Девятый (1/1)

Все напускное спокойствие слетело с Таа, как только он переступил порог квартиры брата, и в этот миг у него было такое чувство, будто всю четверть часа, проведенную рядом с Манабу, он вообще не дышал. Направляясь сюда, Таа долго настраивался и морально готовился, предполагая, что общение с младшим, которое и прежде не давалось ему легко, теперь вымотает особенно сильно. Но он даже подумать не мог, что настолько.Все пошло наперекосяк в тот момент, когда Таа, такому смелому и уверенному, открыли дверь. Почему-то он даже предположить не мог, что брат живет с кем-то, а именно – с тем самым парнем, которого так любит фотографировать. Хотя такой поворот был вполне ожидаем и логичен, Таа в первое мгновение обомлел и даже не нашелся, что сказать. Судя по реакции, голубоглазый блондин понял, кто перед ним: чуть нахмурился, но при этом молча отступил назад, без слов предлагая войти. Видеть человека, с которым жил и спал его младший, Таа было неприятно, хотя при этом он успел отметить, что в жизни парень оказался даже привлекательней, чем на фото. И, несмотря на все свое неприятие, мысленно он поблагодарил незнакомого европейца за то, что тот, так и не спросив ни о чем, сделал приглашающий жест в сторону одной из комнат, где, видимо, и находился Манабу.- Пройдете? – только и произнес он, и Таа кивнул, позабыв, что для начала не мешало бы хотя бы разуться. Впрочем, задерживаться долго он не планировал, а разводить политесы вокруг брата не считал нужным.Но когда буквально через секунду Таа увидел Манабу, он физически почувствовал, как его покидают остатки выдержки. Разумеется, брат не ожидал увидеть его, и бесконечное изумление легко читалось на его лице. А Таа во все глаза уставился на него и лишь каким-то невероятным усилием воли заставил себя отвести глаза, искренне опасаясь, что его жадный изучающий взгляд окажется слишком красноречивым.Манабу выглядел как десять лет назад, словно ему снова было пятнадцать. Именно таким знал его Таа, именно так представлял, если ненароком вспоминал о своем младшем брате. Футболка с широким воротом была явно на пару размеров больше необходимого и болталась на Манабу как на вешалке. Старенькие джинсы изрядно полиняли и протерлись – видимо, брат уже не первый год выхаживал в них по дому. Но самым забавным в его облике было то, что он собрал волосы в небрежный хвост почти на макушке, из-за чего напоминал юную школьницу. Когда его младший широко распахнул глаза, в обрамлении темной оправы очков они показались Таа огромными и потрясающе красивыми, бездонными и затягивающими.Усаживаясь в кресло, Манабу немного мотнул головой, и, глядя на него, Таа ощутил острое желание прикоснуться к затылку брата, почувствовать, какие на ощупь короткие вихорки, а потом провести по шее, по выпирающим ключицам, чтобы почувствовать под пальцами бьющийся пульс… С очередным усилием Таа снова отвел глаза и принялся разглядывать интерьер…Когда Таа после тяжелого разговора наконец добрался до собственной машины и рухнул на водительское сидение, он ненавидел себя за мысли и обуревавшие чувства, во всем виня внешний вид брата, который выглядел так просто и так по-домашнему, как очень давно, много лет назад, когда у них еще была семья и общий дом. Идя на встречу, Таа наивно рисовал в воображении, как перед ним снова предстанет изысканная ухоженная сволочь, потрясающе красивая дрянь, которая так умело портила ему жизнь, но никак не трогательный подросток, растерянный и бледный, удивленно хлопающий ресницами в ответ на каждую уничтожающую реплику старшего брата.Таа уповал на то, что не выдал себя – надеялся на это всем сердцем, потому что в течение всего недолгого разговора в душе его творилось нечто невероятное. Он лишь мысленно благодарил собственную предусмотрительность: большую часть слов, сказанных в этот вечер, он заготовил заранее, а Манабу не смог скрыть своей растерянности из-за неожиданного визита сводного брата, потому, видимо, и не втянул его в очередную перепалку.Таа говорил с Манабу, объяснял, что не хочет его больше видеть, а в это время перед глазами мелькали картинки из прошлого: совсем еще маленький Манабу в ресторане, куда их привели знакомиться родители, Манабу с гитарой, которая тогда казалась чуть ли не больше него самого, Манабу на перемене в школе, угрюмо наблюдающий за ним исподлобья, думая, что старший брат не замечает… Таа казалось, что у него что-то дрожит внутри то ли от воспоминаний, которые крутились в голове, то ли от присутствия Манабу, который, как теперь казалось, вовсе не изменился за те годы, что Таа не видел его.И лишь перед уходом Таа не выдержал и сорвался. Неосознанное желание оказалось сильнее здравого смысла, и он сделал это – протянул руку и прикоснулся к собранным волосам, позволяя себе одно единственное легкое поглаживание. Удивительно, но по неведомым причинам Манабу не врезал ему с размаху – наверное, просто не успел, и только рот раскрыл от удивления. А уже через миг Таа опомнился и сам отшатнулся от него.Теперь, сидя в своей машине, Таа тер руками лицо, пытаясь привести себя в чувство, выйти из этого непонятного транса, в который его повергло непродолжительное общение с братом, и думал только о том, что у Манабу оказались удивительно мягкие на ощупь волосы, словно тот и правда был маленьким ребенком."Он мой брат. Нельзя о нем думать так… Брат же…" – уговаривал себя Таа, но уже ничего не мог с собой поделать. Все чувства, которые он столько лет вынашивал в сердце, все то, что он так успешно подавлял в последнее время, вырвалось наружу.Уже не пытаясь убедить себя в том, что поступает низко, недостойно и просто отвратительно, Таа дернул ремень на джинсах, неловко приподнимаясь в кресле в попытке поскорее стащить с себя штаны."Чтоб ты сдох, Манабу. Ненавижу тебя. Не-на-ви-жу…" – повторяя про себя эти слова, Таа резко двигал рукой и проклинал брата за все. За то, что в принципе однажды появился в его жизни. За все гадости и подлости, которые тот совершал. За острый ум и несомненный талант. За невероятно тонкие пальцы и бледную, чуть ли не прозрачную кожу. За потрясающие глаза и мягкие волосы, к которым так хотелось прикоснуться снова. За все, что притягивало в нем, и за то, что Таа никогда никого в жизни не хотел так. За то, что мечтал и грезил о нем, даже не отдавая себе в этом отчета, как не мечтал ни об одной женщине.Разрядка не принесла ни успокоения, ни долгожданного удовлетворения. Все еще задыхаясь, Таа продолжал двигать рукой вдоль собственного члена, отстраненно радуясь, что на улице уже стемнело и за тонированными окнами ни один прохожий не разглядит происходящее в салоне. И уже через минуту он почувствовал, что снова готов – снова хочет и воображает самого желанного в этот миг человека. От понимания происходящего Таа хотелось взвыть не своим голосом, но тело не слушалось, и вместо того, чтобы наконец тронуться с места и уехать подальше от дома, где жил его младший, Таа продолжал мастурбировать, не осознавая, что уже стонет в голос.Лишь кончив во второй раз, он нашел в себе силы остановиться. Еще довольно долго Таа сидел, не двигаясь, глядя прямо перед собой бессмысленным взором, и думал о том, что это конец – он свихнулся и лечить его уже поздно, он безнадежно упустил тот момент, когда что-то можно было исправить, когда еще получилось бы помочь себе. Только почему-то Таа не испытывал страха от осознания произошедшего – принять факт того, что он хочет своего всегда нелюбимого брата оказалось легче, чем осознать, что сегодня он сам вышвырнул Манабу из своей жизни.