудело слово ?Канада?? Жюльет запросто могла забрать дочь и вернуться в Монреаль уже утром. Она продолжала настаивать, я — категорично не соглашаться. Кто-то должен был сдаться.— Я не уйду, пока не поговорю с ней. И с вами.— Хорошо, — выдохнула Жюльет. — Но в Германии я её не оставлю.Я промолчал. Сражаться с ней в одиночку — бесполезная затея. Мне нужна была Эли, но я даже не знал — союзники ли мы теперь.— Я понимаю ваши страхи.— Не понимаете, — покачала она головой и вместо английского, сказала по-немецки: — Я вас не знаю.Мне нечем было возразить. Замечание Жюльет справедливо. В её глазах я выглядел таким же сумасшедшим, как и Эли. Она долго объясняла почему ?не может оставить свою единственную дочь с человеком, который занимался слежкой в Монреале, а затем и вовсе заявился в их парижскую квартиру?. Она права. Тысячу раз права. Странно, что ни слова не сказала о незаконном вторжении и в эту квартиру. Может, ещё не поняла. У меня же не было ничего, кроме обещаний. Хотя я искренне верил в способность Жюльет углядеть за поступками обезумевшего человека нечто более глубокое, чем кажущийся на первый взгляд нездоровый интерес к её дочери. Я полагал, что в моих действиях прослеживались зачатки любви и заботы. Если бы мной двигали тёмные помыслы, её сверхчувствительная родительская интуиция давно бы сработала, и вместо беседы в полумраке кухни Жюльет вызвала бы полицию. Но этого не произошло. Мы продолжали говорить, хотя слово ?Вы?, которое она использовала, обращаясь ко мне, сейчас вызывало дискомфорт. Мы сидели на расстоянии вытянутой руки, но это ?Вы? существенно увеличивало дистанцию между нами. Это неправильно. Мы находились слишком далеко друг от друга. После полуночи за любым кухонным столом должны стираться все возможные понятия о пространстве и времени. Жюльет была старше меня на два десятка лет, потому моё ?Вы? было логичным, а вот её — комичным. Я попросил её отказаться от этой формы обращения. И на удивление общаться стало свободней.— Это её вторая попытка?.. — хотел было закончить вопрос фразой ?уйти из жизни?, но так и не смог. Впрочем, Жюльет и без того прекрасно поняла, что я подразумевал, потому-то, отрицательно мотнув головой, и завела речь о суицидальном поведении. Может, из-за моего сонного состояния, а может из-за того, что она употребляла неприлично много психиатрических терминов, её речь звучала как монотонная лекция курса медицинской академии.— Сейчас, — выделила она слово, — всё не так плохо, как было раньше. Поэтому я и не хочу, чтобы её накачивали антидепрессантами, которые вместе с терапией нанесут ущерб нервной системе. А без медикаментозного лечения ей необходим контроль специалистов.Это я уже слышал, потому и решил копнуть глубже, до того самого ?раньше?. Жюльет расплакалась. Но я не испытал угрызений совести. Мне нужно было вытащить этот пласт прошлого Эли наружу.— В первый год, — продолжила она, — попыток было много. Она испугалась. А кто бы ни испугался? Она же только закончила школу. Совсем ребёнок. Да и от отца слышала истории о том, что болезнь делает с людьми. Сначала сама пыталась себе навредить. Пришлось поместить её в госпиталь. Мы тогда уже перебрались в Монреаль... — Жюльет замолчала, и мне показалось, её горло вдруг пересохло, как и моё. Я поставил на стол два стакана с водой. Но Жюльет так и не рассказала, как Эли переживала те дни. — В первый год лечение антидепрессантами стало единственным выходом. Через год мы вернулись в Париж. Я работала то здесь, то там. Друзья Лэли даже умудрились убедить её продолжить учёбу, но было видно — ей это не в радость. А потом, когда Дидье настоял на начале раннего приёма терапии, друзья куда-то исчезли. Я не заметила, как это произошло. Тогда я работала и во Франции, и в Канаде, — повторилась она. — В Париже бывала редко. Однажды вечером, вернувшись с работы, застала её в спальне с баночкой метадона. Не знаю, где она его достала. Может, выкрала из моей лаборатории, может, в клинике отца. Оставить её одну я не могла, и мы улетели в Монреаль. Лэли стало лучше. Она даже заговорила о будущем, но в Париж возвращаться не хотела, просилась в Германию. И я отпустила её. В конце концов, мне хотелось, чтобы она попыталась жить самостоятельно. Рано или поздно это должно было произойти. А здесь она опять загорелась идеей клинических исследований.— Опять? — Она же должна была получить медицинское образование.— Да, она говорила.— Но не получила… — Жюльет протяжно выдохнула. — Оттого потом и стала рваться в медицину. Хоть как... Я виню себя, — вновь выдохнула она, а её глаза наполнились слезами. Я хотел было возразить, но Жюльет прервала мою попытку, заговорив о детстве Эли: — Мы много работали, мало проводили времени с ней. Я и муж всего раз посетили школьный спектакль, в котором она выступала. Ей было четырнадцать. Прекрасный возраст. Тогда я обронила опрометчивую фразу, сказав, что вот бы Лэли всегда оставалась такой юной и… — так и не договорила она.— Я сам с некоторых пор боюсь слов и озвученных мыслей. Но всё же не думаю…— Штэфан, — взяла она меня за руку, ответив одним только взглядом.Мы просидели целых два часа. Жюльет рассказывала о болезни, лечении, детстве Эли, а я слушал так увлечённо, что даже сон куда-то делся.— Она совершенно не та, какой была. — Жюльет смахнула слёзы с глаз.— Ну, мы все меняемся, — попытался я подбодрить её, хотя прекрасно понимал, что именно она имела в виду.