часть 2 (1/1)

И все же не зря судьба свела их именно с Нанами. Она оказалась настоящей доброй волшебницей. Ей удалось совершить невозможное – объединить их в группу, доказать им, рьяным индивидуалистам, что они могут работать и вместе! Самолюбие Масато, как впрочем, и остальных, было задето тем, что он не стал для Харуки избранным, но зато теперь у него появилась новая потрясающая возможность… репетировать вместе с Рэном! Пусть Хидзирикава ничем не выдает своей радости, а напротив, держит маску непроницаемости еще крепче, но работа над песнями вместе с Дзигундзи доставляет ему подлинное удовольствие. Никогда он еще не занимался музыкой с таким, хоть и затаенный, но восторгом… Разве только в детстве… и с Рэном… Но постепенно даже эта радость стала омрачаться, даже это удовольствие затухать. Масато все чаще перехватывал взгляды, которыми обменивались Дзигундзи и Ичиносэ.Токия такой же замкнутый, холодный и непроницаемый, как и сам Хидзирикава, но еще более недоступный и мрачный… Неужели это и привлекает к нему Дзигундзи? Или это Ичиносэ привлекаетжгучая, но несколько надменная солнечность Рэна? Этот интерес есть! И он взаимный! Хидзирикава был в этом уверен, но каждый раз заставлял себя убеждаться в этом снова и снова, перехватывая взгляды, наблюдая и анализируя поступки обоих подозреваемых.Дзигундзи, его гордый Рэн, для которого избранность необходимая норма жизни и единственная приемлемая форма серьезного общения, сам уговаривал Токию вступить в группу, поддержать Нанами. Такого от него не ожидал никто, особенно Масато. Душу разъедала…Да! Ревность! Гадкое! Отравляющее жизнь чувство! Ревность! Хидзирикава убеждал себя, что не имеет на нее право, что глупо ревновать того, с кем у тебя ничего нет и быть не может….! Сердце и душа не желали слушать ни одного разумного довода. Им было плохо, им было больно, им был одиноко!

Разум пытался сжалиться над их терзаниями и доказать себе, что возможно это всего лишь игра воображения, горькое заблуждение, не имеющее ничего общего с действительностью… Факты упрямо говорили об обратном. Постоянные опоздания, а временами и неявки Ичиносэ на репетиции, больше всех злили именно Рэна, и он первым бросал все и уходил, как будто без Токии для него это не имело смысла. Пусть другие и видели в этом только проявление самовлюбленной и нетерпимой натуры Дзигундзи, но Масато знал, что на самом деле Рэн не такой, и его раздражение говорило Хидзирикаве о том, что его золотоволосый придает присутствию Токии удивительно большое значение. Масато порой даже хотелось узнать, станет ли Рэн и его задержкии отсутствия переживать так остро и непримиримо. Когда же Ичиносэ все же появлялся, и репетиция шла своим ходом, Дзигундзи оказывался весьма далеко от своего соседа по комнате, но всегда поразительно близко именно к Токии. В ходе творческого процесса участники группы невольно делились на две группы… казалось это происходит само по себе, пусть даже это и выражалось только в том, кто стоит по правую сторону от инструмента, а кто по левую. Его золотоволосый всегда оказывался в одной группе с Ичиносэ.Рэн заметно меньше времени стал проводить в комнате. Сначала Масато пытался не обращать на это внимание, находил ему какие-то оправдания, вел бесконечные диалоги с собой о том, что его не должно все это занимать,что Дзигундзи на самом деле всего лишь прогуливается где-нибудь со стайкой своих поклонниц…! Не помогало. Душу жгли неуместные подозрения. Ему почему-то казалось, что все то время, которое его золотоволосый проводит не на занятиях и не с ним, Рэн посвящает Ичиносэ! В воображении тут же всплывали идиллические картины прогулок по саду и длинных задушевных разговоров. Всего того, чего так отчаянно хотелось самому Масато!Все это безумно терзало его. Он запрещал себе об этом думать, и тогда страдал еще сильнее. Доходило даже до того, что он срывался с места и отправлялся разыскивать Дзигундзи по академии. И действительно бывали случаи, когда он заставал его в компании Токии. Даже если все и выглядело только невинным дружеским разговором приятелей, Хидзирикава понимал что все его подозрения, абсолютно все, верны! Он теряет Рэна! Но только… как можно потерять того, чего не имеешь? Оказывается можно! И это еще более невыносимо! Так страстно желать, самому отказаться, терзать себя из-за этой невозможности принять, а потом увидеть, как все то, о чем ты так неистового грезишь, отдается другому…! Немыслимо!