Пока они разговаривали, брат казался взволнованным, ошарашенным и даже немного нервным, да и то лишь потому, что не успел надеть маску равнодушия, не успел подготовиться к визиту неприглашенного гостя. Оставаясь обыкновенным злым ребенком, Манабу играл в свои игры, издевался над братом, от души веселясь и развлекаясь в процессе. Расставаясь с ним, Таа оставлял младшего без игрушки и забавы в своем лице, но только теперь он понял, что сегодня он сам себя лишил чего-то важного. Чего-то крайне необходимого и нужного._ _ _Манабу проснулся на рассвете в холодном поту. Серые сумерки затапливали его комнату, знакомую и привычную, но он все равно не сразу узнал ее и не понял, где находится: настолько ярким и красочным было сновидение, не желавшее отпускать его. Сознание Манабу цеплялось за ускользающую, такую чудесную грезу, и, осознав, что это был всего лишь сон, он едва ли не застонал в голос, принимая ужасное открытие.Ему часто снились эротические сны с участием брата, иногда это были настоящие кошмары, в которых Таа издевался над ним и мучил, порой Манабу не мог вспомнить, что именно ему пригрезилось. Но в этот раз его сновидение было особенно удивительным, потому что Таа просто целовал его. Представить, как брат грубо трахает, как насилует и принуждает, Манабу мог, периодически фантазируя о чем-то подобном. Но вообразить, чтобы Таа ласкал его, не получалось никогда – слишком нереальной и невероятной была такая выдумка. И все же в ночь накануне своей последней встречи с братом, которая должна была состояться в этот день, Манабу приснилось, как Таа целует его, некрепко обнимая за плечи.Во сне они оба были одеты и прикосновения не напоминали прелюдию. Напротив – Таа словно наслаждался самим процессом, как будто ему нравилось легко касаться губ Манабу, проводить по ним кончиком языка, а потом снова целовать, едва притрагиваясь, почти целомудренно. Когда Таа наконец остановился, он не стал отстраняться, прижался совсем по-детски кончиком носа к носу Манабу и заглянул в его глаза. А у Манабу захватило дух, и он тут же проснулся.Резко сев на постели, сжав край одеяла одной рукой, Манабу тяжело дышал и даже пошевелиться не мог. Сердце стучало в три раза быстрей положенного, ладони взмокли, но уже ставшего привычным возбуждения после снов с участием брата он не чувствовал, потому что чудесная греза была не эротической, а, скорее, сказочной и волшебной.Когда через несколько секунд до Манабу дошло, что все это ему только приснилось, горло сжало спазмом. Манабу думал, что сейчас разревется, как часто случалось в детстве по вине его сводного брата, и даже хотел этого, чтобы хотя бы на физическом уровне испытать иллюзию облегчения. Но, видимо, за последние годы он разучился плакать – Манабу трясло от рыданий, но слезы не приходили.Умом он понимал, что надо встать, встряхнуться и попытаться избавиться от ночного наваждения, сладостного и причиняющего боль одновременно, выпить воды, а еще лучше – покурить, но заставить себя оторваться от постели не смог. Вместо этого он снова опустился на подушку, некоторое время смотрел в потолок, а потом повернулся на бок и подтянул колени к груди.…После ухода Алекса Манабу не ложился спать, всю ночь просидел на диване, поджав ноги, не думая ни о чем, словно погрузившись в непонятный транс. Только к утру ему удалось задремать ненадолго, и очнулся он от телефонного звонка.- Я думаю, вы в курсе насчет квартиры, - сообщил незнакомый мужской голос. – Ваш брат хочет в срочном порядке выставить ее на продажу до новогодних праздников.- Да, я в курсе, - ровным неэмоциональным голосом ответил Манабу, понимая, что говорит с тем самым риелтором, о котором упоминал Таа.- Как вы смотрите на то, чтобы встретиться завтра вместе с вашим братом и подписать все необходимые документы? – задал вопрос его собеседник. – Послезавтра уже рождество, поэтому надо поспешить.- Да, конечно, - снова покорно согласился Манабу, понимая, что когда нет выбора, неизбежное принимать гораздо легче.- Отлично. Ваш брат предложил оформить все у вас же на квартире, которую вы продаете. А я как раз на нее посмотрю, - продолжал объяснять риелтор, а Манабу слушал отрешенно, мысленно задаваясь вопросом, зачем ему рассказывают это, если все уже решено за него.- Как скажете, - снова согласился он и пообещал на следующий день быть в назначенном месте в шесть часов вечера.Нажав на сброс, Манабу поглядел на настенные часы и подумал о том, что время снова превратилось для него в обратный отсчет – до последней встречи с братом осталось чуть больше суток.Весь день он провел в непонятной апатии, которой подсознательно даже радовался – Манабу думал, что будет страдать и изводить себя мыслями о Таа, но вместо этого лениво бродил по квартире, не занимая себя никаким делом, не включая ни музыку, ни телевизор, не делая ровным счетом ничего. А вечером, улегшись в постель, он приказал себе отдохнуть перед важной встречей, на которой он подпишет все бумаги на продажу квартиры и простится с Таа. Сон еще долго не шел, и Манабу отрешенно думал о том, что теперь вся его жизнь будет вот такой: пустой и безрадостной, без чувств и без эмоций. И проживи он еще хоть не один десяток лет, никто не сможет заполнить эту невыносимую пустоту, зияющую в его душе.…Лежа в постели и глядя через смеженные ресницы в светлеющее небо за окном, Манабу чувствовал, что по-прежнему немного дрожит после своего необычного сна, а еще он вспоминал слова Алекса, произнесенные на прощание: "Противоположностью и любви, и ненависти является равнодушие".Почему-то никогда прежде Манабу не задумывался об этом, искренне веря, что ненавидит брата, и тот отвечает ему взаимностью, только теперь понимая, насколько Алекс был прав. Таа никогда не испытывал ненависти к младшему, ему всегда было просто плевать на него, а Манабу, как дурак, надеялся, что тот чувствует хоть что-то, переживает хотя бы отрицательные эмоции в его присутствии.Отчаянно зажмурившись, Манабу приказал себе не думать, не вспоминать больше о Таа и попытаться поспать еще немного, уповая на то, что ему не приснится никаких снов. Но внутренний голос вопреки желаниям продолжал нашептывать о том, что Алекс был прав, что Манабу любит своего брата. И сколько бы не было в его душе ненависти, любви от этого не убавляется._ _ _Последовавшие после встречи с Манабу дни Таа почти совсем не спал, толком не ел, зато пил много кофе, без конца курил и постоянно думал, впервые в жизни понимая, что не может разобраться в самом себе.Пытаясь понять, как он докатился до такой жизни, в которой фантазирует о сводном брате, и гадая, почему внезапно ему стало так тоскливо, Таа окончательно запутался и решил разбираться в проблеме постепенно."Что я к нему испытываю?" – сформулировав задачу по-другому, Таа попытался ответить честно и понял, что снова затрудняется дать однозначное определение своему чувству. Зато с удивлением он понял, что ни на ненависть, ни на неприязнь его отношение к Манабу не было похоже. Назвать собственные ощущения равнодушием тоже не получилось, и, покопавшись в себе еще немного, Таа пришел к выводу, что больше всего его чувство к брату напоминает привязанность.Все эти годы Таа пытался не выпускать младшего из виду, что, впрочем, ему не особо удавалось – о жизни Манабу после смерти родителей он до сих пор толком ничего не знал. И спрашивая себя, зачем делал это, с какой целью ежедневно открывал страницу брата в соцсетях, Таа мог сказать лишь одно: ему было не все равно.Однако подумав еще немного, он склонился к неутешительному выводу, что все его самокопание – бессмысленное занятие. К какому бы итогу он не пришел, каким бы словом не назвал свое отношение к брату, это ничего не изменило бы. Манабу, прежде капризный злой ребенок, стал беспринципным и расчетливым взрослым. Какие могли быть отношения с таким человеком у Таа? Не мог же он, в самом деле, взять обратно свои слова, предложив Манабу оставить все, как есть, продолжить ломать его личную жизнь и вставлять палки в колеса на карьерной лестнице."