— Раньше её интересовало столько вещей, сейчас — ничего. Её голос всегда звучал звонко. Помню, — вдруг улыбнулась она, взглянув на меня, — Лэли было пять. Она и соседские дети играли на площадке за домом. И был там один мальчишка, Пьеро, — на её лице снова мелькнула улыбка, — чтобы привлечь внимание девочек, он постоянно поддразнивал их. И вот как-то раз я слышу сквозь открытое окно такой пронзительный и оглушительный визг: ?Пьер! Пьер! Верни!? — замахала она рукой. — Выглядываю вниз — а там моя Лэли гонится за Пьеро, размахивая какой-то веткой. Я и не думала, что у неё может быть такой громкий голос. А сейчас она даже смеяться перестала. 11 Эли и Жюльет спали в соседней комнате. А я со своими нескончаемыми мыслями сидел за кухонным столом. Но с воцарившейся в доме тишиной на меня навалилась волна спасительной усталости. Разложил кресло. Ноги не помещались. Впрочем, я был вымотан эмоционально и физически так сильно, что данный факт волновал меня в последнюю очередь. Не знаю, сколько проспал, прежде чем жалобно скрипнувшая дверь разбудила меня. Не сразу понял, что это Эли. В своей белой пижаме она походила на бестелесного призрака.— Ты чего встала? — прошептал я, чтобы убедиться в том, что это не сновидение.— Штэфан? — Шагнула она к столу.— Всё хорошо? — снова спросил я, а в сознании зародилась тревожная мысль, что причиной её раннего подъёма мог стать рейс до Монреаля. За окном темно. На часах начало пятого.— Угу, — кивнула она. — Пить хочу. Почему ты спишь тут? — посмотрела она, потянувшись за стаканом воды, стоящим на столе. — А где я должен спать?Она промолчала.— Хочешь, я лягу здесь? — вдруг предложила, подойдя ближе.Теперь промолчал я. Только притянув, усадил рядом.— Мама считает, что в Монреале тебе будет лучше.— Я знаю, — взяла она мою ладонь и стала перебирать пальцы. — Что с твоими руками?— Я хочу, чтобы ты осталась со мной.— Зачем? — спросила она, и я, всё ещё пребывая в лёгкой полудрёме, неосознанно ответил ?чтобы дышать?, и Эли закатилась заливистым смехом. А я вслед за ней. Никогда в жизни не произносил такой банальной чепухи, точно вырванная фраза из неумело написанного сценария для какой-нибудь подростковой драмы. Дверь в кухню бесшумно закрылась, и я заметил за мутным стеклом силуэт Жюльет. Эли ничего не ответила, но слово ?нет? всё равно повисло в болезненно звенящей тишине комнаты. Её глаза, в которых отражались крошечные зелёные огоньки электронных часов, неподвижно застыли на моём лице. А потом она сделала то, чего я никак не ожидал — она поцеловала меня. Говорят, молния не бьёт в одно и то же место дважды. Говорят… но, кажется, этот электрический разряд сработал так же, как выпущенный дефибриллятором ток. Кажется, даже моё разорванное на лоскуты сердце стянулось воедино.— Скажи, что ты не прощаешься, — прошептал ей. И опять — ни слова, лишь обняла меня, а я её. В тот день, когда выпал первый снег, мы обнялись точно так же — вцепившись друг в друга в сумеречном безмолвии.Не знаю, как так получилось, но мы заснули в кресле. Не понимаю, как умудрились поместиться там вдвоём. Эли лежала на мне, и, наверное, она пошевелилась во сне, отчего я проснулся. Чёрное небо за окном седело. Солнце где-то взошло, но город по-прежнему был накрыт грузными дождевыми тучами. Я отнёс её в постель. Не хотел, чтобы Жюльет застала нас в подобной позе. Неправильно это.12Прошлый день был, очевидно, изнурительно долгим не только для меня. Я слышал, как в девять часов прозвенел будильник Эли, но выпить свой ?антидепрессант? она так и не вышла. В следующий раз я проснулся в одиннадцать. В доме было тихо. Чемодан Эли и небольшая дорожная сумка Жюльет стояли в прихожей, но я всё-таки заглянул в комнату, чтобы убедиться в том, что они здесь. Жюльет спала. Эли, отвернувшись к окну, читала какую-то книжку. Решил, не беспокоить её и незаметно прикрыл за собой дверь.Приготовил из остатков еды для всех завтрак. Хотел сходить за продуктами, но не решился оставить Эли без присмотра. Я всё ещё опасался того, что она могла вновь исчезнуть.Я надеялся, с наступлением нового дня произойдут какие-то изменения. Но всё осталось как прежде. Жюльет настаивала на своём, даже несмотря на категоричный отказ Эли переезжать в Монреаль. Этот то ли разговор, то ли спор, длился третий час. Мы даже принесли в кухню второе кресло, рассевшись перед столом, точно на правительственном заседании. Я не видел выхода из сложившейся ситуации. Все мои идеи и предложения безапелляционно отвергались.— Значит, ты вернёшься в Париж, — сказала Жюльет.— Non! Non! — вскочила Эли со стула и вышла из кухни, шарахнув дверью.— Не понимаю, почему она не может пройти похожий курс терапии здесь. Что в Монреале, что в Париже, Эли не будет находиться под круглосуточным контролем. Ваши опасения…— Штэфан, — придвинулась она ближе, заговорив тише, — рано или поздно ты наиграешься, и тогда… У меня не хватило терпения выслушивать её ложные предположения, и я вышел из кухни вслед за Эли.13 Впрочем, кажется, опасения Жюльет были не такими уж и безосновательными. Эли снова заговорила о Гамбурге. А, возможно, это я не правильно понял её фразы ?я останусь в Германии?. Быть может, ?меня? и не крылось за её словами.Стены этой квартиры уже сводят с ума. Мы сидим тут, словно узники собственных страхов. И я решил взять Эли и выйти подышать свежим воздухом, под предлогом покупки продуктов к ужину. Думал, Жюльет и на сей раз запротестует, посчитав, якобы я хочу ?выкрасть? её дочь, но она согласилась.