Совсем неожиданно для него забрезжил свет надежды, когда выяснилось, что Ичиносэобманом выдавал себя за брата известного певца Хаято, и что на самом деле они один и тот же человек. Все были поражены, оскорблены и злы. Особенно Дзигундзи. Масато казалось, что он прекрасно понимает особо жгучую природу этого недовольства Рэна. Несмотря на то, что они так сблизились с Токией в последнее время, он так ему и не открылся. Разумеется, у Дзигундзи гораздо больше оснований злиться, чем у других. Хидзирикава прекрасно видел, как он переживает все это. Рэн ушел на крышу, как часто это делал, чтобы подумать и побыть в одиночестве, но даже не стал играть на саксофоне, это встревожило Масато еще больше.Хидзирикава решил, что это прекрасный момент, что бы попытаться выяснить, что думает его сосед по комнате о происходящем, и как относится к совершенно естественному выходу из таких обстоятельств – исключению обманщика из состава группы. Оказалось, что, несмотря на все свое резкое неприятие ситуации, Дзигундзи все же против столь радикального шага. Это удивляет Масато еще сильнее. Подобное понимание и снисходительность не были свойственны резкой и немного идеалистичной натуре его золотоволосого, значит…? Значит Ичиносэ действительно важен для него? Значит его присутствие Рэну необходимо, несмотря на всю открывшуюся ложь! Масато выслушал ответ, обронил фразы нечего незначащего удивления и ушел, тяжело переживая глубоко проникшую в его душу боль. Он прав. Слишком прав во всех своих подозрениях.

Во время откровенного разговора с Ичиносэ, когда он перед всей группой признался в своем обмане и просил прощение, Масато видел гораздо больше, чем остальные. Он не мог в этот момент наблюдать за лицом Дзигундзи, потому что стоял далеко за его спиной, но неотрывно следил за взглядом Токии. И этот взгляд голубых виноватых глаз был обращен именно к его золотоволосому. Рэн выступил тогда вперед, Рэн говорил за всех, почти один на один. И это выглядело как объяснение двух важных друг для друга людей. Теперь Хидзирикава окончательно во всем убедился.Ревность истощала душу и тело. Масато отчаянно боролся с ней. Намеренно закрывал глаза, отворачивался, пытался не смотреть, не замечать, тех взглядов, которыми продолжали обмениваться его мучители. На совместных репетициях он никак не мог сосредоточиться на музыке. Хотелось схватить Дзигундзи и закричать ему в лицо: ?За что? За что ты так со мной? Почему он? Зачем тебе это?? Но ведь он не имел права на эти вопросы. Между ним и его недосягаемым светилом ничего нет и быть не может. Значит, ничего не мешает Рэну строить отношения с кем-то другим. Когда золотоволосый возится со своими птичками, откровенно заигрывает, в открытую обольщает и обещает дойти во всем этом до логического конца, Масато почему-то не так безумно больно, как от одного перехваченного теплого взгляда от Ичиносэ к Рэну или от Дзигундзи к Токие. Может быть, в глубине души он понимает, что птички – это действительно не серьезно, в отличие от быстро развивающихся отношений с Ичиносэ.Терять, так и не обретя – нечеловечески жестокая пытка. Хидзирикава вынужден держать все всебе, таиться ото всех, делать вид, что все в порядке, что работа в группе по прежнему доставляет ему удовольствие, и он желает себе именно такой судьбы… Он обжигает спину Рэна огненными взглядами, давая свои чувствам отражаться в очах только тогда, когда этого никто не увидит, особенно его надменное светило. Преисподняя горьких страстей затягивает его все сильнее. Спасения нет. Он понимает это каждый день, час, минуту. Он гибнет, поглощаемый ею. Но даже так лучше, чем переступить через собственные принципы, через устои его рода, через мнение мира.