Часть вторая. Танец. (1/1)
(Сарданапал)Начинает играть музыка, словно кто-то прошёлся серебряными колокольчиками смеха по лепестку прекрасного цветка.С лёгким поклоном подаю женщине руку, и Медузия с ответным реверансом вкладывает в неё свою ладонь. Даже сквозь две пары перчаток ощущаю жар. Кладу левую руку ей на талию, и ткань кажется очень мягкой: хотя, наверное, через бархатную ткань перчаток всё будет приятным. Меди, в свою очередь, кладёт руку мне на плечо:— Ты мне в белых перчатках доктора напоминаешь, — шепчет, усмехаясь. Качает головой, и в свете свечей её волосы блестят медью; быстро отстраняется.— Детского? – вырывается у меня прежде, чем я успеваю что-либо подумать: уж больно детский наряд у моей партнёрши.Обиженно сощуривает глаза, и я щурюсь, но уже не из-за чувств, а от горько-сладкого запаха трав, что, впрочем, не мешает ему резать глаза. От этого аромата тут же представляется цветок: лёгкий, воздушный, но ядовитый, он покрыт – и на стебле, и на листьях – острыми маленькими шипами, цвет же лепестков пастельный, чарующий.— Мне раньше почему-то казалось, что вы, академик, доктор наук, — немного увеличивает дистанцию между нами. Большие глаза озорно блестят из-под маски, столь игривой и нежной.— Да? Что ж, я удивлён не меньше, чем вы, Медузия, — мы кружимся в танце, и волосы моей подруги разметались по плечам, изредка закрывая женщине глаза. Хочется остановиться и, слегка приобняв её, завести прядь за ухо, закрепив каким-нибудь цветком.— У меня что-то с маской? Вы слишком пристально смотрите на меня, Сарданапал, — ловит своё отражение на зеркальном потолке и успокаивается: как обычно, всё прекрасно.— Нет, вы, как всегда, чудесны, — наклоняюсь и шепчу ей на ухо: — Ты обиделась из-за такой ерунды?— Смотря что, — увеличивает расстояние, — считать ерундой: наши отношения в целом или этот разговор в частности? – поворачивает голову, рассматривая убранство зала: небесного цвета стены и шторы, напоминающие глубокое море; по всему залу (исключая лишь место для танцев) раскиданы небольшие чёрные столики, за которыми мы потом будем сидеть.— Всё, что связано с тобой, глупостью не может считаться по определению.Мы немного молчим, полностью отдавшись движениям танца.— Что там Бессмертник? Это же он был? – удивлённо вскидывает на меня глаза.— А как ты догадался? – мы чуть приостанавливаемся у окна, и её волосы блестят расплавленным металлом с синеватым отблеском – тенью штор.— А с кем ещё ты можешь так ?мило? беседовать? – усмехаюсь и веду свою спутницу вглубь зала, следуя рисунку танца.— Мы с ним хорошо поговорили о том, какие хорошие друзья и ужасные враги друг для друга, — недовольно хмурится, вспоминая что-то неприятное.— И что же это значит? – передёргивает плечами:-Только то, что всё осталось по-прежнему, — мы движемся мимо статуи, и я рефлекторно сравниваю её с моей партнёршей.— Тебе это надоело? – резко и немного удивлённо поднимает взгляд, и я понимаю, что, как бы ни была красива статуя, Меди – живая, и уже это делает её невозможной для сравнения.— С чего это вдруг такая прозорливость? А вообще, нет, — она ещё что-то прибавляет, но так тихо, что я не могу слышать.Музыка затихает, и танец заканчивается. Мы подходим к стене, и к нам тут же подскакивает юноша в костюме Робин Гуда, пригласивший Медузию на танец. Та, взглянув на меня и безмолвно спросив разрешения, упорхнула под стремительную и суетливую, как полёт воробья, мелодию.Меди, прошептав что-то, не учла лишь одно: я умею читать по губам. И эти бардовые росчерки шепнули тогда музыке: ?Наверно?.Подхожу к окну и радуюсь, что могу наблюдать за очаровательной девушкой – ребёнку по сути – в чёрном платье и с медными волосами.