Часть 26. (1/1)

В имение Горчаков возвращается перед самым обедом. В большой столовой слышится обычная суета, едва различимый звон парадной посуды и тихий голос Марты, пеняющей, верно, что-то растяпе Полине и, кажется, Вере, ее тихой, совсем неприметной двоюродной младшей сестре.— Сынок, наконец-то. Иван Иванович с милой Анной уже воротились давно. А тебя нет все как нет, я уж собиралась было кликать Семена, да на поиски снаряжать. Мало ли что там, в лесу… медведь-шатун, забытые охотничьи капканы опять же, разбойники, наконец. В прошлом месяце облюбовали дальнюю охотничью избу, приходилось отправлять за констеблем… — матушка к Саше кидается буквально с порога, провоцируя неловкость и ступор.Он обдумывает разные версии объяснений, прокручивает в голове наиболее правдоподобные отговорки, подыскивает повернее слова. Но в разговор вдруг встревает сам князь, донельзя чем-то довольный.— Да чай живем не в сибирской тайге. Успокойтесь, княгиня. Ух, молодежь… горячая кровь. Ступай, Александр. Приведи себя в должный вид пред застольем. Товарищ твой давно уж готов, да и Анна… — ухмыляется чему-то в усы, и отпрыска отпускает небрежным движеньем руки, тут же возвращается к гостям, что ждут за партией в карты в малой лиловой гостиной.В покоях прибрано давно и светло. Кто-то сподобился раздвинуть тяжелые занавески, чтобы впустить яркое зимнее солнце, да, видимо, открывал и окно, выстуживая из горницы запах густой и тяжелый. Сейчас здесь просторно, свежо и хрустящим пахнет морозом. Сейчас здесь ничто не напомнит о жаркой ночи и пламенном пробуждении. О чутком, отзывчивом Ване, раскинувшимся на этих вот простынях… Впрочем, кажется, чуткая Марта и белье поменяла. Сама али отправила кого из девиц. Хорошо бы не язву-Полину.Александр сменяет быстро наряд, отыскивая свежую рубаху, натягивает сверху камзол. Сегодня их последний с Ваней день и вечер в имении. Завтра уже поутру отец велит подавать лошадей, чтобы вернуть отпрыска и его лучшего друга в Лицей для продолжения учения.Саша зубами с досадой скрипит. Жаль, так жаль, что невозможно задержаться подольше, насладиться бездельем сполна и Жанно. Быть с Жанно, не опасаясь ежесекундно злых, наблюдающих взглядов, интриг и злого шепотка за спиной. Быть с Жанно и любить. Только вот бы справить подальше настырную девицу Анну, да решить все недоразумения с князем-отцом.В обеденной зале чинно кланяется с порога гостям, звонко щелкая каблуками:

— Прошу простить мое опоздание. Дела задержали на выезде в дальних угодьях, и время для возвращения в срок не удалось рассчитать.Барон Долгорукий благосклонно кивает, вторят ему княгиня и князь. Анна Петровна тянет бледную улыбку на бледные губы, и Александру едва удается гримасу презрения сдержать, борясь с тошнотой. Но взгляд переводит, и тотчас его отпускает. Пущин… Ваня… Ванечка… Жанно улыбается широко и мигает ему озорно для других незаметно, стремясь сообщить, что дело, должно быть, в порядке, и он недоразумение уладил. Ну, это не удивительно даже. Запудрил девице мозги, заворожив комплиментами и пламенной болтовней, как один только Пущин умеет.Когда все рассаживаются, барон приступает к застольной беседе.— Михаил Алексеевич, вижу, нынче вы необычайно веселы. Признаться, я полагал, что грядущая разлука с наследником дома ввергнет вас в огорчение, уныние даже. Вы же кажетесь мне просто счастливым.— Ох, дорогой мой барон. Дети-дети… Дети — смысл того, зачем мы живем. — Князь светится от нежданного счастья, разглаживает бакенбарды. — Признаюсь, отъезд Александра и его верного друга, конечно, лишил нас с Еленой Васильевной некой бодрости духа, но после… Скажем, я стал свидетелем событий, о которых не имею возможности говорить, но вспомнил, точно это было вчера, каково это — быть молодым, полным силы, соперничать за внимание дамы прекрасной, на время забывая про крепкие дружеские, даже братские узы.Ваня давится куском домашнего каравая, который только что опрометчиво в рот затолкал. Кашляет нестерпимо до слез, на глаза навернувшихся. Бормочет скомканно извинения, вылетая из горницы стремительно, как стрела. Горчаков рвется стремительно следом:— Прошу меня извинить, я вас ненадолго оставлю. Прослежу, чтобы с Иваном было все хорошо.Александр выбегает в людскую, откуда все еще доносится сдавленный кашель и слышится тревожное бормотание Марты.Александр убирается прочь, и тут же себя чувствует лучше — без странных, двусмысленных, но ободряющих взглядов отца, без внимательного, немигающего взора кроткой Анны Петровны, от которого временами — мороз между лопаток, и липкий холодок где-то в груди, под камзолом.— Вань… Ваня, ты как? — падает перед ним на колени, сбивая их об пол, но даже не замечая того. Взмахом руки отпускает бестолково суетящуюся прислугу, хватающуюся для чего-то то за ковшик с водой, то за отвар травяной. — Марта, займись вместе с девочками обедом. С Иваном я сам. Все в порядке.Пущин успокаивающе по плечу друга хлопает:— Да нормально я, Саша. Меня батюшка твой ошарашил. Он ж решил, что мы соперничаем за внимание Анны и добиваемся благосклонности наперебой… и как до такой мысли дошел? — и прокашлявшись, наконец, начинает вдруг хохотать. Безудержно, громко, руками держась за живот.

— Может быть, объяснишься?Саша сердится, Саша хмурится строго, а Жанно, видя все это, пуще прежнего заливается, откидывается назад, обормот, головой встречаясь с твердой стеной. Так и знай однажды проломит, бедовый.— Ну, Франт, не психуй. Я и забыл, какой ты бываешь нетерпеливый, — и бровями так двусмысленно играет. И знает ведь, чем пронять. Один только взгляд, и Горчаков пропадает. Один только взмах преступно-длинных ресниц,Александр Горчаков колени готов преклонить, склоняя голову и принимая все, что Пущин ему уготовил. — Саша-а-а-а? Саш? Ау! Ты со мной?— С тобой и весь твой, и очень четко внимаю…С усилием разгоняет вяжущий, точно кисель, белёсый туман в голове. А Ваня между тем повествует размеренно, как провожал до именя Анну, умудрившись девичье внимание затейливой беседой про странности мира переключить с случившегося в лесу.— Ну, знаешь, — пальцами перед носом шевелит и хихикает. Ох, мальчишка. — Там лешие, что водятся в буреломах, да русалки-кикиморы в топких болотах. Выдумал пару легенд на ходу про лесную деву, что в белом появляется в ночь Ивана Купалы и завлекает юношей в чащу, и те, кто откликается на пленительный зов, уже никогда не воротятся обратно.У Саши глаза натурально выползают на лоб:

— И что, дочь барона поверила в этот бред? Сейчас ведь даже не лето.

— Вообще-то… — Пущин притворяться совсем не умеет, но оскорбленный неверием вид принимает уж очень похоже. — Тут и шарм рассказчика важен, и сама атмосфера. Я ведь сразу после поведал…— ...про лютого Деда-Мороза, что завлекает красных девиц к себе, чтобы вели ледяное хозяйство, а после, по весне, их обглоданные собаками кости на опушке за имением находят?— Мой князь! — присвистывает Иван восхищенно, и не скажешь так сразу, серьезно он или снова дурит. Но румянец на щеках разгорается ярче, и вишни-глаза азартом блестят, и Горчаков уж различает тех самых чертей с раскаленными вилами, что по темной радужке скачут. — Франт, я поражен сейчас в самое сердце. Тебе б не нумизматику изучать, не латынь и французский, не историю с арифметикой даже, а податься в словесность, легенды писать, собрания мифов…— Не паясничай, Жанно, и не отвлекайся от темы. Так значит, ты… как-то девице все объяснил… то, что она увидеть успела?— Да как-то совсем не пришлось, — легкомысленно отмахивается от тревоги, что полыхает у князя в груди, что в очах разжигает костры и тянет… тянет будто куда-то — бежать ли, вернуться, кого-то искать, доказать, что-то срочное сделать… — Ох, Саша. Да у нее воспитание… — мнется и легонько краснеет, улыбка медленно сползает с лица, — ведь Анна Петровна выросла на традициях церкви, она и помыслить не может… о чем-то подобном, ведь содомия…