Проходя по коридору, Хидзирикава слышит саксофон. Взгляд быстро находит на крыше знакомую фигуру. Мелодия тоже знакома, та самая, которую они пытались слушать вместе, так самая во время которой… Это было безумием. Нереально прекрасным безумием. Порой Масато даже не верилось, что все то, что он помнит и навечно сохранит в своем сердце, действительно произошло. Его кошмар, его мечта воплотились в реальность и оказались в тысячу раз упоительнее самых заоблачных грез.Он опять слышит в музыке затаенную грусть. Саксофон рассказывает о душевных тревогах своего хозяина. Неужели Рэну все так же плохо? Неужели он все еще переживает…? О чем? С Токией все благополучно разрешилось, они… вместе… Тогда что еще может тревожить его солнце? Неужели все-таки… он? От этой мысли сердце радостно затрепетало. Как-то совсем по-девичьи… какая глупость! Ему наверняка все кажется. Просто мелодия несколько грустная. Вот и все. Ничего в ней нет. Это только мастерство исполнителя наполняет ее видимостью истинных чувств. На самом деле есть только мастерство… К этому мастерству хочется прикоснуться. Воспринять полнее. Ближе. Глубже. Хидзирикаву непреодолимо потянуло на крышу. Он не знал, что скажет своему светилу и скажет ли вообще. Чувства пребывают в совершенном сумбуре. Просто он непременно должен его увидеть. Обжечь душу, пусть даже холодным, но его взглядом. Даже от этого станет немного легче.Закат разливает повсюду золотистое свечение, превращая весь мир в сверкающую драгоценность. Завораживающе плывет музыка, пробираясь в самые затаенные уголки души, уговаривая отбросить терзания и сомнения, и наконец во всем признаться… Масато кажется, что именно в эти мгновения он так катастрофически близок к ненужному откровенному признанию. Онсейчас увидит Рэна, погруженного в игру, обнимающего свой сияющий саксофон, ласкающего его своими страстными губами…! Как прекрасно и, в тоже время, как все это ужасно! Неужели он не сможет удержаться и действительно разрушит сейчас собственную стену? Не лучше ли тогда повернуть обратно, пока не поздно?! Поздно! Он уже на крыше! Рэн продолжает играть, и последние лучи заходящего светила одаривают его поистине золотым ореолом! Восхитительно! Именно это хочется прокричать во всю силу легких! Ты великолепен!Но взгляд находит на крыше то, чего здесь не должно было быть. Он обнаруживает присутствие третьего! Это… Токия! Он сидит напротив Дзигундзи и неотрывно следит за исполнителем. Взгляд Рэна тоже устремлен к нему. Это только их мир. Эта музыка звучит только для них двоих. И Масато нет здесь места! Сердце и душа взвыли от боли. Это жжет как предательство, но ведь это не так! Ему просто нет здесь места! Он просто сам от всего отказался!Болевая волна была слишком сильной и отзыв тела слишком яростным. Дзигундзи почувствовал его присутствие. Обернулся. Хидзирикава не смог подавить мучительную судорогу, прошедшую по его лицу. Но его золотоволосый не прекратил игру, и все что оставалось Масато уйти… Невероятных усилий ему стоило не бросится прочь со всех ног, не разбирая дороги, а почти спокойно уйти… Да, он уходит. Так и должно быть. Наконец, он уходит. Ему больше нет места в жизни этого светила.Встревожено ноет душа. До боли хочется выговориться, излить все накопленное, что бы освободится от этого тяжкого груза, что бы, вздохнуть свободнее.

