Глава V (1/1)
Торопливая осень набрасывалась на каждого, кому не посчастливилось в тот месяц выйти на открытое пространство, и кусала, и жалила холодными иглами мороси, направляемой прямо в лицо бесстрастным ветром. Мальчики ежились и дышали на озябшие руки, то ускоряя шаг в надежде побыстрее добраться до дома, то замедляясь, выбившись из сил. За шиворот лилась холодная вода, в воздухе пахло грозой, а небо на горизонте заволокли черные тучи.— Я больше не могу! – Адам повторил эту фразу уже в шестой раз с тех пор, как они вышли из города, куда их послала приболевшая Сюзан.
Том явственно услышал в голосе спутника хнычущие нотки и остановился, оглянувшись на дрожащего мальчишку. Адам выглядел действительно усталым, но и Тому было не легче. Он говорил белобрысому упрямцу, что идти полями – не лучшая идея, но, видите ли, тому захотелось именно так, а не иначе. Самому себе Адам боялся признаться, что не хочет вновь оказаться под крылышком заботливой мамочки, а крюк удлинял дорогу где-то на милю. Мальчик не учел лишь одного – погоды. Впрочем, когда ребята покупали на рынке то, что заказала Сюзан, небо хоть и хмурилось, но грозы не предвещало. Если бы Том не был так увлечен перебранкой с жилистой клыкастой старухой-торговкой, он бы почувствовал в потоках воздуха, утекающих с набережной, то самое, что заставляет моряков, оказавшихся в столь коварное время года в открытом море, хмурится и переглядываться, не скрывая озабоченного выражения лица, — терпкую горьковатую нотку бури. Увы, Том ничего не заметил, а теперь было уже поздно ругать себя за это.
Адам всхлипнул, искусно маскируя свою слабость под разыгравшийся из-за непогоды насморк, и неожиданно вцепился в руку Тома.— Я не могу больше идти…— Ты же понимаешь, что иначе мы заночуем прямо здесь.— Я не могу! – в голосе мальчишки появились визгливые признаки надвигающейся истерики, а холодные пальцы еще сильнее впились в чужую ладонь, ногтями продавливая ранки.
Глаза Адама бегали, выхватывая из густого наэлектризованного воздуха то темные одинокие фигуры деревьев, жутковато сгорбившихся и машущих ветвями, как старухи трясут седыми паклями волос, то бледное, почти белое, лицо Тома, то шевелящуюся пожухшую траву, то собственные ноги с налипшими на ботинки комьями грязи.— Пойдем… — Том мягко тянул спутника за руку и делал шаги по разъезжающейся скользкой жиже, чье чавканье в предгрозовой тиши почему-то не казалось громким.
Адам позволил вести себя. Где-то через сто шагов прогремел гром и хлынул ливень. Темноту озаряли вспышки на небе.
Не обращая внимания на молотящие по макушке капли, Том мог бы идти вперед и дальше, но его спутник, стуча зубами, бормотал ему на ухо, обжигая дыханием промерзшую мочку:— Я б-боюсь… Том, пожалуйста, ну пожалуйста, Том, давай переждем… То-ом…С тяжелым вздохом и неправильным чувством спокойствия, темноволосый мальчик остановился.— Том? – Адам не отпускал чужой руки и не открывал глаз, словно это могло его защитить.— Надо идти.Хнычущий, некогда опасный мальчишка теперь вызывал только жалость и нежность, но Том упорно тянул его вперед, поскальзываясь и не обращая внимания на колики в боку.— Пойдем… Ну давай же! Ну, постарайся… — мальчик осторожно прижимал к себе продрогшего спутника и гладил его по слипшимся волосам, согревая, дышал на шею, втянутую в плечи, почти не замечая, что касается губами ледяной кожи.