День был хмурым, дождь прекратился ещё ранним утром. А сейчас порывистый ветер гудел в проводах, шуршал мокрой листвой и клонил кроны деревьев набекрень. Мы вернулись из магазина в приподнятом настроении, всю дорогу до дома проговорив о разной чепухе. Жюльет сидела за столом и внимательно изучала какие-то бумаги. Из-за строгой оправы очков, взгляд её был серьёзнее обычного. В другой комнате работал телевизор, на экране то и дело мелькало лицо Анджелины Джоли. Она позировала перед фотокамерами. И вместе с меняющимися картинками звучала невыносимо протяжная и грустная мелодия зацикленного перебора клавиш пианино и осипшего саксофона. Даже не разувшись, Эли прошагала в комнату, оставив на полу следы мокрой грязи. А затем выдернула шнур из розетки и, сев перед потухшей коробкой, расплакалась. Я не понял того, что сейчас произошло, не знал ни как назывался фильм, ни о чём он был. Вероятно, о подобных ?раздражителях? говорила Жюльет, убеждая меня в том, что я не справлюсь в одиночку и не смогу понять, какие факторы способны вызвать в Эли вспышки гнева или спровоцировать истерику. Да и в оказании помощи, по её словам, я некомпетентен. Хотя пару минут назад сама она, не проявила особого профессионализма, сказала Эли что-то такое, отчего та и вовсе горестно разрыдалась, закрывшись в ванной.— Эли, открой! — вот уже в который раз подряд постучал я в дверь, не в силах слышать её протяжные всхлипы.— Дайте ей побыть одной, — шепнула из кухни Жюльет и принялась доставать из пакетов принесённые нами продукты.Но наперекор её совету я продолжил уговаривать Эли выйти. Мне было на руку то, что Жюльет знала немецкий плохо и не понимала, о чём именно мы перешёптывались через закрытую дверь. Она была занята готовкой, и мы, воспользовавшись моментом, улизнули из квартиры. Я вовсе не собирался прятать Эли от матери, мне лишь было нужно побыть с ней какое-то время наедине, обсудить всё и понять, что нам делать дальше. Собственно, моё предложение казалось мне вполне разумным: продолжить терапию здесь, высылая все необходимые отчёты в Париж и Монреаль. Но Жюльет боялась оставить дочь со мной, а Эли почему-то была не в состоянии повлиять на решение матери.— Дело не только в тебе, — сказала она, остановившись у ворот парка. — Мама считает, что в этом городе мне делать нечего. Он слишком маленький, не то что Париж или Монреаль, поэтому меня обездвиживает эта угнетающая атмосфера. Она так считает… и отчасти это правда. Но Париж превратился в клетку, набитую воспоминаниями. Сложно объяснить. Я смотрю на него словно одновременно и из настоящего, и из прошлого. Смотрю на улочки и вижу себя, идущей по ним в школу или ещё куда. Начинаю вспоминать о тех мечтах, что строила, а потом, как по щелчку пальцев, сознание переносится в поток ?настоящего?, и всё лопается, точно воздушный шар. Я здесь, и это ?здесь? до отвращения противно. А в Монреале — мама, и в её глазах и голосе хранится ещё больше счастливого прошлого, чем в Париже. Находиться рядом с ней порой невыносимо.Я понимал, о чём она говорила. По той же причине и я старался, как можно реже бывать в родном Вольфсбурге или общаться с родителями. Я не хотел видеть отражение минувших дней, слышать их протяжное эхо, звучащее и по сей день. Время моего детства и юности не светилось счастьем, в отличие от прошлого Эли. Мучительные воспоминания были нашим общим ядом, отравляющим настоящее.— Хочешь, переедем в Берлин? — Взял я её за руку, и какое-то время мы просто шли молча.— Ты этого правда хочешь? — спросила она, и я стал говорить о том, что на моей работе это никак не отразилось бы. Студию можно и в столице открыть. Группа нашла бы выход из сложившейся ситуации. Более того, в грядущем будущем мы поменяем лейбл, а Sony как раз таки располагается в Берлине. — Нет, — вдруг возразила она. — Почему ты хочешь быть со мной?На этот вопрос было слишком много ответов. Но самый эгоистичный из них и был для меня самым важным. Мне до слепого безумия нравилось то ощущение, которое возникало во всём моём теле, когда Эли находилась рядом. С ней мне хотелось быть мужчиной, даже не человеком, и не Штэфаном, не певцом и уж тем более не артистом.— Разве причина имеет значение? Или может что-то изменить? — взглянул на неё. Она сжала мою руку сильнее, отрицательно покачав головой.— Это тяжело, — за дрогнувшим словом, последовал протяжный выдох, — осознавать, что твой организм заминирован, но не знать, какие часы и минуты светятся на циферблате. Я об этом много думаю, постоянно какие-то мысли. И я думаю, что такая жизнь не для тебя.— Эли, — произнёс её имя, не зная, с чего начать. — Позволь мне решать самому. А мысли о смерти, они… они у всех. Думаю, так можно сказать о любом человеке. Но у тебя есть то, чем обладают немногие — способность ценить время.— Нет! — вскрикнула она так громко, отчего сидящие на скамейках перед фонтаном люди обернулись, покосившись в сторону аллеи. — Ты говоришь так, словно это какой-то дар. Это не так.— Почему же?— Тебе лучше не знать, — отмахнулась она.— Но всё же, — уже мягче полюбопытствовал я.— Когда ты ребёнок, ты живёшь так, как будто собираешься жить вечно. Тратишь время впустую, проводя его за бесполезными занятиями. Ты чувствуешь себя бессмертным, тебя не заботит будущее и не волнует смерть. Смерть кажется тебе чем-то очень далёким, чем-то, что происходит с другими, но не с тобой. Твои мысли занимают иные страхи. Но когда они отступают, остаётся всего один, тот, который ты не замечал только лишь потому, что был полностью сосредоточен на своих детских страхах… кажущихся тогда важнее.