Глава 17 (1/1)

Вскоре после пира по опустевшим коридорам царского дворца заскользила лёгкая тень. Она принадлежала молодому человеку?— приятному, но скромно одетому, быстро поднявшемуся по лестнице и прошедшему в гинекей, не поднимая головы: видимо, этот путь юноше был хорошо знаком и не единожды пройден. Дойдя до нужной ему двери, таинственный посетитель оповестил условным стуком о своём прибытии?— дверь отворилась тотчас, служанка схватила молодого человека за руку и провела в богатые покои прямо пред очи царицы.Олимпиада ждала визитёра с нетерпением и даже привстала с ложа, когда увидела вошедшего.—?Ну что, Софан? У тебя есть чем меня развлечь? На пиру сегодня произошло много интересного?—?Ты права, царица: говорилось и делалось многое.—?И ты всё это запомнил?—?Конечно.—?Ну давай по порядку, не упусти ничего.Софан уже несколько месяцев осведомлял царицу о происходящем на пирах и в дворцовых коридорах, он был смышлёным малым и давно понял, что его венценосную слушательницу не занимают масляные взгляды, бросаемые легкомысленным супругом на смазливых кифаредов и флейтисток,?— ревность не шевелилась в сердце Олимпиады; более того: в глубине души она принимала призывные взоры мужа, была готова едва ли не потворствовать им. Царица была законной женой, она родила мальчика?— признанного всеми царевича Александра; она желала сыну скорейшего возмужания и коронования на царство. Конечно, у Филиппа был ещё один законный наследник?— Арридей, но по непонятным причинам мальчик рос дурачком и на трон рассчитывать не мог. Единственным, чего опасалась Олимпиада, был ещё один брак Филиппа, ещё одна законная жена: если страстный супруг выбрал бы чистую македонянку, то и её ребёнок, уродись он мальчиком, оказался бы чистым македонянином?— и тогда надежды Олимпиады на престол для сына поколебались бы, так как Александр был рождён от матери-эпириотки и македонской крови была в нём только половина.Поэтому царица, прознав об очередных шашнях Филиппа, поваркивала совершенно беззлобно, а в глубине души даже одобрительно улыбалась: блудни Филиппа отнимали у царя время и своим наличием отдаляли опасный для Олимпиады возможный союз, она не видела его и на горизонте. Оставался царевич?— его взросление, возмужание и скорейшее коронование. Царица желала ему холодного острого ума, расчётливой головы, взвешенных и вместе с тем решительных действий в любой ситуации.Сначала государыня была спокойна за сына: он хорошо занимался, много читал, был немного замкнут и со всеми товарищами держался одинаково ровно, не выделяя никого, в играх с ними никогда не терял выдержки и всегда был достаточно невозмутим. Никому из друзей не удавалось окрутить Александра, подчинить его своей воле, что-то навязать, стать крайне необходимым, доверенным лицом.Царевич не чурался никого и равно отстоял ото всех?— так было. До появления Гефестиона. С той поры Александра как подменили: от его спокойствия, ясного взора и лёгкой томности с толикой привлекательной меланхоличности в манере держаться не осталось и следа; послушание, внимание на занятиях тоже улетучились, и Леонид уже несколько раз высказывал своё недовольство рассеянностью воспитанника и резким падением его интереса к падежам греческого, решению уравнений, вычислению площадей многоугольников и содержимому гербариев. Исчез тихий спокойный мальчик?— сыном Олимпиады стал страстно увлёкшийся, забывший обо всём, переживший тяжёлую травму, подверженный нервным срывам, страдающий ребёнок; его глаза горели нездешним огнём, взгляд уходил куда-то вдаль, прочь от света дня и окружавших царевича людей и предметов.Это обеспокоило Олимпиаду: её сына околдовали, увели с широкой дороги на извилистую тропку, заставили терзаться; страсть царевича изгнала из его сердца сыновнюю любовь?— мать это уязвляло, сердце у Олимпиады было пылкое и быстро воспламенялось и ревностью, и негодованием.И разве дело было только в этом!Ровность Александра с друзьями переросла в обособленность, невыделение кого-либо в любимчики превратилось в равнодушие ко всем, а от него не так далеко было и до прямого противостояния?