Стоящая у окна Сюзан бросилась, причитая, во двор, как только из темноты у калитки появились двое мальчишек, один из которых почти тащил на себе второго.— Ах, я дура… Господи, Боже мой… Адам! Ну пойдемте же в дом… Где же Питер? Как он в такую погоду… А-ах… — миссис Джонс беспричинно всхлипывала и тормошила постепенно оживающего сына, а Том, неловко топчущийся у порога, потому как с него все текло и текло, смущенно наблюдал за этой семейной сценой.Чуть позже, отогревшись молоком с медом и одев в сухую одежду, Адам вспомнил про него. Ему пришло в голову, что восстановить свой авторитет после подобного малодушия будет непросто, поэтому мальчишка, приняв как можно более независимый вид, вошел в комнату, принадлежащую Тому, намереваясь разъяснить ситуацию. — Ты что-то хотел? – мальчик сидел, как обычно, на полу, и его голос показался Адаму хриплым.— Ты плачешь, что ли? – недоверчиво поинтересовался он, опускаясь на корточки перед мальчишкой и пытливо заглядывая ему в лицо.
Том шмыгнул носом и глухо пробормотал:— С чего ты взял?— Плачешь! Ну и ну… — помимо желания Адама в его голосе появилась ехидца. — А я думал, что ты никогда не плачешь.— Уходи.— Эй… Ну ты чего? – мгновенно раскаявшись в своих словах, мальчишка, опираясь на покрытые заусенцами доски, оказался лицом к лицу с собеседником. — Слушай, ну правда, чего ты? Мы уже дома.
Том отводил глаза и краснел. Он не представлял, как объяснить то, что сам понял только там, под проливным дождем и золотисто-розовыми молниями, раскалывающими небо на неровные части. Там, среди полей, с которых уже убрали урожай, можно было безнаказанно утыкаться в пахнущую мылом шею со светлыми завитками волос, прикасаться щекой к влажной жесткой ткани одежды на плече, можно было без навалившейся бы в любое другое время гадливости бескорыстно согревать своим телом, не менее озябшим и продрогшим. Когда-то давно, в прошлой жизни, как называл то время теперь Том, прикосновения матроса Там оставили словно бы клеймо, обжигающее стыдом до сих пор, но от прикосновений Адама он бы не отказался.Мысли, одна страшнее другой, проносились или проползали, перетекали, кололись в голове у мальчика, пока Адам смотрел ему в глаза, а потом вдруг резко вскочил на ноги и ушел, хлопнув рассохшейся дверью. Том снова уткнул лицо в ладони и глухо застонал. Решение было всего одно, и оно уже было рассмотрено бескомпромиссно и честно, оставив наждачную шершавость где-то в груди.Утром, когда еще даже Сюзи безмятежно спала, Том уже брел по раскисшей дороге, минуя приход, расколотое молнией и еще пахнущее гарью дерево, первые дома городских окраин… Здесь все было знакомо, и не выветрившееся еще чувство никчемности комом стояло в горле, щипало глаза.
Соленый запах, брызги, суда и люди, расхаживающие туда и сюда, меньше, чем летом, но все же порядочно, — все как всегда. Строчки из Библии полыхали перед глазами, когда руки по наработанной годами привычке ловко обчищали карманы. Везло, как будто новичку.***
Ругающийся себе под нос не самыми изысканными выражениями моряк второй раз за вечер споткнулся и растянулся на мостовой. Не самый качественный портвейн делал свое дело.— Сэр, вам помочь подняться? – вежливый мальчишеский голосзаставил мужчину еще раз грязно выругаться, но за протянутую руку он ухватился.
С трудом взвалив на себя взрослое тело, Том привычно скользнул левой рукой в оттопыренный карман моряка – потертая кожа кошелька удобно скользнула в ладонь, и мальчик равнодушно вытащил добычу, легкомысленно не обратив внимания на подозрительно напрягшегося мужчину.— Ах, ты, крысеныш! – цепкие пальцы до боли сжали хрупкое запястье, а хмель слегка подвыветрился, когда ярость от того, что его чуть было не обчистили, затопила сознание.
Отшвырнув мальчишку на землю и немного попинав его, не давая убежать, Стю внезапно замер, вглядываясь в корчащуюся фигурку с закрытой руками головой. Опьянение теперь уже иного рода настигло мужчину, когда на него глянули блестящие испуганные глаза, а затем воришка попытался сбежать, откатившись, но вместо этого только подставил под удар нежный живот.
Запыхавшись, Стю остановился. Он уже вспомнил, где видел этого худосочного темноволосого паренька, и это воспоминание окончательно стряхнуло хмель.— Вставай. Давай-давай! Живее! – мужчина снова пнул пошевелившегося воришку.
