5. Тамаз. (1/1)

И снова в Пеллу. В составе нескольких полков ветеранов, таща позади себя скрипучий обоз, мы возвращались из-под Византия не так блестяще, как выезжали. Ты всю дорогу был задумчив и немногословен, крутил на пальце отцовский перстень с государственной печатью. Мои разговоры не занимали, хотя я и сам имел много причин печалиться, но, скрывая разъедающую разум тревогу, бодро гарцевал, криком подбодряя отстающих. В Пелле мы разделились. Для ветеранов были предоставлены общественные дома, те, кто имел семьи, поспешили обрадовать родных. Доведя обоз до хозяйственного двора и сдав его в ведение царедворцев, я вышел на главную площадь, как был, в походном сером одеянии, с мечом на перевязи. Страхи, которые гнали на марше, теперь обрели реальные очертания. Ты, бросившись во дворец, не позвал за собой, а я не посмел навязываться. Скорбя об участи отверженного, просидел весь день у водопойных копыт, там, куда пригоняли скот перед продажей на рынке. К вечеру меня терзал голод и полное неведение относительно завтрашнего дня. Жара сменилась ночной прохладной. Отбросив стыд, напился грязной воды, в которую совсем недавно, толкаясь, опускали морды овцы и козы, и, кутаясь в короткий плащ, провалился к каменному парапету, решив заночевать на улице.—?Эй, солдатик!Юноша почти моих лет, или немного моложе, осторожно потрогал за плечо.—?Здесь ползают скорпионы, и скачут блохи размером с кошку. Не дело доброму человеку спать в подобном месте.Я хмуро окинул его недобрым взглядом.—?Иди своей дорогой, юнец.Он же не испугался, присел рядом на корточки и заглянул мне в глаза.—?Тебе просто некуда идти? Да?—?Не твоё дело! Хочу и буду спать здесь.—?У меня есть свободный угол в доме, конечно, не слишком роскошный, но всё лучше, чем на улице.—?Послушай, откуда ты взялся, доброхот? Я же говорю?— со мной всё отлично, Убирайся!Парень продолжал сидеть рядом, разглядывая сумеречные длинные тени.—?Гестия наверное уже третий раз подогревает ячменную похлёбку, пойдём, а?—?Если ты рассчитываешь получить с меня оплату, то знай — денег нет! И ем я много!—?Значит добавим в похлебку хлеб, ты же не против хлеба?Вспомнив про кусок, брошенный мне в своё время отцом, я горько вздохнул.—?Не против.Глупец! Он мог быть торговцем рабами или жрецом, скопящим пойманных мальчиков во славу подземных богов, он мог быть грабителем или сутенёром, мало ли подобной швали таскалось по улицам Пеллы, но я встал и пошёл за ним. Какими бы ни были прекрасными наши клятвы, каким бы прочным не было единство душ, тогда, у грязной поильни, я впервые осознал своё одиночество и пошёл за первым, предложившим мне хоть какое-то участие, готовый заплатить за него честью. Жизнью. Судьбой. Дом Феликса, так звали моего знакомого, оказался жалкой лачугой, глинобитным строением, прилепившимся на окраине, среди сотен себе подобных: низкая дверь без засова и проломанное круглое окошко. Не постучав, он громко приветствовал находящуюся в доме женщину, сообщив, что пришёл с гостем. У очага сидела хрупкая девушка, ровесница хозяина лачуги, в простом, чистом одеянии и помешивала что-то в котле. Моё появление её не испугало, она только слегка поклонилась и продолжила готовку.—?Располагайся,?— Феликс указал мне на самый сухой угол в доме,?— сейчас будем ужинать. Я искренне недоумевал: с чего бы совершенно незнакомому человеку быть таким добрым?—?Почему ты подобрал меня? Вдруг я вор?—?У нас воровать нечего, да и не похож ты на злодея!—?Это твоя жена?—?Сестра Гестия. Не обращай внимания, она молчит уже больше десяти лет.—?Больна?—?Нет, в восемь её изнасиловал иллириец, с тех пор Гестия не произнесла ни слова. Можешь есть смело её стряпню, в похлебках она мастерица.