— Страх смерти?— Нет, — снова покачала она головой. — Не совсем так. Страх потерять жизнь, которую ты начинаешь ощущать по-настоящему, избавившись, скорее, от своих комплексов, нежели от реальных страхов. Взрослея, мысли о приближающемся и неминуемом конце возникают всё чаще. Ты начинаешь трепетно относиться ко времени. И это и есть конец. А у меня эти мысли — неизменная постоянная. Последнее время у меня складывалось впечатление, будто смерть и вовсе ходит за мной по пятам, дыша холодом в затылок. Но я не хотел сейчас вести подобные философские разговоры. Они ни к чему.— А ты?.. — так и не смог я закончить вопрос так, как он звучал в моей голове. Отчего-то побоялся получить не тот ответ, что хотел услышать.— Что я? — вопросительно кивнула она.— Чего хочешь ты?— Я боюсь, что…— Эли. Мне известны твои страхи, но я спросил о другом.— А если я не та, кто тебе нужен? — А если я не тот? Эли… — всё не получалось озвучить то, что вертелось на языке. — Ты останешься в Германии? со мной? Или уедешь с матерью?Она остановилась, посмотрела сначала на меня, а затем на гладь пруда, и… замолчала. Я тоже молчал — ждал. Наблюдал за тем, как сорванные порывом ветра лепестки цветков, какого-то дерева, росшего на другом берегу, белыми корабликами дрейфовали по синей ряби воды. А потом почувствовал её тёплую ладонь, обхватившую мои пальцы.— С тобой, — шепнула она, кинув вороватый взгляд.И мы, наверное, ещё с минуту так и стояли — обездвиженные внезапной робостью. Слушали шорох листьев над головами, что с каждым новым порывом ветра звучал всё громче.— В прошлый раз, когда мы с тобой здесь гуляли, парк был белым от снега, — не выдержав этого молчания, попытался я переключить внимание на приятные воспоминания. — И, смотри, сейчас тоже всё белое. Всё цветёт. Как ты там говорила ?очень красиво?? Трэ… — посмотрел на неё.— Ты же знаешь, — улыбнулась она, а я виновато пожал плечами. — Très jolie.— Трэ жоли, — повторил я, и где-то из бездны подсознания молнией вырвалась мысль. В глазах вмиг потемнело, голова закружилась, как от лёгкого дурмана, а ноги подкосились. Я даже пошатнулся. Наверное, нечто подобное испытывает человек в момент какого-то важного открытия, озарения или осознания.— Ты чего? — усмехнулась Эли, посмотрев на траву под нашими ногами, верно решив, что я поскользнулся. Но от недавно вспыхнувшего электрического разряда мысли, осталось что-то рассеивающееся, туманное. — Штэфан? — обеспокоенно заглянула она мне в глаза. — Что такое?— Пытаюсь понять, что я только что понял, — невольно усмехнулся и я.— Хм? — рассмеялась и она. — Мама звонит. — Достала из кармана вибрирующую трубку. — Что мне ей сказать?— Что мы в парке и скоро вернёмся.14И пока она разговаривала с Жюльет, я всё размышлял над своей идеей. Вертел ею в сознании. Смотрел с разных перспектив. Припоминал ранее прочитанное на эту тему. Нет, я не первый, в чьей голове возник вопрос: ?Почему некоторые вещи повторяются??. Но я анализировал повторения произошедшие только со мной. Значит, что-то уникальное в них всё же присутствовало.— Всё хорошо? — спросил я Эли, когда она повесила трубку.Она улыбнулась, утвердительно кивнула и, подойдя к скамейке, села рядом со мной, снова обхватив мою ладонь.— Ты понял? — Я тоже улыбнулся и, отрицательно мотнув головой, обнял её. — А о чём думал?Но я даже толком объяснить не мог. Мой вопрос звучал лаконично, что означало — вроде и ответу следовало бы быть таким же кратким и исчерпывающим. Однако это как с айсбергом, скрывающим большую часть своего льда в тёмных водах; или как с бесконечностью, которую, сколько бы я ни пытался, никогда не мог представить. Один вопрос порождает другой, и в итоге, выходит, что тебя волнует уже не картинка в твоём воображении, а причина, по которой твоё сознание не в состоянии ?нарисовать бесконечность?. Аналогично и с идеей ?повторения?. Я понимал, что это не ново ни для философии, ни для жизни — события повторяются. Но как формируются эти ?повторения?? Почему появляются в конкретный момент времени? Какая между ними связь?Я всё перечислял и перечислял череду вопросов, рождающихся один за другим. А Эли, положив голову мне на плечо, слушала, периодически ёрзая лбом по футболке в знак согласия или несогласия моих слов.— Смотри, — притянула она нависшую над нашими головами цветущую ветку сирени. — Сколько лепестков у каждого цветка?— Ну нет! — засмеялся я, догадываясь, к чему она клонит. — Это другое.— Почему? Почему если даже сама природа создаёт всё таким образом, что в повторении кроется красота и гармония, почему же люди считаю это странным?— Я не называл это ?странным?, а лишь пытаюсь понять…— Может в этом весь смысл? — перебила она. — Ты ищешь нечто скрытое, сакральное, а всё куда проще. Смысл — в поиске. Это эволюция. Смысл — заставить наш мозг работать, анализировать, ?пытаться понять?, — всё для того, чтобы он мог развиваться.— И в этом тоже. Но в чём смысл ?лестницы эволюции?? И сколько тогда в ней ?эволюционных? ступеней?— Не знаю, — пожала она плечами. — Смотри, — надломив ветку, протянула её мне, — у всех цветков по четыре лепестка, а вот у этого — пять. Может, чтобы понять природу повторений нужно сперва разобраться с подобными исключениями. Мой отец изучал ВИЧ долгое время, а потом переключил своё внимание на мутации, которые делают человека невосприимчивым к вирусу. Я никогда не вникала в его исследования, тогда мне было это неинтересно, — тут же наполнился её голос грустью.