3. О любящих и любимых (1/1)

Разноголосым и всё же мелодичным пением муэдзинов, созывающих на вечернюю молитву правоверных, встретил город вернувшихся с победой пиратов. Тут же, расстелив свои богатые накидки в дорожной пыли, Сакр-аль-Бар, Юсуф бен Моктар и их люди сотворили благодарственную молитву Всевышнему Аллаху прежде, чем продолжить путь в лучах благословений, что призывали на их головы встреченные люди. Ибо слава о щедрости капитана Юсуфа и его верного кайи затмевала даже легенды о щедрых древних времен.– Я слишком устал, чтобы добираться домой, – вздохнул Сакр-аль-Бар, когда они подошли к дому Юсуфа, – к тому же там наверняка хозяйничает Цветочек. А мне сейчас меньше всего нужно общество женщин, хотя я не могу сказать ни единого дурного слова о Сане.– Мой дом – твой дом, – улыбнулся Юсуф, пропуская вперед того, кто хотя и был подчинен ему и рангом ниже его, но владел его сердцем и душой.По приказу хозяина рабы приготовили купальню и со всем тщанием вымыли усталых мужей битвы. Умащенные благовониями, одетые в легчайшие покровы, не стеснявшие движений и не душившие жаром, Сакр-аль-Бар и его друг расположились в комнате для отдыха. Сюда же были принесены еда и питье, а затем и десерт, состоявший из охлажденных фруктов и фруктового льда. Затем подали кальян. В приятной беседе проводили время Юсуф и Сакр-аль-Бар, не замечая его быстрого бега. Сумерки сгустились, и небольшая, богато убранная комната для отдыха погрузилась в душный полумрак. По приказу Сакр-аль-Бара черный раб-нубиец принес тяжелую бронзовую светильню и установил её на специальном стояке в углу.Придремавший в клубах ароматного дыма Юсуф пошевелился и вздохнул. С его губ сорвалось имя, которое не расслышал уже покинувший комнату нубиец, но обладавший острым слухом англичанин уловил мгновенно.– Суад….Несомненно, Ястреб Водных Пустынь смолчал бы, будь то случайное слово или стон, но имя принадлежало женщине. А тон, которым оно было произнесено, не оставлял сомнений, столько было в нем страсти, боли и непреходящего отчаяния. Юсуф снова застонал и заметался, и, движимый состраданием сердца, раненого женским коварством и изменой, Сакр-аль-Бар придвинулся ближе и похлопал друга по плечу.– Юсуф… проснись, Юсуф…Мавр открыл глаза, несколько секунд в них ещё плескалась далекая боль, как отголосок событий, некогда имевших место, но давно позабытых всеми, кроме самого бен Моктара.– Ты…Юсуф болезненно улыбнулся и прижался щекой к колену друга. Совсем как три месяца назад, на проклятых галерах. Сакр-аль-Бар почувствовал, как вновь сжимается сердце при воспоминании о безумной ночи перед днем, подарившим им свободу.– Кошмар приснился? Ты стонал, – большая рука англичанина с почти братской нежностью прошлась по курчавым волосам мавра. – Если ты позволишь спросить, брат мой, то кто такая Суад, чье имя только что слетело с твоих уст?Юсуф вздрогнул и закусил губу. Снова плеснула боль в его больших темных глазах и растворилась в крохотных язычках пламени – отражении огня светильни.– Изменчиво женское сердце, – произнес он с горечью, – кому, как не тебе знать это, брат. Они совращают нас своей красотой и достоинствами, подобными достоинствам гурий и лучших дочерей правоверных, а потом ломают и втаптывают в грязь.Он снял с золотого блюда мундштук кальяна и сделал глубокую затяжку, видимо, стремясь пригасить боль воспоминаний. Сейчас лицо его было искажено горем утраты и болью предательства, выражение, которое нередко видел Сакр-аль-Бар в отражении бронзовых зеркал.– Её звали Суад, хотя куда больше подошло бы ей имя аль-Берилл-Погибель. В недобрый час она вошла в мою жизнь. Она была прекрасна, как никакая другая женщина из тех, которыми Всевышний одарил правоверных. И коварна, словно затаившаяся змея. Её красота сочеталась с душой, в которой было место возвышенным чувствам. Но так же было и много низкого в ней, – Юсуф покачал головой и стряхнул на глаза кудрявую челку, чтобы скрыть слезы. – В то время я доверял дочерям Хавы, не опасался их, ибо был молод и приятен видом. Мои невольницы и рабыни любили проводить время со мной, ибо я был к ним добр и ласков. Но когда появилась Суад, я позабыл обо всех женщинах мира. Всё дарил я ей, всё, чем владели мои руки и душа, и самого себя дарил. То были дни и ночи, полные вздохов любви, и покрывало страсти смущало мой взор. Так проходили дни, недели и месяцы, пока однажды за мной не прислал мой почтенный дядя. До него дошли слухи, что я расточаю своё имущество и трачу его на содержание и подарки той, что владела моим сердцем. Дядя призвал меня пред свои очи и стал увещевать оставить жизнь расточителя, занять пост кайи на одном из его судов под началом капитана Джамаля. Я отказался, ибо Суад была дороже мне, чем все сокровища земли. Я вернулся к ней и к своей жизни, очарованный и влюбленный более чем всегда.