— не того желала царица своему сыну, совсем не того: у наследника престола должна быть своя партия. Как царь группирует вокруг себя полководцев, так и царевичу приличествует опираться на своих друзей, а он чуть ли не показательно забыл о них!И, наконец, где его сдержанность? —?вместо неё влюблённый взгляд, детские руки на шее восьмилетнего пригожего красавчика, мечтательное уединение вместе с ним, сокровенные тайны, первые клятвы… И драма из-за отъезда, отчаянные рыдания, болезнь?— нет, не так, не с таким грузом в сердце шествуют к короне!Итак, более всего царицу занимали и волновали дела сына?— это понимал и Софан, этому и была в основном посвящена его речь.Олимпиада слушала Софана нахмурившись, её опасения подтверждались: на вчерашнем пиру Александр оказался на волосок от разрыва, от полной изоляции?— с этим надо было что-то делать…—?Ты хорошо потрудился, Софан, я довольна тобой.Юноша потёр лоб и вздохнул.—?Этот Филота так безалаберен: швыряется косточками и не видит, куда бросает…—?Ну, шишки нет?— это не смертельно. Ты хорошо поработал. —?И в ладонь Софана скользнула золотая монетка. —?Благодарю тебя, иди и впредь будь так же внимателен к младой поросли, я буду ждать от тебя дальнейших известий.Софан поблагодарил государыню и удалился из её покоев в прекрасном настроении?— Олимпиада же, наоборот, глубоко призадумалась, взяла самую красивую корзинку с самой пёстрой любимицей и, вытащив её, стала жаловаться подружке на непутёвого сына.На следующий день царица призвала к себе Александра и приняла озабоченный вид, когда царевич вошёл к ней:—?Ты расстраиваешь меня, мальчик мой: Леонид уже несколько раз высказывал недовольство твоей рассеянностью и большим количеством допущенных в письме ошибок.Александр опустил голову.—?Это было, потому что мне нездоровилось, но теперь мне лучше. Я обещаю, что не дам больше Леониду повода для жалоб.—?Я верю тебе, я сама переволновалась из-за твоей болезни,?— интонации Олимпиады были вкрадчивы?— такими же и остались, когда она перешла к главному:?— Но не только это заботит меня. На вчерашнем пиру ты едва ли не перессорился со всеми своими друзьями.Александр внутренне подобрался.—?Откуда ты это знаешь?Царица безразлично пожала плечами.—?Среди сотен человек нашлось немало любопытных, уделивших больше внимания тебе, а не Демосфену, и среди них оказалось немало сплетников.—?У меня действительно было недоразумение, но оно быстро уладилось.—?Да, и я благодарна Клиту за то, что он тебе в этом помог. Я ценю его, он надёжен и добр, он любит тебя.—?Я тоже его люблю,?— вздохнул царевич.Олимпиада решила, что пора выпустить когти:—?Но не все твои симпатии так благотворны. Я переживаю за твоё последнее увлечение и думаю, что ты переоценил Гефестиона.—?Мама, я…—?Подожди, подожди. Я вовсе не хочу быть тираном моему сыну и грубо копаться в его душе?— я просто предполагаю, почему ты им поразился. Да, он красив, но среди твоих сверстников есть не менее красивые… да тот же Филота, как бы вы друг к другу ни относились… Леоннат, Эригий… Гарпал симпатичен, хоть и хромоножка. Ты просто рос вместе с ними, они взрослели на твоих глазах, перемены в них совершались незаметно для тебя?— ты не смог оценить их достоинства: о естественном, о данности, о повседневном человек часто не задумывается. А Гефестион явился тебе как снег на голову, да ещё овеянный таким флёром: с красавцем-отцом, из великого, но враждебного города, в котором Аминтор мужественно противостоит супостатам и работает на благо Македонии… —?Олимпиада сочла необходимым вздохнуть. —?Но ты должен признать, что все отцы твоих приятелей делают то же?— и в миру, и на поле боя. Признаёшь?—?Признаю. Разве я когда-нибудь говорил другое?—?Их заслуги не меньше, а часто даже более велики, чем у отца Гефестиона. Я понимаю,?— продолжила царица,?— прекрасный чужеземец, восхитительный мальчик, и в нём быстро зародилась симпатия к тебе. Мне он тоже понравился, но львиная доля его очарования для тебя связана не столько с его достоинствами, сколько с обстоятельствами его появления, ну, и с настроением момента, в котором ты пребывал. Разодрал бы в это время коленку?