Ты помнишь тот грандиозный скандал с Эвменом, в котором, честно сказать, я сыграл неприглядную роль? Тогда я выкинул из роскошного дома его, а заодно и царскую канцелярию, чуть ли не пинками под зад, оскорбил почтенного человека. Ты не мог найти оправдания моему безобразному поступку, а я не желал объясняться. Мы тогда сильно рассорились. Ты орал, что я слишком благоволю к собственным слугам, раз прилюдно выкидываю на улицу государственных чиновников. Это так. Я никогда не рассказывал, как Феликс и Гестия в ту ночь спасли меня, дали кров и пищу, не высшему сановнику империи и не прославленному полководцу, они привели к себе простого солдата, ничего не желая взамен, лишь соблюдая обычай нашего отца Зевса. Ради той ночи я пошёл против твоей воли и мнения окружающих тебя льстецов, я привёл друзей в лучшие комнаты и выставил караул, чтобы никто не смел даже вздохом оскорбить их покой! С того случая Эвмен затаил злобу и при каждом удобном случае жаловался на моё самоуправство. Глупец, он думал, я раскаюсь и буду униженно просить прощения. Он никогда не сидел у кишевшей блохами поильни и не шёл в ночь за незнакомцем, оказавшим благодеяние просто так. Утром, чувствуя себя необыкновенно отдохнувшим, я добрался до царского казнохранилища в числе первых воинов, жаждущих денег. Стоя в очереди и рассчитывая на несколько статиров, услышал знакомый голос. Он мог принадлежать только одному человеку?— моему учителю Аристотелю. А вскоре и он сам появился в сопровождении слуги и племянника. Стоящие во дворе воины принялись рассматривать необычайную процессию, отвешивая грубоватые шуточки по поводу множества драгоценных колец на пальцах философа.—?Клянусь Сераписом, что за богатей?! —?расхохотался один из гоплитов стоящий впереди меня.?— Похоже он решил выплатить нам жалование своими драгоценными камнями?!—?Я бы не отказался от тех гранатов, что бренчат у него на шее! — подхватил сосед, мужчина с рыжеватой бородой, тыча пальцем в Аристотеля. Скучающие в ожидании выплат солдаты нашли себе развлечение и принялись на все лады склонять проходящих мимо. Аристотель сделал вид будто бы глухой, а Каллисфен густо покраснел, слуга по имени Ивитий принялся плеваться и корчить грозные рожицы, чем окончательно рассмешил солдат, и те уже были готовы броситься, чтобы немного помять величественного щеголя.—?Умерьте свой пыл!?— я пришёл на помощь слуге.?— Перед вами сам Аристотель, учитель царевича!Мои слова подействовали отрезвляюще: смех понемногу смолк, мужчины вернулись к тягостному ожиданию.—?А что ты здесь делаешь, Гефестион?Замеченному философом, мне пришлось отделиться от общей массы и приблизиться к учителю.—?Жду, уважаемый. Своё жалование.—?Разве царские чиновники не пришлют его в дом Аминтора?—?Возможно и пришлют, только меня там не найдут, вот я и озаботился получить деньги лично.В общих чертах я рассказал о своих злоключениях, Аристотель молчал и внимательно изучал меня на всём протяжении сбивчивой речи, а по её окончании кивнул.—?Следуй за мной, насчёт содержания не волнуйся, оно тебе не понадобится.В тот же день я поселился у Аристотеля. Философ после нашего отъезда не остался в Миезе. Вместе с женой и племянником вскоре перебрался в Пеллу, купив на щедрое царское вознаграждение просторный дом в самом центре столицы. Двухэтажный с резным портиком и колоннами при входе, дом, не уступающий дворцам самых родовитых македонских аристократов. Мне отвели покои в самом дальнем конце строения с окнами, выходящими в тихий дворик. Не имеющий даже смены платья, я был благодарен философу за, пусть и ношенный, но чистый хитон, очевидно ранее принадлежавший Каллисфену, угрюмому юноше, моему ровеснику. Каллисфен имел толстые губы и вечно недовольный вид, заметив моё соседство проворчал нечто: ?Ещё один нищеброд к нашему очагу подсел?. Во время трапез никогда не заговаривал со мной первым, но и зла не чинил, для него я был вроде комнатной собачки хозяина, которую терпели, если та не принималась гадить на пол.В полдень, спустя всего сутки, после возвращения, ты ворвался в дом философа, кое-как поприветствовав учителя, облегчёно вздохнул:—?Гефестион, хвала Зевсу, ты нашёлся! Что за блажь сбегать от меня?—?