Пролог (1/1)

Он мог слышать. Монотонные удары доносились из тьмы, и им вторил дребезжащий старческий голос. Грудь горела невыносимым пламенем, дышать было почти невозможно. Но самое страшное было не это. Он не помнил ни кто он, ни где находится. Он лежал, не имея сил пошевелиться, перехватывая воздух мелкими глотками.Он мог видеть. Костер потрескивал, освещая индейскую хижину. И одеяло, укрывавшее измученное болью тело, было индейским, с тонкой вышивкой. Он видел сухую фигуру, облаченную в шкуры и странного вида рогатый шлем. Под низко опущенным краем виднелось сморщенное древнее лицо, изрытое глубокими морщинами.Старик кончил свой ритуал и бережно сложил бубен, колотушку и широкий плащ из шкурок в плетеный короб. Туда же отправился и странный головной убор. Черты лица индейца были по-своему благородны и красивы. Тонкие линии татуировок тянулись от висков к подбородку и скулам. У старика оказались сильные горячие руки, когда он откинул одеяло и принялся ощупывать грудь раненого, прикрытую листьями какого-то растения.— Сердце на другой сторона груди, душа на другой сторона Тьмы, — дребезжащий голос ворвался в помутившееся сознание, — ты лежать спокойно, бледнолицый, так надо.Как ни странно, от прикосновений старца боль утихала, растворялась.— Кто вы? — голос плохо слушался, но как-то удалось вытолкнуть пару слов в пересохшие губы.Старик оглянулся и что-то произнес на резком отрывистом наречии. Вошедший в хижину высокий стройный индеец молча протянул длинные стебли растения, источавшего незнакомый, неописуемо тонкий аромат. Что-то было странное в облике молодого воина, и не сразу удалось понять, что одежда его больше напоминает женскую.— Хассе смотреть за тобой, — старик медленно провел рукой по груди раненого, — духи звать меня, я идти.Молодой индеец присел рядом, держа колени вместе, как это делали женщины. Старик тяжело поднялся и заковылял к выходу. Скоро шаги его стихли вдали. Тишину прерывал лишь тоненький плач койота.— Я не кровожаден, — сказал Хассе, и голос его был низким, чуть хрипловатым и рокочущим, точно водопад, — но если бы Тень Волка не запретил мне трогать тебя, ничто бы не спасло твою жизнь, Аренс Ринггольд.Имя ничего ему не говорило. Разве что снова заболела грудь, и он невольно прижал к ней руку.Хассе наклонился, пытливо глядя в глаза раненому.— Ты не помнишь меня?Ответом ему было молчание. Он не помнил даже себя. Имя, которым его назвали, было чужим.— Грудь горит, — пробормотал он, облизав пересохшие губы, — пить…Хассе налил немного воды из тыквенной фляжки в плоскую глиняную чашку и поднес раненому. Тот жадно глотнул.— Больше нельзя, — сказал индеец, убрав чашку.— Где я? — раненый взглянул на затухающий костер. — Кто я?Глаза Хассе чуть расширились. Он хотел было что-то сказать, но не мог. Наклонившись над раненым, всмотрелся в его лицо. В черных, как ночь, глазах застыла невыразимая тоска и боль.— Ложь тебя не спасет… — прошептал он, наклонившись так низко, что губы его почти касались губ раненого. — Но даже если ты не помнишь себя, то должен помнить это…Губы прильнули к губам. Поцелуй был почти целомудрен, но от него по телу прошла волна жара, смешанная с пульсирующей болью. Он не сразу понял, что боль прошила тело через руку, которой он попытался оттолкнуть молодого индейца.— Мне было всего восемнадцать зим, когда ты забрал то, что не принадлежало тебе, а взамен подарил мне вечную тень позора, — в голосе юноши была боль, безысходная, как прибитая дождем земля, — ты сломал Хассе, разбил, точно браслет из прозрачного камня. А после ушел, смеясь надо мной и оскорбляя меня. Но ты дал мне вторую душу, и за это я благодарен тебе.— Я не помню, — устало произнес раненый, — я не помню…Хассе медленно выпрямился, его темные глаза сверкнули и погасли. Он натянул сползшее одеяло и усмехнулся.— Отдыхай, Аренс Ринггольд, впереди у нас еще много времени.…Он позабыл об этом разговоре, как забыл и о своей прошлой жизни. Ныне жизнь его была борьбой со смертью. И в борьбе этой он должен был выйти победителем.