Я все делаю правильно", - говорил себе Таа, собираясь на встречу с риелтором и братом. - "Абсолютно правильно, потому что иного выхода просто нет".Но сколько бы он себя ни уговаривал, безоговорочно поверить в эти доводы не получалось. Таа думал о том, что принять очевидную правду и согласиться с собственным волевым решением ему мешают новые яркие чувства, которые внезапно пробудились в его душе, и с которыми у Таа не получалось справиться. Постоянно он ловил себя на мысли, что хочет еще раз прикоснуться к Манабу, почувствовать тепло его кожи, ощутить запах волос."Это потому что он стал таким красивым", - с грустью убеждал себя Таа, отстегивая ремень безопасности и выбираясь из машины. – "Красивым и почти женственным. У меня просто какое-то ненормальное физиологическое влечение, всего-то…"Возле дома родителей, несмотря на непоздний час, было тихо и безлюдно, и Таа сразу заметил, что свет в окнах их квартиры горел, однако рассмотреть что-либо за задернутыми шторами не представлялось возможным. Видимо, Манабу приехал раньше него, и от понимания этого в душе Таа что-то дрогнуло: буквально через минуту он должен был увидеть брата.Дверь в квартиру оказалась незапертой – скорее всего, Манабу не посчитал нужным закрываться перед приходом брата и риелтора. Переступив порог, Таа понял, что во всех комнатах горит свет, а еще – что в помещении царит полная тишина. Зачем Манабу устроил такую иллюминацию и куда делся сам, Таа не знал, но быстро разувшись и повинуясь внутреннему голосу, направился в собственную комнату, откуда-то зная, что младший обнаружится именно там.Он не ошибся: Манабу действительно оказался в его комнате, стоял у окна, скрестив на груди руки. В первый миг Таа показалось, что он любуется видом за стеклом, вот только окна были зашторены, и почему брат стоял, уставившись на плотную ткань, Таа не мог знать, но предположил, что младший просто задумался о чем-то.На Манабу были самые обыкновенные синие джинсы и тонкий свитер из белой шерсти. Его младший стоял, ссутулившись и скрестив руки на груди, от чего лопатки сильно выпирали, создавая иллюзию, что перед Таа был совсем юный подросток, а не взрослый мужчина. От увиденного он почувствовал, как под сердцем шевелится незнакомое тревожное чувство. Таа отмечал отстраненно, до чего же красиво блестят в электрическом свете аккуратно причесанные волосы Манабу, и испытывал острое желание прикоснуться к ним, как и погладить брата по плечам, ведь его свитер, наверняка, тоже был невероятно приятным на ощупь.Гоня прочь неуместные мысли, Таа уже открыл рот, чтобы поприветствовать Манабу, но тот опередил его, заговорив первым.- Не надо было этого делать, - незнакомым, отчего-то показавшимся чужим и глухим голосом произнес он, и Таа невольно вздрогнул от неожиданности – до этого момента он думал, что брат вообще не заметил его присутствия.- Чего не надо было? – неуверенно уточнил он, почему-то сомневаясь, что реплика была адресована именно ему, хотя в комнате больше не было ни души.- Подсовывать тебе те конфеты, - так же тихо проговорил Манабу. – Но ведь если б я не сделал этого, ты бы так и не посмотрел…Конец реплики оборвался неожиданно, на выдохе, будто Манабу собирался сказать еще что-то, но в последний момент опомнился. Таа же смог только сглотнуть, откровенно не понимая, о чем идет речь, но подсознательно ощущая, что сейчас он слышит нечто бесконечно важное.- И собаку твою не надо было трогать, - сдавленным шепотом продолжил Манабу. – Но если тебе станет от этого легче, я чуть сам тогда не сдох рядом с ней.По спине Таа побежали мурашки, и на секунду ему стало страшно, хотя от чего, он сам не объяснил бы. То ли в голосе Манабу было что-то слишком непривычное, то ли в смысле произносимых им слов, то ли в том, как брат еще сильней ссутулился, вспоминая об Эру. Лишь теперь до Таа начало доходить, что Манабу явно не в себе, и даже непроизвольно сделал шаг вперед, осознавая, что здесь что-то не так, и в этом надо немедленно разобраться.- Манабу… - начал было Таа, сам еще толком не представляя, что скажет дальше, но в этот миг раздался звонок в дверь.Отреагировал Таа лишь через секунду, стряхнув с себя оцепенение, повернулся и направился в прихожую, чтобы открыть дверь риелтору, заметив при этом, что Манабу даже головы не повернул.- Прошу прощения за опоздание, - поприветствовал его немолодой мужчина, с которым Таа до этого общался только по телефону, и он автоматически кивнул, вежливо отвечая, что тот ничуть не опоздал.Почему-то сперва осмотреть саму квартиру риелтор не захотел, вместо этого предложив сразу перейти к документам, и Таа не стал выяснять, почему тот действует именно так. Быть может, взглянуть на объект продажи тот собирался позже. Приглашая риелтора пройти в его комнату, Таа ожидал снова увидеть Манабу безучастным и отрешенным, но он ошибся. Его младший брат соизволил, наконец, развернуться от глухо задвинутой шторы и даже выдавил из себя подобие искусственной улыбки. Манабу по-прежнему держал руки скрещенными на груди, обнимая себя самого, будто ему было холодно.- Что ж, приступим, - произнес риелтор после вежливых приветствий и знакомства, усаживаясь за стол, за которым Таа когда-то давно писал в тетрадку свои домашние задания, и оба брата последовали его примеру.Таа расположился прямо напротив своего младшего и все, что ему говорил риелтор, слушал в пол-уха, неотрывно наблюдая за Манабу, будучи просто ни в силах отвести глаза. Брат выглядел измученным и уставшим, будто не спал несколько дней, он не улыбался своей отвратительный улыбкой, плотно сжимал губы, не двигался и лишь рассматривал собственные сложенные на столе руки. Когда он присаживался, Таа на секунду почудилось, что пальцы Манабу немного дрожат, а теперь казалось, что подрагивают еще и его длинные ресницы.Манабу выглядел непривычно и уже не казался Таа совсем юным, скорее даже наоборот – за два последних дня брат будто постарел на десять лет. А когда он бросил на Таа короткий взгляд исподлобья, тут же отворачиваясь, сердце Таа замерло на миг, потому что в глазах брата ему почудилась непередаваемая боль. На миг зажмурившись, он приказал себе собраться и не выдумывать то, чего нет, однако отделаться от ощущения, что Манабу либо задумал что-то, либо искренне страдает из-за происходящего, не мог. Впрочем, в последнее Таа не особо верилось._ _ _Смотреть на Таа Манабу физически не мог себя заставить, сидел, почти не поднимая глаз, но все равно чувствовал, что брат неотрывно глядит на него. Такое пристальное внимание можно было объяснить лишь одним: как бы Манабу ни старался выглядеть спокойным и отчужденным, Таа все равно разгадал, что младший не настолько равнодушен, насколько пытается показать. И хотя Манабу и правда прикладывал нечеловеческие усилия, чтобы не выдать свои чувства, отрешенно он думал еще и о том, что по большому счету нет никакой разницы, догадается Таа о его состоянии или нет, потому что хоть так, хоть эдак, старшему было плевать на переживания брата.- Оформление документов займет около недели, - вещал риелтор, которого Манабу фактически не слушал, только периодически кивал, заранее соглашаясь со всем, что у него спрашивали. – Можно было бы все сделать быстрее, но вы сами поймите: праздники начинаются, никто работать не будет. Так как необходимость выставлять на продажу отпала, думаю, примерно к концу следующего месяца все будет окончательно оформлено и заверено…- Так, стоп, - не слишком вежливо прервал его Таа. – Что значит "необходимость отпала"?