— Не надо! — Саша вздрагивает, как от удара, и даже отталкивает Ванины руки, что, оказывается, уже добрались до камзола и гладят безотчетно сквозь плотную ткань. — Жанно, не смей называть этим словом то, что есть между нами. Все, что я чувствую, что хочу с тобой разделить, касания, трепет и твои поцелуи…

— И остальное… По-твоему будь. Но как ты тогда назовешь это, Саша? Ты черта хоть ангелом нареки, рога от того он не спилит и нимб не прилепит на лоб. — Забывшись, Пущин на крик переходит, и Саша руку инстинктивно прижимает к губам, чтоб заглушить, чтобы не донести до чужих ушей то, что предназначено остаться лишь меж двоими.

— Любовью, Вань. Я назову это только любовью, — он шепчет и тянется губами к губам, что кривятся расстройством. Стремится выпить огорчение и тревогу, в себя до капли впитать и вернуть на его лицо безмятежность.За стенкой что-то рушится с грохотом, Полинка что ли крынку с молоком разнесла? Горчаков поднимается неохотно, напоследок прижимаясь губами к подрагивающему краешку рта.— Прости, я забылся, а нас легко здесь могут увидеть.Соглашаясь, Пущин кивает, прикрывая глаза:— Да, князь мой. Нам пора возвращаться и воздать должное богатому пиру. Полина _т в о я_ сегодня, когда мы только вернулись, шипела на меня, как ревнивая кошка, но проговорилась, что планируют подавать жаренные в масле перепела целиком, а еще пироги с густыми сливками и свежей малиной. Представь, и где среди зимы раздобыли?У него так быстро меняется настроение. Уныние на лице враз сменяет мальчишья улыбка, чтобы тотчас бесследно исчезнуть, уступая свой пост снедаемой, грызущей тревоге, светлый лик накрывая хмурой грозовой тучей. Это столь не похоже на Жанно. Саша за руку ловит уже у двери и к стене собой прижимает.— Скажи мне, что все хорошо? Поклянись. Ваня, я заклинаю.

— Ну, скажешь же тоже, — Пущин как-то натужно, принужденно хохочет и отводит глаза. — Я же сказал, что Анна Петровна — дитя, и про наши грехи ни слухом, ни духом. Ты можешь быть спокойным за сокрытие тайны. Вот только… с браком, мой возлюбленный друг, тебе предстоит решать самому.Стремительно выходит размашистым шагом, судя по звукам, сталкиваясь с Полиной снаружи. Та снова шипит — и правда похоже, вот только не кошка вовсе, — змея. Извечная женская ревность. Вот тоже ведь чует… чертовка. Соперника. Хотя где она и где Ваня? Сравнивать как-то даже смешно.— Надеюсь, перепелов пока всех не съели? Мне страшно стыдно за мою неловкость, дамы, и разумеется, господа… — Иван Пущин — душа любого общества, всеобщий любимец. Располагает к себе всех и сразу. Всегда. До Александра доносится веселый барышень смех и одобрительный говор радушного князя. Елена Васильевна втолковывает что-то про перепелов.У Саши что-то в затылке скребет, шальная, дикая мысль, которую не успел ухватить, не додумал.Марта возникает на пороге с огромным подносом. Она не пеняет молодому господину, конечно, но глядит с осуждением, ведь он занял комнату — святая святых, и мешает делать добросовестно свое дело.

— Прости, Марта. Все, ухожу.