Но вскоре я стал замечать, что моя Суад избегает меня. В ночных ласках она не отказывала мне, но днем чуралась, говоря, что ей стыдно невольниц, которых я забросил. Потом стала отказывать мне и в ночных утехах, говоря, что настали дни очищения или что болезнь поразила её члены и она страшится заразить меня. Всё больше и больше она отстранялась от меня. А я всё пылал к ней любовью и не мог понять, отчего так холодны стали её объятия.Но однажды, наконец, Аллах открыл мне глаза. В тот вечер, как и всегда, Суад своими руками подала мне питье из сока винограда и корицы и отошла, так как одна из служанок позвала её, сказав, что в гареме сцепились женщины. Ярко светила луна, и свет её падал на ковер. И показалось мне, будто мерзкая многоножка проползла мимо, и я дернул рукой и отбросил случайно кубок с питьем. И оно разлилось, и я остался без питья. Мне не хотелось утруждать мою возлюбленную, и когда она вернулась, я сказал, что выпил его. Она улеглась рядом и случилось то, что случается обычно между любящими. А потом она свернулась у меня в руках, и я лежал тихо, чтобы не потревожить её сон. Однако же ко мне самому сон не шел, и я лежал, лишь прикрыв глаза. Как вдруг Суад пошевелилась и осторожно сняла мою руку со своего бока. Затем она поднялась, я слышал, как шелестит покрывало, в которое она завернулась. Затем она плюнула, и я услышал, как она говорит, что ей противны мои объятия. Я почувствовал себя так, словно нож вонзили в моё сердце. А вместе с болью в нем загорелась ярость. И выждав, пока она выйдет, я последовал за ней. И она шла, и я шел следом, держа в руке короткий кинжал, ибо душа моя пылала как в джаханнаме. И она спустилась вниз и прошла через сад, оказавшись в помещениях для низших рабов. И оттуда вышел стройный раб из рабов – франков, чья кожа блестела, как молоко в лунном свете. И они обнялись и поцеловались. А потом он ударил её по лицу так, что на её белой щеке остался след, и она пала к его ногам. И стала целовать его колени, вымаливая любовь. А он стоял и улыбался, пока она шептала, как любит и желает его. И тут же сбросили они покровы и предались страсти. А я смотрел, чувствуя, как всё больше точит моё сердце ненависть и гнев. И я вышел из - за кустов и окликнул Суад, и она вскочила, в страхе глядя на меня и пытаясь загородить своего любовника.Я стоял, не в силах оторвать взор от её лица, никогда ещё она не была так прекрасна.– Он умрет завтра, – сказал я, глядя на раба, который молча стоял рядом с ней, – но прежде испытает все муки, какие только сумеет придумать палач. А ты… тебя я отдам на утеху матросам на корабле моего дяди. Тебя привяжут к мачте и каждый, кто возжелает твоей плоти, будет подходить, и брать сколько захочет. Но прежде я хочу знать, почему ты согрешила с этим ублюдком франков.– Потому что люблю его, – ответила она, и я увидел, что ужас в её глазах сменился отчаянием и злобой, – и потому что ненавижу тебя!– За что? За то, что я любил тебя, одаривал и лелеял? За что ты так ненавидишь меня? Или не сладко тебе было со мной? – спросил я её, сжимая кинжал.– Сладко было, – сказала она, – но если переесть сладостей, то становятся они противны. Вот и мне ты опротивел, Юсуф. И стали противны твои поцелуи и ласки. И когда я увидела Джона Сатклиффа, любовь к нему вошла в моё сердце. Он был груб со мной, но полюбил меня. И я люблю его.Она вдруг змеёй метнулась и вцепилась в мою руку зубами с такой злобой, что я выронил кинжал. И она схватила его, и прежде, чем я успел понять, заколола своего любовника, а потом перерезала себе горло.Юсуф смолк. Слезы катились по его смуглым щекам, а в темных больших глазах застыла бесконечная боль и тоска.