Опираясь на руки, Том сплюнул кровь и послушно поднялся, припадая на правую ногу, по коленной чашечке которой пришелся один из ударов.— Ты меня помнишь? – этот вопрос вынудил мальчика неохотно посмотреть в лицо человеку, который, в принципе, ничем не отличался от тех других, что ловили и избивали Тома, если он попадался, а теперь это случалось довольно часто.— Нет, …сэр.
Стю усмехнулся. Он-то вспоминал этого мальчика довольно часто, вот только не думал, что им придется еще встретиться.Морщась от боли и хромая, Том послушно шел впереди мужчины по направлению к месту, где можно было недорого снять комнату, чем любили пользоваться моряки, подцепив уличную девку или желая упиться до чертиков в тесном кругу друзей, что, конечно, нельзя было провернуть на корабле или в шумном многолюдном пабе. Впрочем, обычно матросы как раз предпочитали пабы, потому что драка – ничуть не менее действенное средство снятие напряжения, чем секс.
В крохотную комнатку, холодную и полупустую, Тома втолкнули жилистые грубые руки. Эти же руки, заперев дверь, нагло обшарили полураздетое для поздней осени тельце и швырнули мальчика на кровать, застеленную пятнисто-рябой простыней, пахнущей потными ногами и женскими духами из тех, что обычно пропитывают платочек, бережно хранимый иными из мореплавателей.Искаженное в гримасе лицо моряка всплыло перед глазами Тома, накладываясь на ухмылку человека, нависшего над ним в ту минуту, и не ожидавший яростного сопротивления мужчина упал на пол, а мальчик отлетел к окну, чтобы в отчаянье, граничащем с помешательством, ударить по засиженному мухами стеклу голыми руками. Осколки, которые уже позже будет собирать пожилая неопрятная женщина в желтом чепце, брезгливо морщась при виде бурых пятен, осыпались на пол. Стю замер, прижавшись спиной к стене, когда очумевший воришка с совершенно дикими глазами начал наступать на него, держа в руках импровизированное оружие. Едва держась на ломких ногах, Том остановился в полуметре от насильника и прошептал:— Уходите.Стю, уже просчитав все возможные исходы нападения мальчишки, холодно усмехнулся в ответ.— Хочешь поиграть? — Я убью вас.— Ты? Такие как ты, щенок, не способны на это.Том хотел что-то сказать, возразить, может быть, разубедить презрительно кривящего губы мужчину, но у него не вышло. А в следующую секунду выпавший из ослабевших от напряжения пальцев осколок раздробился об ободранный пол, неровно положенный из разномастных досок, скрипящих и стонущих под ногами.Том не смог сопротивляться, когда его прижали к кровати, потому что силы отнимало даже то, чтобы не закричать, не заплакать, не дать возникнуть перед глазами насмешливо-надменному лицу Адама, который словно бы давал понять: «Ты этого заслуживаешь».
Проразвлекавшись с живой покорной игрушкой пару часов, Стю задумался, что делать со щенком дальше. Был велик соблазн взять его юнгой, чтобы в любое время дня и ночи иметь под рукой безотказную «девку», а если бы и другие матросы возмутились – он мог бы одолжить им свою игрушку. В открытом море лучшего подарка не сыскать.
К счастью, Стюарту не суждено было проснуться. Утомленному и потерявшему бдительность мужчине Том равнодушно, словно не своими глазами смотря на мир, перепилил куском стекла небритое горло.Утром, возмущенная тем, что постояльцы все никак не хотят съезжать, хозяйка долго стучала в дверь, а потом открыла ее своим ключом. Привыкшая ко всему, она ворчала, выталкивая не по-женски сильными руками из окна комнатки сначала дурно пахнущего непропорционального мужчину, и после смерти ухмыляющегося в беспричинной злобе, а затем по-детски легкое тельце мальчика, избитого, оскверненного, но почему-то со спокойным лицом. Качая головой с некоторым досадным сожалением, женщина вытащила из окостеневших пальцев ребенка окровавленный осколок, прежде чем бросить труп вниз, туда, где чуть позже два тела погрузит на тачку сосед-старичок, чтобы сбросить в воду у причала, воровато оглядываясь и скаля шаткие остатки зубов.