Я подумал, тебе надо побыть с семьей! Я лишний!—?Не смей никогда произносить это слово!Ты подкрепил приказ долгим поцелуем и, обняв за плечи, подвёл к скамье.—?Ничего не изменилось, филэ, просто мне надо больше времени, чтобы соответствовать царскому положению, я не могу вести себя как хочу. И ты должен смириться с этим.?— Согласен, я буду терпелив, ведь твоя любовь — это единственное, что у меня есть.—?И ты не пожалеешь о своём решении.Обласкав и успокоив меня, ты удалился в окружении свиты телохранителей. Я поймал взгляд Аристотеля и опустил ресницы, стыдясь. Философ не задал ненужных вопросов, когда ночью, закрывая лицо плащом, ты постучался в его дверь, без возражений отпер мои покои. Я блаженствовал в твоих объятиях, забывая дневные страхи, жил только ожиданием ночных встреч. За несколько дней дом Аристотеля был осыпан царскими подарками, я больше не носил старенький хитон, в многочисленных сундуках теснились хламиды и пеплосы, гиматии, накидки, покрывала, ларцы с драгоценными фибулами, ожерелья, перстни, чаши для возлияний. На двор привели пять породистых жеребцов в богатом убранстве, две колесницы с колесничими, повара-финикиеца, рабов, вышколенных для оказания всяческих услуг. Золото. Масла и благовония, их уже некуда было ставить, цветы занимали все вазы в доме. Твоим милостям не было конца, ты не знал удержу в любви. Добравшись до царской казны, кажется, задался целью переправить её целиком в дом учителя. И чем больше ты осыпал меня сокровищами, тем сильнее становился мой страх потерять твою благосклонность, отлично помня ночь у овечьей поильни, я готов был на всё, чтобы она не повторилась.В один из дней ко мне вбежал взволнованный Ивитий.—?Господин требует вас вниз и как можно скорее!Идя за рабом, недоумевал: с чего бы Аристотель послал за мной в неурочный час, но ослушаться хозяина дома не мог. Ивитий распахнул двери, и я увидел в зале приёмов величественную женщину в длинном одеянии с золотыми браслетами на предплечьях в виде сплетающихся змей. Женщина стояла ко мне спиной, и я мог отметить только её гордо вздёрнутую голову и разглядеть кончики тёмных волос из-под узорчатого головного покрывала.—?Приветствуй Олимпиаду, царицу македонскую. — Шепнул мне раб и толкнул в спину. Услышав шорох за спиной, женщина величественно развернулась и сменила меня внимательным взглядом.—?Ты Гефестион, сын Аминтора?—?Да, моя царица.—?Покиньте нас все.И бывшие в зале рванули во всевозможные проходы, снеся по дороге самого Аристотеля и чванливого Каллисфена, не успевшего отскочить. Оставшись наедине, Олимпиада велела приблизиться, ощупав мои плечи и руки, приказала раздеться.—?Снимай всё.Я замер, не понимая желания моей госпожи, но Олимпиада и не думала смущаться.—?Снимай все тряпки, которые на тебе.Стыдясь, я принялся спускать с плеч длинный греческий хитон и, видимо, делал это очень медленно, по мнению твоей матери, потому что она, забыв величие царицы, принялась сама сдирать с меня одежду, вырывая с мясом тончайшую ткань из золотых застёжек. Не успел я опомниться, как стоял совершенно обнажённый, в одной набедренной повязке. Олимпиада презрительно сморщила верхнюю губу.—?Раздевайся полностью.Как лошадь на рынке, как жертвенного барашка в дворике храма, она рассмотрела меня и вынесла свой вердикт:—?Смазлив. Даже очень.Поклонившись и кое-как собрав одежду, я поспешил ретироваться, мне услужливо распахнули двери. После Олимпиада долго говорила с Аристотелем, до нас, притаившихся под дверью, долетали только обрывки фраз.—?Каждую ночь... возмутительно... он будущий царь.—?Вот и заканчивается твоё время царского любимица,?— противно хмыкнул Каллисфен, а я молча ткнул ему локтем под рёбра.?— Да... Я и сам... обеспокоен. — Голос Аристотеля раздался совсем рядом с дверью.Мы бросились врассыпную и едва успели, услышав звук открывающейся двери. Едва сдерживая слёзы, я побежал к себе, упал лицом в пышные покрывала, не стесняясь, заплакал.—?