— и не обратил бы на Гефестиона никакого внимания. —?И увидев, как сверкнули глаза Александра, царица примирительно добавила:?— Шучу, шучу. Но тем не менее… Представь, что Гефестион не уехал бы на второй день после приезда, играл бы ты с ним три дня, неделю, полмесяца?— наигрался бы, привык и стал относиться к нему, как к прочим. Это, знаешь ли, один из излюбленных трюков мойр?— отнять привлекательное и тем самым сделать его прекрасным и страстно желаемым.—?Зачем ты мне всё это говоришь?Олимпиада покачала головой.—?Я вижу, что ты готов возвести стену между нами, но заметь, я не сказала о Гефестионе ни одного плохого слова.—?Но ты не сказала ничего хорошего о наших отношениях.—?А они были хороши? —?вскричала царица. —?Они пошли тебе на благо? Принесли счастье? Несколько часов блаженства, а страдания растянулись на неделю?— и неизвестно, сколько их ещё впереди! А всё из-за чего? Из-за того, что ты не даёшь себе труд задействовать голову! Это прекрасно, когда говорит сердце, это прекрасно?— любовь, но даже самая сильная страсть должна оставлять место для ума. Понравился тебе Гефестион, тебе было хорошо с ним?— прими это, но прими также и то, что его отъезд был делом решённым, хоть и неожиданным, прими то, что эти обстоятельства ты не переборешь. Любовь должна делать человека лучше, чище, сильнее, она не только радость?— она ещё и испытание. Разлука дала тебе шанс?— стисни зубы, совершенствуйся, оладевай знаниями?— или ты останешься в слезах у разбитого корыта, на своей грядке?— слабым и ничтожным. Если ты будешь сильным, ты получишь власть, если ты будешь умным, ты получишь дар соображать, а за силой и мудростью придёт и любовь; если ты останешься слабым и глупым?— не получишь ничего. Слабых и ничтожных никто не будет любить?— их только жалеют, а чаще всего?— презирают. После отъезда Гефестиона ты всё сделал неправильно: расклеился, поддался отчаянию, забросил учёбу, повздорил с друзьями. Люби его, храни в душе светлое?— а что делаешь ты? Угрюмость, вялость, безразличие, ссоры, размолвки, потерянные цели, размытые ориентиры.—?Я ни с кем не хотел ссориться, не я это начал! —?из вороха проблем Александр выхватил единственную улаженную. Его щёки горели: мать просто хоронила его под градом упрёков и уличений?— и он ничего не мог с этим сделать.—?И это всё, что ты можешь сказать мне в ответ? И я, видя, как твой ум стал тяжёл и неповоротлив, могу относиться к поработившему тебя положительно? Когда ты, наконец, в первый раз подумаешь, столкнувшись с очередной болью или неприятием других: ?А ведь это всё из-за Гефестиона! А ведь, если бы я не влюбился в него, ничего этого не было бы: ни страданий, ни боли, ни слёз, ни недоумения окружающих, ни открытой враждебности наиболее дерзких?? Ты настроил против себя всех твоих друзей?— и, хотя я знаю за Филотой неприязнь к тебе и дар баламутить всех, ты должен признать, что они были правы. Ты не нашёл достойных аргументов для отпора?— так чем стал для тебя Гефестион? Если возражений у тебя на самом деле не было, это дополнительно показало, что ты неправ; если они были, но ты их не смог найти?— значит, опять виноват Гефестион, потому что поглупел ты именно из-за него. Он пробыл здесь полтора дня и уже заставил страдать, а потом оглупил, рассорил, унизил перед друзьями?— не сам, не лично, но послужил этому причиной. Ты царевич?— и должен был перед другими оправдываться! Сам посуди, нужно ли тебе это?—?Я же говорил, что всё уладилось! —?возмутился Александр.—?Да, но не ты здесь сыграл главную роль?— скажи спасибо Клиту.—?И ты говорила, что не против Гефестиона и наших отношений!—?А я и не против. Только так, чтобы это было тебе не во вред?— это тебе скажет любая мать, любой отец.Царевич немного остыл, но продолжал смотреть на мать насупившись.—?Значит, если ты считаешь, что это мне во вред, и письма Гефестиона до меня не дойдут?Олимпиада презрительно усмехнулась:—?А что письма? Слова стоят мало. О чём может написать Гефестион? Об Афинах, о море?— кто об этом не знает? —?вон Фукидид столько понарассказывал Филоте… О состязаниях? —?