— Пока ты спала, мама поведала историю из твоего детства…— Нет! — залилась она звонким смехом. — Пожалуйста, не надо.— Что? — улыбнулся и я. — Ты знаешь, о чём я хочу спросить?— Что отнял у меня Пьер? Я расскажу, если и ты расскажешь окончание своей истории.— Какой истории?— Про брусчатку и герра Шульца.— Я уже и не помню. Да и шляпы нет, — развёл я руками.— Штэф, — растянула она гласную и стала щекотать мой нос цветками сирени. — Как фрау Шульц отомстила мужу за измену?— Ну ладно, уговорила. Она ушла от своего мужа к пекарю. А тот, как ты помнишь, был отцом девчушки, к которой и бегал герр Шульц. Вот так его же жена стала его мачехой, — наигранно покланялся я.— Ты серьёзно? — недовольно свела она брови. — Такое увлекательное начало и такой, — замялась она, — такой быстрый и бессмысленный конец.— Смысл — в глазах смотрящего и ушах слушающего.— Ты издеваешься, да? Здесь нет ничего философского.— А ты ожидала чего-то подобного? Знаешь, — снова обнял я её, притянув ближе. — Если бы мне пришлось рассказать эту историю на смертном одре, и собравшиеся вокруг меня внуки возмутились бы так же, как ты, я бы ответил — что в этом и есть смысл жизни. Мы ожидаем слишком многого и ещё больше времени проводим в самом ожидании. Мы переоцениваем смысл смысла.— Может, его и вовсе нет. Ни в жизни, ни в чём.— Люди говорят так, когда не могут найти один единый для всех. Однако это не означает, что жизнь лишена всякого смысла. Ты должен быть её создателем, чтобы ответить, в чём суть твоего творения. Только я знаю, какой смысл я вкладываю в свою музыку и тексты. Для слушателей же это всё может иметь другое значение. Смысл — иметь смысл. Слишком много повторений, — рассмеялся я. — Ну, а ты, расскажешь, что вы там не поделили?— Мою заколку, — с безразличием произнесла она. — Штэф, знаешь, — обхватила мою ладонь, на секунду замолчав. — Я думаю, что человек превзошёл бога, создав музыку.— Так и было задумано, — улыбнулся я, впервые услышав подобный комплимент.— У тебя на всё готов ответ?— Угу. — Поцеловал я её в макушку. — Помнишь Даниэля? На выходных у его группы шоу. Он приглашал исполнить совместно записанную песню. Я отказался, но если ты хочешь, мы можем поехать. Ещё не поздно передумать. Поедем?Эли подняла на меня растерянный взгляд, а потом дважды утвердительно кивнула.15А потом у нас словно закончились все слова. И мы просто сидели на скамейке под кустом этой густо цветущей пахучей сирени, разглядывали гуляющих людей и играющих на зелёной лужайке у пруда детей. Я несколько раз даже хотел завести разговор о том, что же нам делать дальше и как повлиять на Жюльет, но не решился нарушить умиротворение весеннего вечера. Вообще что-то на удивление рано стемнело. Посмотрел на небо — с юга ползли глыбы громадных туч.— Который сейчас час? — спросил я Эли. Но она ответила не сразу, находясь в полудрёме, только секунды погодя, взглянув на экран телефона, хрипло простонала ?пять?.— Пойдём домой? — похлопала она меня по груди, а затем её ладонь скользнула вниз по животу, упав на моё колено. Эти её прикосновения и стоны походили на какую-то пытку. И будь это по-настоящему так, я бы давно сдался, проиграв собственному слабоволию.— Я так больше не могу, — прошептал ей куда-то в висок, коснувшись губами.Эли подняла на меня свои заспанные глаза и вопросительно пожала плечами. И я кивнул в сторону своего дома. Её взгляд вмиг застыл на моём лице, а в омуте чёрных зрачков тенью сомнения отразилась серость нависшего над нами неба. Но лично меня её страхи уже не пугали. Я отдавал отчёт своим пока что только желаниям и делал сознательный выбор. Эли продолжала смотреть в замешательстве, и я ощутил, как начал проваливаться в пропасть её глаз. И даже если там не было ничего кроме бездны, я предпочёл бы упасть в саму преисподнюю, нежели остаться в вымышленном земном раю. Хотя в конечном итоге, скорее, бы оказался совсем в ином месте где-то по другую сторону и рая, и ада. В первозданной вселенской пустоте. Где и Богом и Дьяволом был бы я сам; и сам создал бы за границами сознания свой мир, наполнив его своим смыслом.Листва вдруг задрожала, затряслась, зашуршала. А сверху пулемётной очередью стали шлёпаться крупные капли холодного дождя. Люди принялись хаотично разбегаться, укрываясь от внезапно обрушившейся бури. И, присоединившись ко всеобщей панике, мы, вскочив со скамейки, тоже побежали прочь из парка. Эли накинула на голову джинсовый пиджак, но проливная стена дождя всё равно настигла нас раньше того, чем мы успели переступить порог моего дома.— Кажется, что-то похожее тоже уже было, — пытаясь отдышаться, сказал я и закрыл дверь.Улица в одночасье утопла в бурлящих потоках воды, стекающих вниз по дороге. За окном — чернота, словно наступила ночь. Дождь лил как из ведра, даже соседний дом из-за серой пелены казался каким-то туманным пятном. Несмотря на баскетбольные кроссовки, ноги промокли насквозь. Мои джинсы и футболка, платье Эли и её пиджак — всё, хоть выжимай. Сама она сидела на полу и, громко хохоча, пыталась расшнуровать свои теперь уже серые кеды. А меня накрыла волна ледяного ужаса. Я думал о том, что, если она заболеет, это будет по моей вине. И как её организм отреагирует на простуду? А что если возникнут осложнения? Нужно было уйти из парка раньше.— Принесёшь полотенце? — попросила она, выжимая волосы.