Если нас разлучат, кем я буду?! И буду ли вообще?! Хватит ли мне силы выпить яд, как было прописано в романтических повестях?!Жалея себя, я провалялся так до прихода учителя.—?Я хочу прогуляться с тобой, Гефестион. Тут недалеко. Только надень что-то попроще.Мы вышли, когда уже прошла дневная жара, и на город опустились ранние сумерки. Миновав несколько улиц, застроенных богатыми особняками, углубились в узкие проходы городской бедноты. Нас сопровождали два раба с тиковыми палками на случай нападения разбойников. Вскоре смысл экскурсии стал мне понятен, как только я разглядел висящие над дверями деревянные и металлические фаллосы: некоторые из них имели крылышки и даже перепончатые лапки. Постучав в одну из дверей, Аристотель ввёл меня в тёмное помещение. В нос ударил запах женского пота, к вони, впрочем, примешивался слабоватый аромат гелиотропа.—?Стевия! Принимай гостей!На возглас Аристотеля в конце коридора показалась женщина, в небрежно накинутой на плечи хламиде. Щурясь от света лампы, которую несла перед собой, хрипло пригласила в комнату. Обмахнув скамью полой одежды, пригласила нас сесть. Из всех углов дома сквозила ужасающая бедность: покрытые копотью стены давно не знали щёлока и щётки, стол в подтёках вина, кровать под серым пологом с зиявшими на нас дырами.—?О великолепная Стевия!?— высокопарно начал Аристотель, протягивая женщине несколько мелких монеток.?— Ты не могла бы нам оказать гостеприимство. Твой вечер свободен?Она надтреснуто расхохоталась, шершавая ручка жадно сжала пальчики с обкусанными ногтями, тем не менее густо окрашенными алым лаком.?— Я вся к вашим услугам!Переглянувшись, я поинтересовался, зачем учитель привёл меня сюда.—?Всему свое время,?— загадочно усмехнулся философ, дожидаясь угощения.Вино пахло кислятиной да и килики, сосуды для питья, не внушали доверия, имея грязные разводы по краям. Не пригубив купленное угощение, Аристотель ударился в воспоминания.—?Заметь, Гефестион, перед тобой, мой юный друг, самая почитаемая гетера Пеллы, стройнобёдрая Стевия! Ты был мал и не мог знать её, но твои старшие братья, бьюсь об заклад, её навещали. Не так ли, Стевия? Ты знала мужчин рода Аминтора?—?О, это были одни из самых щедрых друзей и горячие любовники. — Не понимая, куда клонит Аристотель, поддакнула женщина, лихо выпив принесённое вино.—?Ты и сейчас принимаешь высокородных гостей?Бывшая гетера горько захохотала, ударяя себя по коленям, наклонившись вперёд, быстро впала в истерический припадок.—?Стевии больше нет!?— принялась выкрикивать, едва ли не ударяясь лбом о столешницу.?— Прекрасногрудая Стевия умерла! Я только смертная тень, не сошедшая в Тартар! Взгляни на моё жилище, жестокий гость, и скажи, кто теперь стучится в мою красную дверь? Стала бы я принимать тех, кто мне неприятен? Разве я бы не попросила слуг выставить на улицу такого нахала, как ты?—?Но, но, полегче,?— учитель строгим тоном осадил бьющуюся в припадке женщину. — Мы не хотели тебя оскорбить, напротив, мы дадим тебе ещё денег, но только за правду.Она всхлипнула и жадно взглянула из-под всклоченных волос на философа.—?Всё, что пожелает щедрый господин.—?Расскажи о себе. И не лги, иначе не получишь денег.Обычная история. Стевия не сказала мне ничего нового, но в её устах я вдруг услышал собственный приговор. Будучи привлекательной девушкой, несчастная рано стала интересоваться мужчинами, а мужчины, соответственно, — ею. Вскоре у неё был роскошный особняк и множество слуг, подарки, золото текло щедрыми ручьями в её сундуки.—?О, это было прекрасное время. Я сама выбирала, с кем возлягу, порой, уважаемые клиенты неделями дежурили возле моих дверей. Мне привозили благовония из Египта, красное дерево — из Понта, драгоценные камни — из сказочной Индии. Не было желания, которое не исполнялось бы тотчас, едва я успевала его произнести.Женщина утирала грязными ладонями раскрасневшиеся от слёз скулы. Воспоминания одновременно и грели её, и причиняли боль. Мне стало жалко старушку, и я спросил, отчего тогда она очутилась здесь.