Услышав этот вопрос, Манабу ссутулился сильнее, отмечая, что в груди будто сжимается что-то.- Вы же решили не выставлять квартиру на общую продажу, - убежденно произнес риелтор, но тут же смешался и уточнил: - Или что-то изменилось?..Манабу опустил голову еще ниже, чувствуя испепеляющий взгляд Таа, который в мгновение ока безошибочно установил, что происходящее недоразумение – новая выходка его младшего брата. Риелтор удивленно вертел головой, переводя взгляд с одного из братьев на другого, и Манабу наконец заговорил, впервые поднимая глаза на Таа.- Я не успел предупредить… Таа, - с трудом выдавил он, и особенно тяжело ему далось имя брата, который в этот момент смотрел на него во все глаза. Непроизвольно сделав секундную паузу, Манабу продолжил: - Квартиру не надо выставлять на продажу, потому что я куплю твою часть.Эта идея пришла в голову Манабу утром, и хотя сперва он отверг ее, как глупую, даже абсурдную, уже через полчаса набрал номер риелтора и сообщил о своих намерениях. Если бы кто-то спросил Манабу, для чего ему нужен родительский дом в полное распоряжение, он не смог бы ответить. Может, он думал о том, что когда-то Таа захочет взглянуть на родные стены, и тогда они увидятся снова. С другой стороны, быть может, Таа разозлило бы решение младшего брата, и так удалось добиться бы от него проявления хоть каких-то эмоций. Манабу допускал вариант развития событий, при котором Таа устроил бы с ним долгое разбирательство, требуя отказаться от квартиры. Но осознание этих причин оставалось за пределами понимания Манабу, жило где-то на подсознании, в то время как сам он не мог сказать однозначно, почему поступает так.- Зачем тебе эта квартира? – негромко спросил Таа, и Манабу снова с усилием поглядел на него.Брат явно не испытывал злости или негодования – скорее, одно удивление, – смотрел на младшего растерянно, чуть склонив к плечу голову, терпеливо дожидаясь ответа. А у Манабу кольнуло в сердце от мысли о том, какой же Таа потрясающе красивый."Потому что это наша квартира", - чуть было не выдал Манабу, с ударением на слове "наша". – "Потому что это наш дом. Потому что здесь мы столько лет были вместе. Потому что отсюда все началось…"- Я не обязан отчитываться о причинах своих поступков, - холодно процедил он, прерывая поток собственных суматошных мыслей и не узнавая свой голос.- Просто она такая большая… - произнес Таа, словно не услышав его слов и размышляя вслух.- Если я правильно понял, эта квартира принадлежала еще вашим родителям, - подал голос притихший и удивленный поведением своих клиентов риелтор. – Прошу прощения, но мне кажется, такой поворот всем хорош: недвижимость будет по-прежнему принадлежать вашей семье, может, когда у вас будут дети, вы бы захотели жить здесь…На этой фразе риелтор замолчал, понимая, что его никто не слушает: братья неотрывно смотрели друг на друга и не обращали внимания на его слова. Манабу казалось, что взгляд Таа затягивает его, что он тонет в этих глазах, а еще он думал о том, что зря затеял покупать квартиру, снова пойдя на поводу у своей зависимости. Теперь родительский дом будет принадлежать ему, напоминая обо всем, что было и могло бы быть, если бы однажды он додумался поступить как-то иначе, сделать что-то не так, как сделал. Теперь же Манабу осознавал, что никогда не сможет продать эту квартиру.- Ладно, дело твое, - наконец нарушил молчание Таа и покачал головой, будто пытаясь избавиться от неведомых Манабу мыслей. – Мне, в принципе, все равно, кто купит квартиру.- Вот и отлично, - обрадовался риелтор, снова перелистывая свои бумаги. – Тогда давайте все оформим…Процедура заняла не так много времени: уже через полчаса все документы были изучены, стороны ознакомились с условиями сделки, нужные бумаги заверили печатями, и Манабу обреченно констатировал, что теперь конец совсем близок: на следующий день он перечислит оговоренную сумму денег, и на этом будет поставлена последняя точка.- Я вас провожу, - сказал риелтору Таа, когда тот собрал все документы в портфель и поднялся из-за стола, прощаясь.Манабу лишь кивнул, когда те выходили из комнаты, и пока в прихожей его брат вежливо благодарил риелтора за оказанные услуги и закрывал дверь, он тоже встал и на негнущихся ногах подошел к окну, отдергивая штору. Движения его были автоматическими, Манабу понимал, что должен делать хоть что-то, лишь бы не сидеть без дела, иначе просто сойдет с ума. Ему казалось, что сам смысл всего его существования ускользает, а он молча смотрит и ничего не предпринимает, чтобы помешать этому.На эту встречу Манабу приехал за два часа, будучи ни в силах больше находиться дома, а когда добрался до родительской квартиры, включил везде свет и долго бродил из комнаты в комнату, пытаясь понять, что чувствует. И хотя дом был наполнен воспоминаниями, которые как призраки прошлого вставали перед глазами Манабу, он не испытывал ни горечи, ни сожалений, потому что больше горевал о своем будущем, в котором не будет Таа.Войти в комнату брата он долго не мог себя заставить, но в итоге отмахнулся от какого-то неосознанного мнительного страха невесть чего и толкнул дверь. В комнате Таа не было ничего примечательного, но у Манабу все равно перехватило дыхание от мысли, что именно здесь жил и взрослел его брат, здесь он занимался своим любимым рисованием, смеялся, болтая по телефону с друзьями, мечтал о чем-то. И никогда, абсолютно никогда не думал о своем младшем брате, который всегда находился рядом за тонкой стенкой.Яркой вспышкой перед глазами Манабу мелькнуло воспоминание, как он впервые подставил брата, когда был еще совсем маленьким и подкинул Таа конфеты, купленные на краденные у матери деньги. Как потом родители отчитывали брата за то, чего он не делал, и как горько тот плакал от обиды. Манабу наслаждался его страданиями, не отдавая себе отчета, чему радуется, и лишь теперь понимая, что в наибольшей мере его тешило просто проявление эмоций всегда равнодушного Таа. У Манабу изначально не получалось привлечь внимание старшего, и только так, обижая и делая гадости, он добивался хоть какой-то реакции."Если бы мы тогда остановились?.." – спрашивал себя Манабу, замерев посреди комнаты брата и глядя в одну точку. – "Если бы я остановился в какой-то момент… Может, все было бы по-другому?.."Манабу не мог знать ответа на этот вопрос, но одно понимал точно – хуже, чем все вышло в итоге, быть просто не могло. Своими действиями он добился лишь того, что Таа не желал его знать.Когда за риелтором закрылась дверь, Манабу ждал, что его брат уйдет следом, не попрощавшись, не сказав ему ни слова. Однако он ошибся: на некоторое время в квартире воцарилась тишина, будто Таа тоже, как и он, замер на месте, думая о чем-то, а после раздались неуверенные шаги по направлению к комнате.Сердце Манабу пропускало удары, когда Таа остановился за его спиной всего в нескольких шагах, но заставить себя повернуться, посмотреть на брата он не мог, лишь задавался вопросом, почему Таа не ушел до сих пор. И если всего полчаса назад, когда Таа только вошел в квартиру, Манабу, сам не осознавая, что делает, выдал ему правду о том, что сожалеет о своих поступках, то теперь сердце тянуло такой невыносимой острой болью, что он даже не хотел пытаться объяснять что-либо, говорить о чем бы то ни было.- Тебе жаль расставаться с этой квартирой? – тихо спросил его брат, и так как замерший, застывший на месте Манабу ничего не ответил, продолжил: - Почему?"