Пианист как всегда бросается к фортепиано.Снова признание без слов, жгучее и рвущее душу. Мрачные возгласы инструмента переплетаются со стонами его души. Слышат многие, но не понимает никто. Он почти привык к этому. Миру нет до него дела. Других трогает только музыка, а не терзания его сердца. Пусть слышат, пусть не знают, сейчас он играет только для себя. Потому что чувства хотят вырваться, потому что слишком жгут, душат и мешают спокойному течению его не очень радостной жизни. Лучше пустота, чем терзания. Пусть все выльется в музыку. Пальцы пробегают туда и обратно, но он снова не смотрит на клавиши. Ему не нужно следовать чьей-то мелодии, за него играет сердце, мучительно ноет, обращая свои стенания в странную мелодию. Такую красноречивую и такую молчаливую!Внезапно его настигает ощущение чьего-то присутствия. Масато возвращает взгляд в реальность. От двери к нему быстро направляется Дзигундзи.- Что тебе нужно? – недовольно бросает Хидзирикава, прекращая игру.- Ты! - коротко и вызывающе заявляет Рэн.В следующее мгновение губ Масато достигает стремительный поцелуй. Не давая ему опомниться, золотоволосый захлопывает крышку, поднимает музыканта и пересаживает на нее. Хидзирикава пытается сопротивляться, пытается оттолкнуть, но лобзание слишком жгучее, слишком сладостное, слишком желанное, оно кружит голову и заставляет обо всем забыть. Руки поспешно расстегивают рубашку, высвобождая притягательную обнаженность.- Я запер дверь, - шепчет ему на ухо Дзигундзи, и это последнее, что осознает Масато перед тем, как провалиться в упоительное безумие.Рэн охватывает ласками его шею, грудь и живот, дразнит языком маленькие, быстро наливающиеся на груди упругости, проводит влажные дорожки вдоль ребер. Голубоглазый принимает это, откинувшись в страстном изгибе на черный лак крышки фортепиано, но ему этого мало. Ему хочется другого. Он жаждет отдавать, а не получать. Масато поднимается, льнет губами к горячим устам Рэна, снимает с него сорочку и теперь сам терзает ласками то, что так долго вожделел, что было так близко, но так недоступно. Золотоволосый тоже не долго выдерживает, их безудержно влечет вперед. Быстро снимаются строгие форменные брюки, полностью обнажаются тела. Желание подрагивает в обоих одинаково сильно. Почти нежно Рэн поднимает ногу голубоглазого и ставит на стул. Палец проскальзывает внутрь. Масато напрягается от неприятного ощущения, но остальные персты кисти уже исследуют тянущуюся вверх горячую упругость. Это отвлекает на себя все внимание. Губы требовательно терзают уста. Напряжение все сильнее натягивает покровы плоти. Рэн слегка прикусывает ему губу и плавно входит. Руки смыкаются в объятьях.Масато сжимается под атакующими ударами, отгоняя боль и сосредотачиваясь только на внутреннем и внешнем трении. Истекая прозрачным каплями, влага смачивает сведенный напряжением пресс, и скольжение становится еще более сладостным. Восхождение быстро подходит к своему завершению.- Я хочу снова сыграть на нем, - жарко шепчет золотоволосый и покидает глубины блаженства.Губы принимают чувственную плоть в себя. Масато начинает стонать и опять откидывается на темную гладкость. Плотным обхватом уста движутся вверх и вниз. Еще никогда Рэн не играл с таким безумным упоением. Это была музыка сфер! Истязаемое судорогами наслаждения тело выгибалось, все сильнее походя на его любимый инструмент. Руки скользили по коже, как пробегали по клавишам саксофона, как касались блестящих полированных поверхностей, только сейчас его инструмент был действительно живым, теплым и трепещущим. Голубоглазый не выдержал,взметнулся в броске экстаза, потом забился в блаженных конвульсиях, постанывая и кусая губы. На этот раз Рэн не дал ему просто расслабиться и затихнуть. Он вернулся в тело изаставил его извергаться еще сильнее, полностью, без остатка, до окончательного опустошения и изнеможения. Чуть резче, чуть сильнее, потому что боль больше здесь не властна, восторг наполняет тело. Золотоволосый настигает Масато всего в несколько ударов. Стоном страсти он отдает ему себя, изливается горячим потоком. Кровь стремительно возвращается в покинутые просторы, принося с собой упоительное блаженство. Объятья еще крепче… до боли…потом тела покидают силы. Они оба опускаются на лаковую крышку. Тяжелое дыхание и стук сердец в унисон. Они еще никогда не были так безоговорочно согласны друг с другом! Глаза закрыты. Души плавают в теплом море взаимного удовлетворения.