И я уже было направился в ванную, но вспыхнувшая за окном молния на секунду осветила тёмный коридор, приковав мой взгляд к силуэту Эли. Она стояла перед тумбой с зеркалом. Её мокрое платье слишком плотно прилегало к телу, откровенно подчёркивая каждый его округлый и чертовски соблазнительный изгиб. Сейчас она была воплощением чистого секса и причиной грязных мыслей. Раздался треск грома. И у меня окончательно сорвало крышу. Она знала, каким будет мой следующий ход, ещё до того, как я задрал её юбку, и она оказалась прижатой к стене. Знала, что никаким её словам не по силам меня остановить, но всё же несколько раз попросила надеть защиту. Будь у меня в доме хотя бы один презерватив, я бы так и поступил. Но мне даже не нужно рыться по ящикам, чтобы убедиться — там ничего нет. Она попыталась оттолкнуть меня, но быстро сдалась, осознав тщетность своей затеи. Это было похоже на русскую рулетку. Впрочем, шансов заразиться вирусом было ещё меньше, чем, если бы, провернув барабан револьвера, я приставил дуло к собственному виску. Шестнадцать процентов — у игры, и лишь один — у жизни. Вполне себе неплохой расклад. Раньше я боялся смерти, но если моя смерть сейчас стонала в моих же руках, я был готов умереть в эту порочную секунду торжественного грехопадения.16Я понимал, произошедшее между нами было неправильным. Однако витающий в разгорячённом воздухе привкус азарта заставлял сердце биться быстрее. Здравый смысл утонул в пучине её глаз ещё на скамье в парке. И вслед за ним совесть перешла на сторону ?нейтралитета?. Впервые за эти месяцы я ощущал не только физическое удовлетворение, но и гармонию от воцарившегося на душе спокойствия.Из-за нависшей чёрной тучи и проливного дождя всё ещё было темно. Мы лежали на диване в гостиной. Совершенно нагие и бесконечно бесстыдные. Одежда валялась на полу в коридоре. Всё-таки нужно вычеркнуть слова ?правильно? и ?неправильно? из своего лексикона. Правила существуют в моей голове. А в комнате — превосходство хаоса. И это единственное, что сейчас имело значение.— Перестань, — притянул я Эли ближе, прервав её судорожные попытки отыскать хотя бы каплю крови на нашей коже.— Так нельзя рисковать, ты не понимаешь…— Не понимаю, — увлёк я её в новый поцелуй. Но она, высвободившись из объятий, ушла в ванную, оставив в комнате невидимую тень своего присутствия, а на моём лице глупую самодовольную улыбку.По небу прокатился оглушительный раскат грома, кажется, даже коснулся крыши. А потом маленькие индикаторные лампочки на мониторе телевизора погасли, сообщив о прекращении подачи электричества. Я выглянул в окно — шквалистый ветер трепал ветви деревьев, а на дороге было настоящее наводнение. Но здесь, в стенах дома, — абсолютное умиротворение и всепоглощающая безмятежность; а вот в мыслях вновь зарождающийся порнографический водоворот, подпитываемый всплесками воды, что отчётливо звучали за дверью ванной и бесцеремонно врывались в акварель моего сознания, вырисовывая образ её обнажённого тела. Слишком манящий. И если я с такой лёгкостью сдаюсь собственным фантазиям, то как возможно сохранить стойкость, наблюдая за ней настоящей, стоящей столь критически близко — за запотевшим стеклом душевой кабины. Запрокинув голову, она смывала со лба пену шампуня, но, заметив меня, тут же прекратила. Ещё мгновение и я открыл дверцу душа. Тёплые клубы пара вырвались в прохладный сумрак комнаты. Её глаза тотчас же замерли на моих, а затем она сплюнула, выпустив крошечный фонтанчик воды прямо мне в лицо. Слишком пошло.— Как ты открыл дверь? — спросила она. Я не ответил. Но, полагаю, было очевидно то, что в собственном доме у меня имелся ключ от любого замка. — Боже, помилуй меня, — шагнув в кабинку, прошептал я, взяв Эли за руку. — По великой милости твоей, очисти беззакония мои. — Она отрицательно мотнула головой, словно не соглашаясь с собственными желаниями. — Многократно омой меня от беззакония моего. — В памяти всё всплывали слова некогда зазубренного псалома. — …И от греха моего очисти меня. — Коснулся я её живота, по которому стекало множество сверкающих струек воды. Она вздрогнула и прижалась мокрой грудью к моей груди, но на сей раз ничего не сказала ни о моём безрассудстве, ни о необходимости предохраняться. Её влажные губы скользнули вверх по моей шее, на мгновение остановились на губах, и, лизнув как-то по-кошачьи, она ловко ухватила зубами металлический шарик пирсинга. — …И от греха моего очисти меня. Ибо сознаю я… — Перехватил я её язык.Каждый вдох, каждый выдох, каждый стон, каждое наше прикосновение, движение и толчок собирали по крупицам меня, сгоревшего дотла. Я помнил всю свою ненависть, помнил любовь. Сейчас оба чувства рвались наружу. И это было похоже на войну тел. И я опять проигрывал. Себе. Ей.17 Снова на ней моя тельняшка, мои любимые штаны, снова она в моей постели. И я бы хотел закрыться от всего мира здесь, в доме, в спальне, хотел бы провести дни рядом с ней, не думая ни о том, что мы расставались, ни о требуемом Жюльет лечении. Но из нас двоих именно я, смотря на часы, должен научиться жить в пяти минутах будущего.Эли разговаривала по телефону с матерью, вероятно, заверяя её в том, что с нами всё хорошо. Тон её звучал то виноватым, то рассерженным. И я, наблюдая за движениями её губ, поймал себя на мысли, что в моменты наших ссор, хотел бы слышать её кричащей только на французском, чтобы она так же надувала свои губы, точно обиженный ребёнок, у которого отняли любимую игрушку или заколку. Я бы ни черта не понимал, кроме того, что её сложенные в трубочку пухлые губы вызывают неудержимое желание коснуться их. Она что-то невнятно пробормотала, откинула телефон в сторону, плюхнулась обратно на подушку и как-то слишком протяжно выдохнула. Я не знал, чем были заняты её мысли, но сказал: ?