Не жаль", - мог бы ответить он, но промолчал. – "Мне ничего не жаль, кроме себя, урода, недостойного твоего внимания…"Эти мысли вытесняли горечь, и Манабу чувствовал, что начинает злиться. На Таа – за то, что тот его презирает и мечтает избавиться, но почему-то не уходит. На себя – за то, что как малолетняя девочка не может контролировать собственные чувства. На родителей, которым когда-то пришло в голову пожениться и связать своих детей тесными узами. На саму жизнь, лишавшую его самого важного и дорогого.- Ты ничуть не изменился, Манабу, - ровным голосом произнес Таа, так и не дождавшись ответа. Видимо, молчание брата его раздражало, но он сдерживался, как мог. – Я еще раз убеждаюсь, что все сделал правильно.На этих словах Таа повернулся, собираясь уходить, и хотя Манабу не мог этого видеть, ему казалось, что он может легко представить каждое движение брата. Сколько бы он ни готовился к концу – к тому, что в определенный момент старший развернется, чтобы уйти, Манабу все равно оказался не готов к этому. И за мгновение до того, как Таа вышел в прихожую, он резко обернулся, теряя над собой контроль._ _ _Неожиданное понимание того, что он ошибся, душило Таа на протяжении всего разговора с риелтором. Он не знал, как следовало поступить в его ситуации, что делать с братом, который мешал ему жить, но осознание того, что он принял слишком радикальные меры на пути к расставанию с ним, было до того ярким и четким, словно Таа с опозданием открыл для себя всем известную истину.С Манабу творилось что-то непонятное: Таа не столько видел, сколько чувствовал это. Впервые он понял значение выражения "нет лица": на его младшем и правда не было лица, словно случилось нечто воистину ужасное, будто кто-то умер, хотя Таа не мог не отметить, что на похоронах родителей Манабу выглядел и то бодрей.Уйти, не попрощавшись, не сказав хоть что-то напоследок, Таа не мог и, выпроводив риелтора, попытался завести разговор с младшим, который снова отвернулся и уставился в окно. Подобрать правильные слова не получалось, Таа в принципе плохо представлял, что люди говорят друг другу, когда видятся в последний раз, а что сказать человеку, о прощании с которым он всегда мечтал, но вдруг почувствовал, что не хочет этого, он тем более не знал.Однако Манабу повел себя как обычно, не отреагировал и не пожелал говорить нормально. Испытывавший на протяжении длительного времени напряжение Таа уже чувствовал, что у него самого срывает крышу от горечи и злости. Он пытался убедить себя, что все делает верно, что от Манабу, как от надоедливой занозы в заднице, следовало избавиться давным-давно, и квартиру эту продать, и не вспоминать о нем ни при каких обстоятельствах. Но уговорить себя не получалось, и Таа испытал неподдельную ярость, когда младший брат в ответ на его вопрос даже не обернулся.Процедив на прощание гневные слова, Таа развернулся и вознамерился уйти, но даже в таком состоянии чувствовал, что все равно мечтает о том, чтобы Манабу остановил его, потому что именно в этот миг с ними происходило нечто действительно ужасное и непоправимое.И, как ни странно, быть может, впервые в жизни Манабу не обманул его ожидания.- Ну что, доволен теперь? Счастлив? – не своим голосом выпалил брат: Таа не видел, но почувствовал, что тот резко повернулся в его сторону, и, на миг замерев, он медленно обернулся, отказываясь верить глазам.Никогда прежде он не видел, чтобы у Манабу было такое лицо, искаженное злостью и болью, и такие безумные глаза. Брата трясло как в лихорадке, и Таа поразился тому, что Манабу удается в таком состоянии вообще держаться на ногах. "Это истерика", - констатировал пораженный Таа, отказываясь понимать, в чем причина такого состояния Манабу, и испытывая секундный страх: на миг показалось, что с таким взглядом, какой был у брата в этот момент, преступники совершают свои самые кровавые убийства. Если бы младший вдруг бросился на него с кулаками, Таа не удивился бы, как и не поразился бы, если бы Манабу внезапно сиганул в окно.- Что?.. – вместо какой-то достойной отповеди только и смог произнести Таа, и его брат взвился еще сильней.- Я спрашиваю, ты рад, что избавился от меня?! – в голосе Манабу Таа почудились никогда не слышимые прежде высокие нотки, но понимание того, что брат не в себе, немного привело его самого в чувство, заставило напрячься и приготовиться к каким угодно неожиданным поступкам младшего. – Не сдохни от счастья только! Это ж не с каждым такая радость случается! Раз, и нет брата!..- Успокойся, - медленно и нарочито спокойно произнес Таа, делая шаг в сторону Манабу, но тот, будто в испуге, отступил назад, тут же замолкая.Словесный поток оборвался так же внезапно, как и начался, теперь Манабу смотрел на Таа широко распахнутыми глазами, словно увидел впервые, а сам Таа не к месту задался вопросом, почему сегодня брат не надел очки.- Убирайся из моей квартиры, - хриплым голосом пробормотал Манабу. Безумие, померещившееся Таа в его глазах, никуда не делось, но брат казался бесконечно усталым, словно последние события вымотали все его силы.- Обязательно, - кивнул, соглашаясь, Таа, хотя именование Манабу родительского дома своим его несколько покоробило. – Только уйдем вместе. Давай я отвезу тебя домой.Поверить в то, что истерический припадок закончился так быстро, Таа не спешил. Он отказывался понимать, что происходило с Манабу, почему тот вел себя так странно, будто сегодняшняя сделка довела его до отчаянья, но одно понимал точно: оставлять человека одного в таком состоянии не стоит, даже если это всего лишь Манабу, которого он никогда не любил.С последним утверждением что-то в душе Таа не согласилось, но разбираться в собственных чувствах он решил позже, после того, как решит проблему с младшим братом, который смотрел на него снизу вверх блестящими как в лихорадке глазами.- Нет… - не произнес, а скорее выдохнул Манабу, на миг устало прикрывая глаза, но тут же снова открывая их и гневно глядя на Таа. – Убирайся, я сказал.- Да не вопрос, - пожал плечами даже не ожидавший другого ответа Таа. – Вот прямо сейчас и уберусь. Только раз не хочешь ехать со мной, сейчас при мне набираешь своего мальчика и говоришь, чтобы он тебя забрал.Произнося эти слова, Таа чувствовал себя как много лет назад, когда что-то требовал от младшего или поучал его. В собственном голосе слышались металлические нотки, говорил он уверенно и жестко, но только если в детстве брат в большинстве случаев покорялся такому тону или начинал жалобно хныкать, то теперь Манабу неожиданно рассмеялся, отчего Таа почувствовал слабое удивление, не понимая, что такого смешного он сказал.- Нет у меня мальчика, и добраться я в состоянии сам, - короткий и совершенно безрадостный приступ истеричного смеха быстро закончился, и Таа только моргнул, поражаясь таким быстрым переменам в настроении брата, гадая, может ли это тоже свидетельствовать о нервном приступе. – Уходи. Я же попросил.Таа хотел ответить, что никуда не пойдет – по крайней мере, не пойдет без Манабу. Что ему не нравится, как брат то орет, то хохочет, как больной. Что он все же доставит придурка домой и сдаст его парню, а что делать с собственными мыслями и чувствами, он решит потом. Но все слова и доводы вылетели из головы, потому что лишь в этот миг до него дошло, насколько близко он стоит к Манабу – так близко, что даже чувствует тонкий, едва уловимый запах то ли его парфюма, то ли шампуня.У Манабу были просто неземные глаза – Таа и прежде отмечал их красоту, но теперь, когда брат был без очков и смотрел на него пристально, почти не моргая, отметил снова, что таких нет больше ни у кого на свете. А еще он заметил, что его младший по-прежнему дрожал, что с силой сжимал пальцы здоровой руки и дышал тяжело, будто после долгой пробежки. С Манабу определенно было что-то не так, то ли из-за нервов, то ли по какой-то физиологической причине, и Таа еще раз утвердился во мнении, что оставлять его одного ни в коем случае нельзя.