но твой отец сам выставляет лошадей для гонок на колесницах, и его постоянно осведомляют о результатах. О театрах, пьесах? —?так и у нас есть театр, много драматургов из Афин уже давно в Пеллу перебрались и пишут свои трагедии и комедии здесь. И актёры наши ничуть не хуже, я уже не говорю, что знаменитый Неоптолем очень любит в Македонию наезжать и блистать здесь своим талантом… Детские игры?— ты хочешь знать, в какой цвет у Гефестиона игрушечные осадные башни раскрашены? —?я отвечу, что в жёлто-рыжий, как свежая древесина, и добавлю, что на твоём месте мне было бы интереснее взглянуть на чертежи настоящих, которые для нашей армии конструируют самые знаменитые инженеры. Товарищи Гефестиона, его семья, братья, сёстры?— это люди, они везде одни и те же. И я не исключаю того, что, если мама Гефестиона заметила грусть сына после посещения Пеллы, она попытается изгнать эту грусть из его сердца…—?Пока это со мной делаешь ты…—?А матери везде одинаковы. Так вот, попытается изгнать грусть из его сердца?— подарками, праздниками, морскими прогулками, поездками, прочими увеселениями. И Гефестион вполне может этому поддасться: тоска-печаль не лучшее времяпрепровождение.—?Он не такой,?— убеждённо ответил Александр. —?И меня ты этими посулами не соблазнишь.—?Я тебя не соблазняю: знаю, что ты выше этого. А вот остальные… Рыба ищет, где глубже, человек?— где лучше… Его чувства? —?они известны наперёд: ?Всё время вспоминаю о тебе, плачу при луне, жду не дождусь, когда тебя снова увижу?. Он может писать это в каждом послании?— а по какой причине? Механически, по привычке, для увеличения длины письма, из вежливости, из желания сделать сообщение теплее? Или просто потому, что чувства царевича, будущего царя, каждому иметь и лестно, и выгодно?Конечно, до ораторского искусства Демосфена Олимпиаде было далеко?— скорее, она действовала, как Филота, перемешивая справедливые здравые рассуждения с выгодными только ей домыслами, но цели своей добилась: как бы не выдержав, перешла от мягких увещеваний к жёстким попрёкам, от соболезнований сыну?— к обвинениям в адрес его любимого и, вставляя между ними общие места, погребла Александра под множеством убедительных и не очень аргументов.—?Это неправда! Гефестион не такой! —?только и выпалил царевич. Возможно, он и мог бы возразить матери обстоятельно, но царица не останавливалась и, постоянно перебивая, не давала мальчику договорить.—?А откуда ты знаешь, если провёл с ним несколько часов? А откуда ты знаешь, что он, если и был ?не такой?, не изменился? Письма, мальчик мой,?— вчерашний день. Два месяца прошло со взятия Олинфа и посылки твоим отцом подкрепления в Беотию, а Демосфен приехал только на этой неделе, когда у царя Македонии уже совершенно новые проекты и походы в голове?— и это ещё политика, опытные скорые курьеры. А переписка между мирянами?— кто её доставляет, кто будет охранять? Сожгут ещё по дороге, чтобы с обузой развязаться…—?Так не бывает…—?Всё бывает. И наводнения, и нападения, и ограбления, и потеря корреспонденции. Человек смертен?— что о листе пергамента говорить? И твои письма?— тоже никому не нужны, прежде всего?— тебе самому. Услышишь ты что-то от Леонида, поразишься, узнаешь об очередной победе своего отца, возгордишься, напишешь об этом?— и что? Пока письмо дойдёт, пока его прочитают, напишут ответ, отошлют обратно, месяцы и месяцы пройдут?— тебя уже совершенно другое будет волновать: новые знания, новые победы. А человек не должен в прошлое смотреть, особенно если он царевич. И вообще, всё это не стоит выеденного яйца, и твоя тоска очень легко уничтожается: любил, пока Гефестион здесь был,?— очень хорошо; Гефестион уехал?— разлюби его и займись собой; приедет?— полюбишь снова.—?Как ты можешь так говорить?!—?Ты вспоминаешь его с болью, скрепя сердце,?— зачем ты обрекаешь себя на муки? Я понимаю, что каждый человек, который любил, чувствовал в себе, что дорожит своей страстью, не хочет с ней расставаться и боится её потерять. И у меня это было, и у твоего отца?