—?Молодой господин, я влюбилась, в первый и единственный раз в своей жизни позволила сердцу биться часто-часто. Афродита, несомненно завидовавшая моей красоте, наслала на меня эротическое безумие. Он был молод, красив, увидев его на рыночной плошали, я первая подошла и предложила свои услуги. Я! Знаменитая и всеми чтимая гетера, унизилась до роли мелкой сводни и не пожалела! Наши объятия были жаркими. Отказывая раз за разом богатым друзьям, проводила всё время с ненаглядным Диадохом. Он был очень ревнив, и пока у меня оставались деньги, я забросила своё ремесло, посвящала любимому все дни и ночи. Однажды, поняв, что нет средств даже купить вина для трапезы, я позволила себе принять одного из бывших друзей. Диадох, узнав об этом, сильно избил меня. Я лежала несколько дней не в силах подняться, плача, умоляя Геру покарать его. О боги, немного поправившись, узнала страшную весть. В тот же день, уезжая от меня, он разбился насмерть на колеснице. С тех пор, слезы не высыхали на моих щеках, я не могла более поддержать беседу или танцевать, вызывая желание мужчины. В каждом из них я видела мёртвого Диадоха. Он смотрел на меня из могилы и грозил пальцем. Я продала дом и соорудила ему достойный памятник, я думала, его дух успокоится и оставит меня. Нет! Он и сейчас здесь, вон, сидит в углу и смотрит!Рассказчица душераздирающе закричала, а я, напротив, сидел, углубившись в собственные мысли. Аристотель не тревожил мой покой.—?Сколько тебе лет?—?Двадцать шесть, господин.Она выглядела как старуха: сморщенная, с трясущимися локтями, с космами нечёсаных волос, потерявшая всё из-за любви.Когда мы вышли, я всю дорогу молчал, придя, застал тебя сидящим на ложе.—?И где тебя носило, филэ? Я должен бегать по всей Пелле, разыскивая свою любовь? — подшучивая по-доброму, ты обнял меня, но, быстро поняв мой настрой, нахмурился:—?В чём дело, Гефестион? Тебя обидели?—?Нет, мы прогуливались с учителем, и я встретил женщину, мне стало её жалко.Ты поцеловал мои глаза, нежно забрав лицо в ладони.—?Побольше думай обо мне, филэ, и тогда никакие женщины не смогут смутить тебя.—?Я боюсь, Александр, боюсь потерять тебя.—?Опять ты за старое? Я же поклялся, какие тебе ещё нужны уверения? — разозлённый моим дурным настроением, ты отнял руки и отвернулся. Я заметил упрямую складку у губ: ты пытался скрывать от меня нечто важное, касающееся нас двоих.—?Здесь была твоя мать.—?Знаю, меня известили.—?Она против наших отношений?—?А ты как думаешь? Я сын Филиппа, наследник македонского трона, каждый мой шаг расписан и каждое слово услышано! То, что происходит между нами, не вписывается в дворцовый этикет. Да, я могу иметь любовников, но не возлюбленного, понял разницу?!—?К чему ты это мне говоришь? Образ Стевии такой ясный и чёткий встал перед глазами.—?К тому, филэ, что больше не смогу быть с тобой всякий раз, когда захочу. Завтра меня не жди и в ближайшие дни тоже. Я сам призову тебя!Стевия стояла незримая за твоими плечами и хохотала, показывая на меня пальцем.—?Будь по-твоему, Александр, я подчиняюсь.Вскочив, ты бросил на меня взгляд полный боли, что-то мучило тебя, но сказать не хотел. Не получалось у нас серьёзного разговора, ты был нетерпелив, я — задумчив.—?Мне лучше уйти, филэ.—?Да, Александр, так будет лучше.Первые разногласия, тогда они казались мне грандиозными, хотя, на самом деле, не стоили тех терзаний, которые я в них вкладывал. Снедаемый нехорошими подозрениями, я промучился всю ночь, утром был рассеян и почти ничего не ел. У меня не было друга, с которым я мог разделить свои опасения. Аристотель предоставил относительную свободу и не требовал немедленного решения. Я отправился бродить по городу без цели и, не ища развлечений, посетил форум, посидев там на нагретых солнцем ступенях, послушал заезжего оратора, купив немного лесных орехов, нашёл камень, чтобы расколотить крепкую скорлупу, и