Мысли о том, насколько Манабу красивый и хрупкий, как плотно облегает его плечи и грудь тонкий свитер, как припухли многократно искусанные губы, Таа изо всех сил давил на корню, понимая, что проигрывает собственным чувствам и желаниям.- Нет, - непреклонно повторил он, отступая немного влево, будто преграждая путь к выходу. – Я тебя отвезу домой, и это не обсуждается.В ответ брат только сердито дернул подбородком и сжал губы:- Ну и хрен с тобой! Я сам уйду…Дальнейшего поворота событий Таа не ожидал. Чтобы попасть в прихожую, Манабу надо было пройти мимо него, и дорогу Таа ему загораживал. Однако это не смутило Манабу – он бросился вперед, будто наперерез, сильно задевая плечом и в три шага почти преодолевая расстояние до двери."Стой!" – хотел выкрикнуть Таа, но тратить силы и время на слова не стал.Если бы у Таа был хотя бы миг задаться вопросом, зачем ему гоняться за Манабу, он бы даже не шелохнулся. Раз младшему хотелось поскорей удрать от него, Таа не стал бы мешать. Но на размышления у него не осталось и доли секунды – вместо того, чтобы подумать, он резко развернулся и бросился следом за братом.Манабу не успел даже до двери добраться, когда Таа схватил его за плечи, дергая назад и едва ли не заламывая руки. Он был намного выше и сильней своего младшего, но не учел того, что, несмотря на худобу, даже изящность, Манабу все же не был девушкой и силой обладал отнюдь не женской. Когда брат дернулся вперед, пытаясь высвободиться из захвата, Таа чудом смог удержать его, но не устоял на ногах.Манабу упал на пол с размаху, наверняка больно ударяясь, а Таа сверху навалился на него всем своим весом. Разлеживаться брат не собирался и тут же попытался выбраться из-под Таа, но тот воспользовался внезапным преимуществом и лишь крепче сжал его запястья.А то, что произошло после, Таа не мог объяснить себе. Вроде бы он хотел потребовать от Манабу, чтобы тот не дергался, что ничего он ему не сделает, но и не отпустит, пока не убедится, что с ним, идиотом, все в порядке. Но правильные слова и нужные мысли вылетели из головы, когда Манабу мотнул головой, задевая губы брата своими мягкими волосами, а тот непроизвольно вдохнул запах – кожи, духов, самого Манабу…Несмотря на то, что в комнате ярко горел свет, в глазах у Таа потемнело. Манабу, такой горячий и желанный, извивался под ним, пытаясь вырваться, а Таа внезапно перестал соображать, что происходит, и что он вообще делает. Руки разжались против воли, и Манабу, высвободив свои кисти, попытался опереться на них, что у него не вышло, потому что старший брат по-прежнему прижимал его к полу. А Таа в этот же миг провел ладонями по бокам Манабу, сам не понимая, пытается ли удержать его или делает нечто иное, намного более пугающее.Быть может, у него еще был шанс опомниться, но его брыкающий и вырывающийся брат подался пятой точкой назад, должно быть, непроизвольно, но это движение лишило Таа остатка разума.В ушах шумело, и при этом он не видел абсолютно ничего, не соображая, что просто крепко зажмурился, будто подсознательно сам боялся того, что делал. Упершись на колени, Таа подался назад, дергая за пояс Манабу, слепо шаря по его животу, пытаясь расстегнуть ремень на джинсах. Кровь гулко стучала в висках – Таа чувствовал это, а еще понимал, что сам не заметил, когда успел возбудиться. Собственная эрекция почти что причиняла боль – он не знал, из-за того ли, что возбуждение было таким сильным, или потому что слишком тесной оказалась сковывающая его одежда.Секунды стали бесконечно длинными, время будто поменяло скорость и направление, и Таа не понимал, на каком он свете, ожидая, что вот еще мгновение, и Манабу начнет вырываться, окажет сопротивление, которое временно спало, вероятно, от того, что брат удивился поведению Таа. А сам Таа даже не испытал ужаса, когда понял, что все равно сделает это – даже когда Манабу попытается оттолкнуть, он заставит, принудит его. Таа знал, что ему хватит на это сил, а вот мужества, чтобы отказаться от самого желанного человека – нет. В этот миг для Таа не существовало ни правил, ни морали, только Манабу – впервые такой близкий, единственно нужный – в его объятиях.Ледяные пальцы Манабу вцепились в его руки, когда пряжка на ремне поддалась, и Таа крепче перехватил брата за пояс одной рукой, второй дергая молнию, готовясь бороться с Манабу, пока тот не покорится ему. И не сразу до него дошло, что брат не пытался вырваться – вместо этого Манабу помогал ему, лихорадочно дергая с себя штаны.От удивления Таа опять немного ослабил хватку, чем и воспользовался Манабу. Он подался всем телом вперед, вырываясь из рук брата, которые только мешали ему, резко рванул с себя одежду и прогнулся в спине, опираясь на локти. Таа послышалось, будто тот что-то прошептал, но переспрашивать не стал. Открывшееся ему зрелище было настолько будоражащим, настолько сводящим с ума, что Таа показалось, будто он кончит, просто глядя на брата, беззастенчиво подставляющегося ему в самой развратной позе.Но на мысли об этом снова ушли секунды – уже через мгновение Таа пытался справиться с собственной одеждой, не думая ни о чем, не чувствуя ничего, кроме невыносимого желания.Где-то на самом краю сознания мелькнула мысль о том, что надо быть осторожней, что он может причинить Манабу вред слишком резкими движениями, но благоразумные опасения забылись, едва головка его члена коснулась теплой кожи Манабу. Зажмурившись, Таа резко толкнулся в его тело, с силой сжимая бедра своего брата, не позволяя вырваться.В момент проникновения Таа почувствовал острую боль, которая быстро померкла, вытесненная совсем иными чувствами и ощущениями. Манабу попытался вырваться, неосознанно уходя от причиняемой ему боли – он коротко вскрикнул, но уже через секунду протяжно застонал, и от этого Таа будто очнулся.Он вообще не думал о том, что творил, мыслей не осталось, как не осталось сил дышать. Но теперь, когда его брат сорвался на стон и вопреки собственному физическому страданию подался бедрами назад, будто желая, чтобы Таа проник в его тело еще глубже, самого Таа неожиданно осенило."Он тоже хочет меня…" – мелькнула мысль, в абсурдность которой ошалевший Таа не мог поверить даже в таком состоянии. Но желая проверить свою догадку, по-прежнему крепко удерживая Манабу одной рукой за бедро, второй он провел по его животу и ниже, чтобы тут же осознать, что у его младшего стоит.Отстранено Таа отметил, что на теле Манабу он не нащупал лобковых волос, кожа была выбритой – мягкой и нежной, как у ребенка, и осознание этого снова лишило Таа способности соображать: теперь уже он застонал в голос, не в силах сдерживаться. Пальцы здоровой кисти Манабу опустились на руку Таа, заставляя с силой сжать его член. Когда ладонь сомкнулась, Манабу дерзко дернул кистью, удерживая руку Таа на своем члене. А тот, чувствуя под пальцами тонкую кожу, мало того что забыл дышать, даже двигаться перестал – все за него делал Манабу, сам подавался бедрами назад и сам дрочил себе рукой брата.Таа потерялся в ощущениях, и лишь на периферии мелькнула мысль о том, что ничего страшного не происходит, он просто сошел с ума, и безумное наваждение скоро рассеется._ _ _В то, что его самая желанная и безумная фантазия обрела форму и превратилась в реальность, Манабу, конечно, не верил, считая, что ему просто мерещится, что он снова фантазирует о том, чего быть не может. Он не чувствовал боли, не чувствовал вообще ничего, кроме неописуемой эйфории, сильнее сжимая пальцы Таа, двигая рукой все быстрее. Он мог кончить от одного прикосновения брата, даже вопреки физическому дискомфорту, который тот причинял, и с трудом сдерживался, пытаясь растянуть эту близость хоть на несколько минут."