Мы что-нибудь придумаем?.— Меня не волнует лечение. Оно всё равно не помогает. Меня пугает твоё легкомыслие.— Больше не будем так рисковать. — Коснулся я её волос. — Я тебе не сделал больно?Её взгляд вместо рассерженного, сделался хмурым. И, закусив губу, она отрицательно мотнула головой, придвинувшись ближе и поцеловав.Я хотел поинтересоваться, о чём они говорили с Жюльет. Время — начало восьмого. Принимать таблетки только через пару часов, но до того Эли нужно поесть. Жюльет, должно быть, уже приготовила ужин. И нам следовало бы вернуться, однако я хотел выкрасть у вечера ещё несколько минут и всё же хоть как-то определиться с ближайшим будущим. Но я боялся задавать любые вопросы, связанные с болезнью. Боялся её реакции даже на безобидное предостережение о том, что пора есть. Боялся того, что моё чрезмерное попечительство спровоцирует эмоциональные всплески. Но могу ли я вести себя иначе? — Почему лечение не помогает? — тогда осторожно спросил я. Она ничего не ответила, лишь положив голову мне на грудь, обняла.Тогда я стал рассказывать ей о своей депрессии, преследующей меня всю жизнь, о том, что одно время, находясь на грани срыва, решил начать посещать специалиста. Это было в девяностых. Я был младше, чем даже Эли сейчас. Мои негативные эмоции всегда находили свой выход в музыке, но иногда даже собственное творчество может обернуть мысли чёрной плёнкой. Так я впервые попробовал наркотики. Ничего серьёзного, обычная травка, как мне казалось. Однако месяц спустя один приятель предложил мне кокс. Я рад, что рядом со мной тогда были Рене и Том. Если бы не они, я бы закончил как тот приятель — валяясь на полу в кухне со шприцем героина и пеной у рта. — Терапия помогает, если ты сам этого хочешь. Может, в этом вся проблема? Знаешь, что я думаю? Мы будем ходить вместе.— А тебе зачем? — удивлённо посмотрела она. И я задумался над правильным построением ответа. Нужно чтобы кто-то, такой же компетентный как Жюльет, научил меня общению с такими, как Эли. Скажи я ей именно это — ?с такими?, ?с больными ВИЧ?, ?с людьми с суицидальными наклонностями?, она бы тут же устроила истерику. Поэтому, я не нашёл ничего лучшего, чем просто отшутиться, сказав, ?за компанию?. Но, полагаю, она поняла мою не озвученную мысль. — И как долго?— ?Как долго? что? — не сразу сообразив, что именно она имела в виду, переспросил я.— Как долго ты употреблял кокаин?— ?Употреблял? — громкое слово. Попробовал всего лишь пару раз, а потом оказался во врачебном кабинете.Не знаю, были наши с ней терапии похожи или нет. Эли называла свою ?пустой болтовнёй?. Но вот для меня своевременная помощь специалиста оказалась действенной. Впрочем, разглагольствования подосланного Ксавьером в январе психолога не отличались особой результативностью.Единственное, что я понял, убеждая её в необходимости медицинского вмешательства, так это то, что самый эффективный способ ?излечиться? от собственной депрессии — начать заботиться о том, кто пребывает в куда более плачевном состоянии, чем ты сам. Все мои проблемы отошли на задний план, я не думал о собственном самоистязающим сознании. Сейчас это не имело значения. Говоря с ней, я будто бы обращался к себе двадцатилетнему. Мои слова звучали искренне, может, поэтому Эли и согласилась возобновить курс вместе со мной.— Как все порядочные лентяи начнём с понедельника, да?Она улыбнулась и утвердительно кивнула. Я тоже улыбнулся, хоть на самом деле и боялся будущего. Раньше мне было плевать на опрокидывающиеся на мою голову вёдра с дерьмом — своеобразные ?подарки судьбы?. Наверное, потому что в момент критического накала мог с лёгкостью выйти из игры. Я был один. Сейчас же привилегии распоряжаться собственной жизнью я лишился. Но меня пугала не ответственность. Бывают проблемы и серьёзней: болезни, отнимающие рассудок или превращающие тебя в недееспособный паразитирующий организм, родители-одиночки, пытающиеся свести концы с концами, незаконные тюремные сроки. Если бы мне пришлось выстроить всё это по градации, ВИЧ не занял бы верхних строчек списка.До вчерашнего дня я знал о вирусе ничтожно мало. Когда сам проходил терапию, познакомился с одним пареньком (столкнулся в закоулке у клиники). Он сидел на игле и часто ошивался у мест помощи наркозависимым, точно сам дьявол-искуситель ?толкал? товар в массы, карабкающиеся со дна пересохшего колодца назад к жизни. Его выцветшая кожа была усыпана багровыми пятнами, напоминающими язвы. Тогда-то я и увидел ?лицо? СПИДа, согнавшее меня с пути наркотиков. Потом это лицо даже обрело имя, позаимствованное у картины самого Дали, — ?La Cara de la Guerra? — ?Лицо войны?, чью репродукцию я хотел использовать для одного из наших альбомов, темой которого была война с собой, но в итоге обложкой стало моё же лицо. И всё до того же вчерашнего дня именно эта картина вырисовывалась в моём воображении вслед за словами ?ВИЧ? и ?СПИД?. Но несколько часов проведённых за чтением статей и разговорами с Жюльет смыли с красок полотна желчный налёт ядовитых токсинов. Теперь девиз ?