— у любого взрослого. Но я старше и знаю, что после того, как любовь, тем более несчастливая, уходит, никакого сожаления об этом человек не испытывает?— наоборот, полнится ощущением лёгкости и свободы, потому что развязался с наболевшим. Каждый дорожит своей любовью и боится её потерять,?— повторила Олимпиада,?— но когда это всё-таки происходит и пелена спадает с глаз, то бывший влюблённый удивлённо озирается и думает: ?Как же я был слеп, одержимый страстью, пестовал её в своём сердце, не видел ничего вокруг, сам держал себя в заточении! Как же я счастлив теперь, потому что могу дышать полной грудью, из которой унеслось ранее так тяготившее!? Любое чувство?— темница, отверженность, неприятие всего остального. Вериги на плечах, камень в сотню талантов в душе не позволяют распрямиться, открыться новому, доселе неизведанному. И воистину процветает тот, кто смог сбросить эти оковы. Он удаляется от них, всё былое мельчает за давностью и на расстоянии, и вырвавшийся из плена, изредка бросая взгляд в прошлое, изумляется только тому, как мог быть порабощён столь ничтожным, и жалеет только о том, что поздно очнулся.—?Это неправда! —?Александр смотрел на мать с неприязнью. —?Человек не может… не должен так судить о чувствах других!Олимпиада снисходительно улыбнулась:—?А я не говорю о чувствах других и ни в коем случае?— о твоём: ты пока абсолютно не в таком положении. И я не говорю отвлечённо вообще?— я имею в виду определённую ситуацию, когда человек любил, а потом перестал. Оценить всё это правильно ты сумеешь, только если разлюбишь сам, а в данном случае, в данный момент и в данном месте это бессмысленный разговор. Прости, сын мой любимый, но я старше и прошла в своих чувствах путь, несоизмеримый с твоим собственным. Помни о том, что неизбывная и неистребимая любовь?— одна, любовь матери к своему сыну. Помни о том, что мать никогда не пожелает своему ребёнку зла, и если ей приходится делать ему больно, то делает она это лишь ему во благо?— чтобы не запустить болезнь, чтобы потом ему было хорошо. Помни о том, что ?Александр??— защитник людей, а защищать свой народ и иные племена, оберегать их и вести к счастливому будущему может лишь тот, кто сам защищён от слабости сердца: тот свободен, кто неуязвим. Миссия прежде всего?— для этого нужна власть, нужна корона на голове. А остальное приложится. Тот, кто любит истинно, вернётся. А не вернётся?— значит, изначально всё было дымом. —?Царица встала, гордо повела прекрасной головой, прошла к изящной амфоре с молоком, стоявшей на небольшом столике, и, взяв её, начала разливать второй завтрак для своих любимиц?— аудиенция была окончена.Александр вышел от матери с тяжёлым сердцем?— как покидал всех, с которыми виделся в последнее время; раздумья царевича тоже были печальны. ?Почему они всё время одерживают верх надо мной? —?удивлялся ребёнок. —?Почему я всё время оказываюсь неправым, виноватым, вынужденным оправдываться, извиняться, признавать, что истина на стороне других? Может быть, мать права? А если я на самом деле знаю мало? —?но, было время, Леонид меня хвалил… Значит, я оглупел в последние дни?— и это связано с тем, что моя любовь ущербна сама и делает меня тупее? Как же так случилось? Даже зазнайка Филота умудрился нахвататься умений и знаний от Фукидида?— я хуже его? И отцу будет стыдно за меня перед Парменионом и Антипатром, Леониду?— перед Фукидидом и Лисием? Но они не знают, какую драгоценность я храню в своём сердце, они не могут чувствовать за меня, а считают, что имеют право за меня мыслить, потому что моё чувство лишает меня разума! Что же? Я должен поступать так, как учит мать: зарыться в свитки, образовываться в риторике, полемике, математике, геометрии, естествознании, преуспеть во всём этом? В угоду своему уму изгнать из сердца любовь? Не обращать на неё внимания, забыть её? Тогда зачем мне будет нужно всё то, что я приобрету: свои знания, умения, силы?— кому я их понесу, если главное во мне отгорит? А если там, в тысячах стадиев отсюда, родная душа уловит это и ответит тем же забвением? Этого нельзя будет пережить…?Александр был поставлен перед очень трудной задачей.