Так не бывает. Так не бывает, тебе снова привиделось", - шептал внутренний голос, и Манабу соглашался с ним, двигаясь все быстрее, подаваясь назад, чувствуя, как член Таа скользит в нем. В настоящий момент было совершенно неважно, кажется ему все это или нет – имело значение лишь то, что Таа был с ним.На самом краешке сознания у Манабу мелькали мысли о том, что ему делают больно, что потом он не сможет разогнуться, и что в такой позе ему неудобно. Опираясь одной лишь покалеченной рукой на пол, Манабу с трудом держался, чтобы не рухнуть навзничь. Сил совсем не осталось, и он лишь чувствовал горячее дыхание Таа на своем затылке. Казалось, что весь мир крутился вокруг них двоих, и наслаждение было до того ярким и ослепляющим, что затмевало собой боль и страх. Манабу понимал только то, что еще немного, и он свихнется от обрушившегося на него блаженства.Он кончил первым и даже сам не понял, сколько времени они занимались сексом. Манабу сдерживался так долго, только мог, но выдержать получилось все равно немного, и разрядка не принесла облегчения – он продолжал дергать рукой, которой сжимал ладонь Таа, не желая останавливаться, мечтая лишь о том, чтобы происходящее не заканчивалось.Брат продержался не намного дольше него: толкнувшись в его тело особенно резко и сильно, вызвав у Манабу долгий протяжный стон то ли от боли, то ли от наслаждения, а что вероятней – от невыносимой смеси того и другого, Таа сам застонал, и Манабу зажмурился и замер, словно желая запомнить этот миг навсегда.Лишь теперь он отпустил руку Таа, тут же опираясь второй ладонью на пол, но удержаться в таком положении все равно не получилось – брат навалился на него всем весом, вероятно, самого себя не контролируя после оргазма, а обессиленный Манабу не смог сохранить равновесия, снова падая на пол. Опомниться он не успел, потому что в следующую секунду Таа едва ли не отскочил от него, будто его младший был прокаженным, и до того не сразу дошло, что сейчас случилось.Какой бес попутал Таа, какого черта он ни с того ни с сего набросился на него – своего ненавистного брата, – Манабу не мог знать, но точно понимал одно: произошло это по ошибке и совершенно случайно. У Таа, каким бы благоразумным и правильным тот бы ни был, тоже могли случаться секундные помутнения. Может, сегодня Манабу разозлил его настолько, что тот, психуя, не придумал лучшего способа, чем наказать его вот так.От одной мысли о том, что он сейчас распростерся на полу перед Таа в спущенных штанах, перепачканный спермой, Манабу сделалось тошно. Брат и так всегда смотрел на него, как на ничтожество, и что он думал о нем теперь, когда Манабу предстал его взору в таком непотребном виде, не стоило и гадать.Манабу попытался встать хотя бы на колени, однако даже первое неуверенное движение отозвалось саднящей болью во всем теле. Так паршиво Манабу не было даже после первого грубого секса, и теперь на подсознании мелькнула паническая мысль, не покалечил ли его брат снова, которая тут же забылась, как незначительная: в настоящий момент Манабу было плевать на свое здоровье. Более того, именно в этот миг его даже порадовала бы собственная скорая кончина.Таа молчал и не говорил ничего, а Манабу не хватало мужества повернуть голову и посмотреть в глаза своему брату. Стискивая зубы, чтобы не застонать от внезапно обрушившейся на него боли, которую он, как в состоянии аффекта, до этого не чувствовал, Манабу лихорадочно натягивал на себя одной рукой белье и джинсы, второй опираясь на стену, чтобы в очередной раз не завалиться на пол. Снова порадовать Таа таким жалким зрелищем он не мог себе позволить.Горло Манабу сжимало спазмом, и, наверное, если бы он хоть что-то съел за последние дни, выблевал бы все на месте. С трудом поднимаясь на ноги, Манабу неожиданно и не к месту подумал о том, что абсолютно неважно, что он будет делать дальше, хоть пакостить изо всех сил, хоть подставляться, как девочка – ведь Таа все равно никогда его не полюбит. От идиотизма этой мысли, от самого сочетания в одном предложении имени брата и слова "любовь", Манабу рассмеялся, тут же испугавшись получившегося звука, жуткого и обреченного. Но усилием воли он сразу заставил себя замолчать, не желая скатиться в приступ истерики."Потом. Все потом", - мысленно приговаривал Манабу, обещая себе, что когда его брат уйдет, он хоть голову о стену расшибет, лишь бы стало хоть немного легче. Но только не сейчас, пока Таа смотрит на него холодно и равнодушно – как всегда.С трудом поднявшись, Манабу отступил назад, прислоняясь спиной к стене, прижимая к ней ладони, словно перед расстрелом, и неимоверным усилием заставил себя поднять на Таа взгляд.Перед глазами плыла мутная пелена, но Манабу все равно разглядел, что брат успел одеться и привести себя в порядок. Все это время, пока Манабу пытался прийти в чувство, он стоял рядом, совсем близко и наблюдал за происходящим, не делая ровным счетом ничего. Что думал его сводный брат о случившемся, как оправдывал себя и насколько сильное отвращение испытывал к себе и собственному телу после трехминутного секса с ненавистным братом, Манабу не знал, но дальнейшее развитие событий представлял в двух вариантах. В первом случае Таа должен был развернуться и уйти, молча и не сказав ему ни слова, во втором – сначала врезать Манабу под дых и лишь после этого убраться вон, точно так же не проронив ни звука. И Манабу не знал, какой из вариантов развития событий стал бы худшим для него._ _ _В тот миг, когда Таа немного пришел в себя, осознание того, что он натворил, опустилось словно обухом на голову. От страха и отвращения к самому себе волоски на затылке поднимались, пока он смотрел, как обессиленный Манабу едва находит в себе силы, чтобы подняться."Что ты натворил?!" – с ужасом вопрошал сам себя Таа, испытывая тошноту, но, как ни странно, не из-за самого факта случившегося, а от того, что его бросало в холодный пот при мысли о том, до чего плохо и больно сейчас Манабу по его вине.Когда младший сорвался на хриплый смех, по спине Таа побежали мурашки – на секунду показалось, что сейчас брат будет долго истерично хохотать, а он сам просто не придумает, как успокоить его. Но тот резко замолчал, будто подслушал его мысли, и неуверенно цепляясь рукой за стену, наконец выпрямился.Таа казалось, что пол под ногами ходил ходуном, и голова кружилась, словно в предчувствии чего-то невероятного и невозможного. Он не знал, что делать дальше, как поступать, какие слова произносить. Как объяснить Манабу и самому себе, зачем он это сделал, почему фактически изнасиловал собственного брата. Здравый смысл шепнул, что еще можно поспорить, кто кого насиловал – Манабу отдавался ему, как сумасшедший, будто мечтал об этом и сам только того и ждал. Но от понимания этого чувство собственной вины душило Таа не меньше.И когда брат наконец поднял на него глаза, Таа даже передернуло от внезапного, казалось бы забытого воспоминания о событиях почти двадцатилетней давности. В тот день родители привели их знакомиться с новой семьей, и маленький Манабу, крепко держась за руку матери, долго буравил взглядом пол, а потом несмело, украдкой поднял глаза на Таа…Именно так он смотрел на него сейчас, и хотя прошло много лет, затравленный детский взгляд Манабу Таа ни с чем не мог спутать – в настоящий момент его сводный брат глядел на него словно из далекого прошлого. Он даже мог поклясться, что слышит голос отца: "Познакомься, Таа… Это Манабу… Манабу будет твоим младшим братом…"Что тогда сделал Таа? Теперь он не мог точно вспомнить, но вроде бы, досадливо поморщившись, отвернулся. Невзрачный ребенок, которого ему сулили в братья, тогда не произвел никакого положительного впечатления. Таа старался вообще не смотреть на него лишний раз.