ВИЧ — это не приговор? не казался громогласно-притворным. Всё что нужно — сила воли и контроль. Эли даже могла родить здорового ребёнка. И всё же я боялся обратной стороны болезни, отражающейся от брезгливых глаз общества колкими ремарками, оставляющими шрамы на психически нестабильном состоянии Эли. Нет, я и не думал посвящать в проблемы нашей личной жизни всех своих знакомых, но допускал фактор ?злых языков?.— Штэф, — высвободившись из объятий, вдруг села она, пристально смотря мне в глаза, — я хочу, чтобы ты сдал анализы. Завтра же.Я улыбнулся и утвердительно кивнул, точно так же как это сделала Эли минутами ранее. Из-за её хмуро сведённых бровей я ожидал услышать чего-то более ?пугающего?, а не подобную пустяковую просьбу. Она была права, говоря о том, что при незащищённом половом контакте вирусу сложнее попасть в организм мужчины, если инфицированной является женщина. Это обусловлено нашей физиологией, как разъяснял какой-то врач на сайте клиники Кёльна. Поэтому я исключал фатальность своего риска.— Дождь поутих. Возьмём такси и вернёмся? Расскажем о наших планах маме?— Да, — прозвучало слово с нотой сомнения.Да я и сам сомневался в том, что нам удастся переубедить Жюльет, и она позволит Эли остаться в Германии со мной. Я не хотел портить с ней отношения, не хотел, чтобы и Эли ругалась с матерью, не хотел ультиматумов, шантажа. Лишь уповал на её понимание того, что рядом со мной Эли будет лучше, чем в любой клинике Парижа или Монреаля.18Когда подъехали к дому, уже совсем стемнело. В кухне горел свет. Я опасался, что Жюльет встретит нас разгневанными речами, но она и слова упрёка не сказала. Только кинула на меня недоверчивый взгляд, посмотрев на одежду Эли. А затем позвала ужинать.И за те пару минут, что Эли переодевалась, я, пока находился наедине с Жюльет, ощутил себя так, словно сидел на скамье подсудимых. — Там такой ливень был, — вошла Эли в комнату и села в кресло напротив меня, разрядив накалившуюся между нами атмосферу своей улыбкой.Жюльет молча поставила на стол две дымящиеся тарелки рыбного супа, и, сев в кресло между нами, опустила глаза, тяжело вздохнув и нахмурившись. Кажется, разговор обещает быть непростым. Эли взяла её за руку и стала просить позволить остаться в Германии. А потом подключился и я, убеждая Жюльет в том, что Эли начнёт посещать психолога в понедельник. Но Жюльет была непреклонна, говорила, что если Эли не поедет с ней, тогда она тоже будет вынуждена остаться в Германии. Очередное перетягивание каната затянулось почти на два часа. И если бы не время приёма терапии, мы бы так и продолжили переливать воду из пустого в порожнее. Эли взяла пакетик с лекарствами и разложила нужные перед собой. А я внимательно наблюдал за каждым её действием: сначала из коробочки с надписью ?Эфавиренз 600мг? достала одну жёлтую таблетку, потом была голубая капсула ?Эмтрицитабина 200мг? и последняя — странная треугольная таблетка из упаковки ?Тенофовир 300мг?.Жюльет коснулась раскрасневшихся щёк Эли и спросила, не поднялась ли у неё температура. Эли лишь отрицательно мотнула головой, заверив её в том, что мы пробыли под дождём не больше пяти минут. Лицо Жюльет сделалось обеспокоенно-заботливым, и она протянула Эли стакан с водой. А сама, забрав наши опустевшие тарелки, направилась к раковине. — Мы хотим завтра поехать в Бохум, — проглотив таблетки, Эли покосилась на моющую посуду мать.— Зачем? — спокойно спросила та.И тогда я заговорил о предстоящих выступлениях. Уточнив, что завтра, в субботу, — концерт в Эссене, в Бохуме же — в воскресенье. Но расстояние между городами — всего пятнадцать минут езды, поэтому, если она волнуется за самочувствие дочери, это не будет выматывающими скачками между городами. Более того, это будут два небольших шоу на открытом воздухе в уютных парках — никакого сборища грязных сумасшедших фанатов, о коих она могла подумать.Жюльет не дала категоричного отрицательного ответа, но, скептически изогнув брови, посмотрела на нас, сказав, что всё будет зависеть от самочувствия Эли утром. А затем вышла из кухни, прикрыв за собой дверь. Эли же, взглянув на меня украдкой, утвердительно кивнула, а на её щеках нарисовались кокетливые ямочки. На душе стало немного спокойней. — Я уговорю её, — сказала она, улыбнувшись, и, пересев ко мне на колени, обняла. — Тебе лучше сегодня поехать к себе.— Ну нет. — Зарылся носом в её волосы, пахнущие моим шампунем. — Не хочу обнаружить утром пустую квартиру и очередную записку.— Я не уеду. Честно, — поцеловала она, а на меня накатила новая волна возбуждения.— Нет, исключено.— Мне нужно побыть с мамой наедине… поговорить.— Тогда я лягу в машине…— Штэф, — отстранилась она, — тебе тоже нужно отдохнуть перед выступлением. Я… — Резко вскочила она и вышла из комнаты. А я, как и прежде, услышал звук открывающего замка чемодана. — Держи, — вернувшись обратно, протянула она мне какой-то блокнотик, смущённо улыбнувшись. И я подумал, что это ещё один из её дневников. Но это оказался паспорт.— Эли… — засмеялся я, растерявшись от столь неожиданного жеста.— Правда, никуда не уеду, — опять умоляюще поцеловала она, и я сдался, соглашаясь хотя бы с тем, что ей и впрямь какое-то время лучше побыть с матерью без меня. Пусть я и не хотел оставлять её. — Может, побегаем утром в парке?— Если не будет дождя.И снова мы обнялись так, будто бы прощались навсегда. Однако на сей раз мне было не так тревожно переступать порог её квартиры. Меня даже не волновал тот факт, что в собственных глазах я выглядел параноиком, уходя с её паспортом в своём кармане.