– С тех пор прошло десять долгих лет, – прошептал он, немного очнувшись от слёз, – и ни разу женщины не касались моего тела. В каждой из них я видел жестокость и предательство, таящиеся под маской нежности. Лишь маленькая Сана сумела немного растопить этот лёд, которым я сковал моё разбитое сердце. Она спасла тебя, мой друг, мой брат. И за это я склонился к её ногам.– Жестокость женщин несомненна, как и их переменчивая и неверная душа, – пробормотал англичанин, сжимая кулаки и пытаясь утишить боль сердца, снова возгоревшегося давней обидой от печального рассказа Юсуфа. – Лучше уж дружба мужчин. Они не предадут и не укусят из-за спины, словно ядовитые змеи. Хотя и среди мужчин есть те, что недостойны звания мужей.– Сам Аллах Всевышний послал нас друг другу, – грустно улыбнулся Юсуф, – двоих, пораженных женским коварством и жестокостью. Цветок Орана была права, когда говорила о том, что лишь мы сами сможем излечить друг друга.Он ласково коснулся бедра Сакр-аль-Бара и потянулся к нему, выронив мундштук из разжавшихся пальцев. И снова, как в ночь перед боем, их губы нашли друг друга. И сейчас не было ни вони грязных тел, ни слипшихся сплошной коркой рубцов на спинах, ни сбившихся колтуном волос.Возможно, виной тому была некая часть отменного иранского банга, примешанная к заправке для кальяна. Но более всего то, что произошло, было лишь жаждой, желанием хоть ненадолго ощутить любовь и собственную необходимость. Ни Сакр-аль-Бар, ни Юсуф бен Моктар не пользовались купленными рабами и рабынями. Не было им нужно простое соитие, утешение плотского желания. Но сердца их, стосковавшиеся по любви и верности, потянулись друг к другу.И, как в ушедшей душной ночи, наполненной плеском волн, редкими стонами и всплакиваниями в рядах погруженных в забытьё рабов – гребцов, снова двое лучших из лучших мужей ласкали друг друга, получая и даря всю накопившуюся жажду любви и теплоты. И снова губы их сливались в странных, почти целомудренных поцелуях, а жесткие, загрубелые ладони сжимали возбужденную плоть. А потом, в какое-то из блаженных мгновений близости, Юсуф наклонился, скользя языком по груди и животу своего побратима и возлюбленного, а ладонью – по его крупному красивому стержню. И спустя миг его губы накрыли возбужденную плоть, и принялся он ласкать его, как падшие самки из пиратских городищ ласкают пришедших на одну ночь самцов. Пальцы Юсуфа нежно поглаживали чувствительные местечки, сжимали, он помогал себе, доводя возлюбленного до исступления. И Ястребу Морей приходилось зажимать себе рот и прикусывать пальцы, чтобы не выть и не кричать, таким острым и сильным было удовольствие. Сакр-аль-Бар выгнулся, закусив губу, задохнувшись, когда накрыло, поволокло, ударяя об острые каменья прибоя, лишая воли и сил. Он выплеснулся так бурно, что Юсуф едва успел отстраниться и набросить покрывало на пульсирующий и готовый разрядиться корень возлюбленного. А потом, лежа грудью к груди, они ласкались с отреченностью умирающих, позабыв обо всем на свете, желая лишь одного: на короткое мгновение ощутить себя любимыми. И в тот миг не было между ними ни Розамунды Годолфин, ни неведомой Суад, возлюбленной Юсуфа. Были лишь двое, нашедшие друг друга в бушующем океане жизни и одиночества.Никто не властвовал, никто не покорялся. Оба были равны. И пропитанные благоуханными ароматами шелковые покрывала и подушки хранили жар и жажду сплетенных воедино двух тел, а стоны и вздохи слышал лишь немой нубийский раб, прикорнувший по другую сторону закрытой двери. Лишь под утро уснули любовники, как прежде, прильнув друг к другу, умиротворенные и успокоенные.С того дня Сакр-аль-Бар не разлучался с Юсуфом, заместителем которого был на корабле. Повсюду они бывали вдвоем, и если кто и догадывался о том, что связывало двух воинов, то предпочитал помалкивать, ибо не было дураков раньше времени соваться в пекло к шайтану и нарываться на удар мечом. А Асад-ад-Дин, мудрый в своих годах и опыте, снисходительно смотрел на двоих, чьи души соединила любовь.И когда пришел День Разлуки, Юсуф бен Моктар, счастливый и успокоенный, предал свою душу ангелам смерти, зная, что глаза ему закроет рука, которая была ему дороже всех сокровищ мира.