— Извольте уж, барин. Там, чай, вас заждались.За трапезой изредка ловит через стол искрящийся взгляд, что моментами так сильно темнеет, и Саша вилку да нож от тревоги все крепче сжимает. Никак дождаться не может, когда подойдет к концу череда нескончаемых блюд. Скатерть-самобранку они что ли там расстелили?Обед же все длится и длится, как будто на грех. Как самый долгий нескончаемый час. Тот, что наступает пред самым рассветом.*

— Александр Михайлович! Прошу, погодите, — после трапезы и затянувшейся дале беседы гости и хозяева дома давно разошлись, чтобы каждому отдохнуть в тишине удобных покоев. И Анна Петровна, сопровождаемая верной Аксиньей, удалилась тотчас, но верно успела что-то наплести въедливой няньке. Стоит сейчас перед князем, мнет руками подол, да нитку жемчуга на тонкой шее терзает.— Сударыня? — князь подчеркнуто стремится держать ровно голос. — Вы не могли заблудиться, а посему я теряюсь в догадках. Чем могу быть полезен?— Наши батюшки… сговорились о скорой помолвке. Постойте… — кусая губы, вскрикивает, перебивая тревожно, замечая гнев на холодном, вдруг ставшем жестким лице, — дайте же рассказать до конца. Это август предстоящего года. Времени, сударь, вам довольно вполне. Для того, чтобы вы придумали, как отменить все. Я… мне такое, простите, не под силу совсем.В пол опускает глаза на носки своих расшитых бисером туфель. Несчастная нитка на шее, кажется, лопнет вот-вот. Александр приподнимает медленно брови:

— И вы решили пойти против воли отца, потому что?..

Князь… что же, он удивлен. Ведь девица с первого взгляда, кажется, почувствовала расположение. Втрескалась, как сказал бы Костя Данзас. И теперь сдается так просто? Полно, ведь отсутствие склонности к ней и какого-то уважения с его стороны — это даже не повод. В Российской империи браки без пламенных чувств меж супругами высокого сословия — обычное дело.— Потому что грешно топтать чужую любовь, — она шепчет и краснеет отчаянно, точно майская роза. Из самых первых, что в Лицее на восточных клумбах цветут.

— Анна Петровна, не понимаю…

— Не нужно. Александр, не заставляйте меня говорить, я прошу. Это ведь ваше… только ваше… с ним дело. Кто я такая, чтобы мешать?

Кажется, губы у девушки мелко-мелко трясутся. Горчаков испарину утирает с лица, толкает истерзанный, смятый платок в карман брюк.— Так значит, вы все же видели утром…— Будьте покойны. Ни одна живая душа вовек не услышит от меня про ваш…— ...грех? — его губы кривятся. Пусть так. Он готов к осуждению. Анна вскидывает глаза на него, и все, что он читает в них сейчас— изумление.

— … ваш тайный роман. Любовь не может зваться грехом, Александр Михайлович. Запомните это. И прошу, не позволяйте никому так считать. Сберегите, что имеете. В наши дни это ценно.Она старается улыбаться, но выходит натужно и бледно. Но оставляет все же жемчуг в покое и склоняется перед ним, делая реверанс.— Сейчас… я отправлюсь к себе, пока Аксинья меня не хватилась. Крик будет тогда стоять до небес. Не думаю, что нам это нужно. Позвольте, князь, пожелать вам… доброго сна и завтра ровной, гладкой дороги.Горчаков принужденно кивает, не в силах вымолвить слова. Он ошарашен, он поражен и, может быть, немного пленен. Самую чуточку, как прежде — Ваня. Баронесса оставляет его, не ожидая никакого ответа. Должно быть, ей стало легко, вот только — он видит — унизанные кольцами изящные пальцы так стиснуты в кулачки, что побелели…

— Анна? — на тихий окрик она замирает, и по вытянувшейся струною спине князь понимает — ждет чего-то дурного. — Спасибо вам, Анна. Вы — сущий ангел. Я не стоил бы и не заслуживал вас.По тому, как расслабляются девичьи плечи, князь видит, — наверное все же ей стало легче. Но только чуть-чуть.