Теперь, глядя в глаза Манабу, который дрожал и жался к стене, совсем несолидно и по-детски, Таа думал о том, что ничего не изменилось. Вся наглость и злоба, присущие взрослому Манабу, весь лоск и шик, поражавшие окружавших его людей, были всего лишь маской, которую он так уверенно носил, и которая скрывала все того же хрупкого, неуверенного в себе ребенка. Глядя на младшего брата, затравленно смотрящего на него снизу вверх, Таа не знал, что ему теперь делать, не понимал, что чувствует, не представлял, как поступить дальше.Тело отреагировало быстрее разума – Таа шагнул вперед, не задумавшись и не проанализировав совершаемые действия, а Манабу зажмурился, будто приготовившись к тому, что сейчас его будут бить. Но, конечно, Таа не собирался поступать так: вместо этого он, протянув руки вперед, грубовато дернул Манабу за плечи, прижимая к себе, некрепко обхватывая одной рукой за пояс.Почудилось, что его младший дышать перестал, замер, словно окаменев, не отвечая на сомнительное объятие, но и не отталкивая. Таа чувствовал, что Манабу дрожит в его руках, но не представлял, как его успокоить._ _ _Если грубый случайный секс Манабу еще мог вообразить, мог объяснить такое поведение Таа хоть чем-то, то происходящее теперь не вписывалось ни в какие рамки его видения мира. Сперва, когда Таа уверенно шагнул к нему, Манабу подумал, что брат все же решил избить его напоследок. Но когда Таа прижал его к себе в каком-то неуклюжем объятии, Манабу понял, что сошел с ума окончательно. Наверное, Таа жалел его – жалел настолько сильно, что наступил на собственное отвращение. Быть может, им двигали какие-то иные, непонятные Манабу чувства. И теперь ему было стыдно, что его трясет в этих объятиях, как будто от высокой температуры, и дышать не получается, потому что легкие режет невыносимой болью. Да и не только легкие – Манабу казалось, что он весь превратился в сплошную пульсирующую болевую точку.Он сам не сообразил, как нашел в себе силы ответить на объятие, но в какой-то момент понял, что здоровой рукой с силой сжимает рубашку Таа, а второй – просто обнимает. Манабу судорожно вдохнул, чувствуя потрясающий запах кожи Таа, какого-то незнакомого парфюма, и больше всего желая прижаться виском к его щеке, заранее зная, что не хватит храбрости.Неожиданно Манабу понял, что у него есть тысяча слов для Таа, что ему так много надо объяснить и рассказать, ведь брат ровным счетом ничего о нем не знает и не понимает. Что, наверное, надо даже попросить прощения, чтобы никогда его не получить, потому что слишком много страшного было между ними. Но все равно надо обязательно рассказать, даже если Таа не захочет слушать, что никого и никогда Манабу не любил так, как его. Всю жизнь любил и ненавидел с одинаковой силой.С самого раннего детства, с самой первой встречи Манабу хотел лишь одного – внимания. Копаться в себе, искать причины и корни собственного желания быть нужным старшему брату, он не хотел, понимая, что все равно не найдет верного ответа. А в какой момент детская мечта стать другом брату преобразилась в нечто большее – в стремление стать незаменимым и единственным, Манабу не знал. Только теперь, вспоминая свое детство и годы, последовавшие за ним, Манабу мог уверенно сказать, что все это время в его душе жило лишь два чувства: невыносимая жажда обладания и такая же острая ненависть из-за невозможности получить желаемое.Если бы чувства можно было увидеть глазами, наверняка привязанность Манабу к брату выглядела бы безобразно, быть может, даже уродливо, и вряд ли кто-то рискнул бы назвать ее любовью. Но ведь мало кому приходилось переживать в одиночку такое сильное чувство, из года в год бороться с холодным отчуждением и равнодушием, и никто не знает, как поступал бы на месте Манабу. Быть может, если бы когда-то давно Таа проявил хоть немного интереса к своему брату, в тайне восхищавшемуся им, все сложилось бы иначе. Может, если бы хоть раз Манабу попытался привлечь внимание старшего, не делая гадостей, они бы не докатились до взаимного унижения. Но строить догадки об этом теперь было слишком поздно, потому что никто не придумал способа отмотать время назад и попробовать переиграть всю свою жизнь.Манабу даже открыл рот, чтобы сказать обо всем этом – уже не было разницы, узнает Таа или нет, не осталось причин скрывать что бы то ни было, ведь все самое плохое, что могло произойти, уже случилось. Но даже полслова произнести не вышло, Манабу лишь сдавленно выдохнул, чуть было не всхлипнув, а Таа, словно догадавшись о чем-то, опустил руку на его затылок, осторожно поглаживая.От этой почти что ласки Манабу окончательно растерялся, зажмурился и мысленно приказал себе дышать, чтобы не свалиться обессилено на пол._ _ _У Таа было странное необъяснимое чувство, когда он обнимал своего всегда нелюбимого брата. Он не испытывал отвращения или злости, как и не чувствовал отчуждения, которое переживают люди, обнимая кого-то, к кому они равнодушны. Таа казалось, что он прижимает к себе существо с другой планеты, и понимание этого волнующее и какое-то нереальное, потому что происходящего просто не может быть.Когда Манабу вцепился в его одежду, судорожно отвечая на объятие, Таа неуверенно погладил его по волосам, снова отмечая, до чего шелковистые они на ощупь, и хотел сказать, чтобы Манабу не переживал, не дрожал так, что все будет хорошо – они придумают, как поступать дальше и как разобраться со всем случившимся.Но слова застряли в горле, и Таа не сказал ничего, ведь на деле он сам не представлял, как быть теперь. И что-то в его сердце неуловимо трепетало при мысли о том, что он не может и не хочет отталкивать Манабу, пускай умом он и понимал, что ничего хорошего у них не выйдет. Потому что некоторые люди физически не могут находиться рядом друг с другом, как не могут они с Манабу. А еще потому, что есть такие поступки, за которые нельзя простить. Однако будто не соглашаясь с собственными мыслями, он крепче обнял своего младшего брата.- Отвези меня домой, - сдавленно и жалобно, еле слышно произнес Манабу, и Таа сперва подумал, что ему почудилось.Его брат не двигался, даже дрожать перестал, замирая в ожидании ответа, и Таа торопливо выдохнул:- Хорошо…- К тебе домой, - еще тише прошептал Манабу, и если бы Таа не был так близок к нему в этот миг, он совершенно точно не расслышал бы."Есть вещи, за которые не прощают", - напомнил ему здравый смысл, и Таа медленно прикрыл глаза, соглашаясь с доводами разума. Совершенно точно, есть немало вещей, за которые нельзя простить, которые нельзя забыть, и именно такие поступки на протяжении всей жизни связывали их с Манабу. А если нельзя простить, ничего не получится и построить на таких уродливых покалеченных отношениях, как понимал Таа. Но вопреки голосу разума, он лишь сильней прижал Манабу к себе.- Хорошо, - одними губами произнес он, но Манабу услышал. Он не шелохнулся и не вздохнул, но Таа откуда-то точно знал, что тот понял."А если не прощать? Если просто забыть, вычеркнуть и попробовать заново?" – пришла в голову Таа до абсурда простая мысль, почему-то не показавшаяся глупой.Но об этом Таа решил подумать позже. Неожиданно ему вспомнилось одно древнее поверье, гласившее, что девятая волна во время шторма самая опасная, но если кораблю удастся выстоять перед непреодолимой силой девятого вала, никакая стихия ему уже не страшна. Конечно, Таа не верил в красоту этой сказки и понимал, что десятый и одиннадцатый вал вполне способны потопить любой корабль, что в жизни шторм не заканчивается самой сильной волной. Но если наихудшее им удалось пережить, кто знает, может, есть смысл побороться еще немного?..