Но реальность возвращается. Разум начинает беспощадно анализировать произошедшее. Безумный поступок. Сокрушительный проигрыш. Огромная глупость. И еще много подобных эпитетов Хидзирикава находил для определения случившегося. Стена рухнула. Ему больше негде прятаться и он больше не желает этого. Ему хочется открыто наслаждаться тем, кто сейчас лежит в его объятьях. Заполнять им каждую секунду своей жизни, каждый миллиметр пространства. Больше никогда не отпускать, потому что рядом с ним солнце зажигалось и в его груди, распаляло душу жаром свершений и жаждой жизни. Он действительно хотел бы отдать ему всю свою жизнь, всего себя, но… он себе не принадлежит, он принадлежит роду…Снова убивать себя отказом? Масато крепче прижался к расслабленному телу и уткнулся лицом в шелковистые лучики. Только не сейчас! Сейчас это немыслимо! Он слишком долго этого хотел! Слишком долго запрещал себе это! Сил не хватит! Хотя бы немного, но он должен позволить себе наслаждаться этим. До окончания учебы осталось около двух месяцев. Он оставит это время для них. Пусть так не долго, но они будут вместе. Пока это возможно… пока в этих стенах… пока жестокий реальный мир не разлучит их…- Даже не думай! - вдруг заявляет Рэн, словно прочитав его мысли. – Даже не думай, что теперь сможешь вычеркнуть меня из своей жизни, - и синие очи жестко впиваются в него взглядом. – Я тебя больше не отпущу. Ты ведь тогда исчез из-за этого?

Масато отвел глаза.- А я с ума сходил, не знал, что и думать. Не мог понять, чем обидел тебя, боялся, что ты обо всем догадался и с омерзением отвернулся от меня…- Так ты тоже…? - удивленно обронил голубоглазый.- Каждый раз, когда он касается моих губ, каждый раз, когда я прохожу рукой по его холодным золотистым бокам я почему-то… думаю о тебе… Глупо, правда?- Прекрасно, - летит ему в ответ горячий шепот, и губы опять утопают в поцелуе.Но даже это ничего не меняет. Мир жесток. Его мир, его отец, его род никогда этого не примут, а он не готов бросить вызов всему, всей своей жизни, всему своему воспитанию и вбитым в разум ценностям. Только пусть Рэн не знает об этом, пусть хотя бы он будет безоглядно счастлив.- Я обещаю, что отпущу всех своих пташек, - шепчет золотоволосый, покрывая лобзаниями его щеки и шею. – Я знаю, они тебе неприятны. Мне больше никто не нужен. Только ты. И я тебя больше никогда не отпущу!- А как же…., - и голос предательски дрогнул, - Ичиносэ?Золотоволосый непонимающе смотрит на него.- Причем здесь он?По лицу Масато опять проходит болевая судорога, и он пытается отвернуться, но Рэн удерживает его лицо и возвращает к себе.- Неужели ты думал… что между мной и Ичи что-то есть?Голубоглазый опять пытается уйти в сторону, что бы скрыть проступающие на лице горькие чувства. Рэн снова поворачивает его на себя, на его губах грустная усмешка, а потом он становится совершенно серьезен.- Мне никто не нужен, кроме тебя. Абсолютно никто. Если хочешь, я со всеми порву. Уйду из группы….- Не надо. Пусть все останется, как есть. Пусть никто не видит, что что-то изменилось.- Почему?- Это будет только наша тайна.

- Если ты так хочешь…Масато печально улыбается. Он слишком хорошо знает жестокую правду.У них осталось чуть больше двух месяцев. Больше он не позволит себе потратить ни одной драгоценной минуты впустую. Он будет наслаждаться отчаянно и самозабвенно, пока выпуск из академии не разведет их в разные стороны. Тогда он снова уйдет, унося в ноющем сердце сладостные воспоминания, что бы больше никогда не вернуться в свою Преисподнюю страстей.