вдруг услышал крики. Обычное дело: дрались двое, точнее верзила с густой рыжей бородой лупил стройного юношу. Схватив за руку, бугай мастерски обрабатывал лицо соперника пудовым кулаком, собравшаяся толпа криками подбадривала драчунов, выкрикивая всякие непристойности. Скучая, я затесался среди торговцев и мелких ремесленников и сразу же узнал в юноше Феликса, моего нищего гостеприимца. Не знаю, как я очутился в самой гуще свалки, как полез в рукопашную на верзилу и огрёб от него, но потасовка с моим появлением переросла в настоящее побоище. То, что скопилось в душе, я выплеснул в ударах, не знающих жалости. Нас растащили. Феликс, вне себя от ужаса, повёл меня за собой. Виляя по кривым закоулкам, мы промчались, не жалея ног, на ходу Феликс успевал причитать по незнакомцу, точно по покойнику.—?Зачем ты полез между нами, Гефестион?! Ну избил бы меня Пифон, зато заплатил бы! Как я теперь Гестии на глаза покажусь? У нас уже три дня в доме нет муки.Я резко остановился и впихнул Феликса в узкую нишу между домов.—?Если тебе нужны деньги, только скажи!Отвязав от пояса кожаный кошель, высыпал ему в ладони горсть серебра. Он задрожал всем телом, не веря в появившееся из ниоткуда богатство.—?Неужели так много платят в армии?Феликс по-прежнему считал меня простым гоплитом и вид полусотни серебряников Филиппа, так непринужденно звенящих у меня в кошельке, окончательно обезоружил его.?— Я был телохранителем царевича. Бери, у меня ещё много денег.Немного переведя дух и успокоившись, вымыв в одном из городских источников лицо и руки, поспешил за Феликсом к нему домой. По дорогое мы накупили горячих, только из печи, ячменных лепёшек, амфору масла, зеленую ароматную дыньку и целый кувшин дешёвого вина. Гестия даже рот открыла, когда мы ввалились вовнутрь, таща покупки в обеих руках. Находясь с ними, я вдруг почувствовал себя в семье. Боль от разлуки с Полидевком и матерью, поначалу казавшаяся невыносимой, потихонечку уходила, когда, сидя на полу, пил и ел, раздирая лепёшки руками, обильно поливая их маслом. Не стесняясь дурных манер, опрокинул два килика неразбавленного красного вина. Спали втроём, на одной циновке, кормя одних и тех же изголодавшихся вшей.Утром, разглядывая в зеркале воды побитую физиономию, совершенно не представлял, как буду отчитываться перед Аристотелем. Феликс был не в лучшем состоянии: синяки так и множились на его широкой рожице.—?Ну и как я пойду на сегодняшний пир??— вздыхал, так и так поворачиваясь над дубовым водоносом, заменившим нам все существующие в мире бронзовые зеркала.—?Не ходи,?— я подал идею из угла, отлёживаясь после вчерашнего.?— Чего там делать? Все перепьются, будут хвастать подвигами, а закончится всё сплошным безобразием. Плюнь на них, Феликс, у нас же остались серебряники, давай пошлём Гестию за вином и устроим собственную попойку.—?Я бы с радостью, Гефестион, но тут такое дело, короче, ты же знаешь Калликсену.—?Никогда не слышал.Феликс с изумлением уставился на меня.—?Не слышал имя самой знаменитой гетеры Пеллы? Да откуда ты приехал, друг?! Это же прекраснейшая из всех ныне живущих женщин! Говорят, что сам царь Филипп приказал сделать чашу для вина по слепку с её груди. И пил из неё после победы над иллирийцами. Калликсена имеет самый красивый дом и богатый выезд, её колесница покрыта золотыми листами, а носилки поддерживают самые настоящие дикие эфиопы.Воодушевление Феликса, с которым он перечислял прелести неизвестной мне женщины стали утомлять, и я, подозвав Гестию, попросил принести мне мокрое полотенце. Девушка повиновалась охотно. Я стал замечать(а мужчины быстро понимают, что стали объектом любовных мечтаний) - сестра Феликса поглядывает на меня с чисто женским любопытством.—?Так когда тебе надо туда отправиться?—?Сегодня после полудня. Там соберутся самые родовитые юноши во главе с нашим царевичем — Александром.Я почувствовал легкий укол ревности. Вот значит, что ты хотел скрыть от меня! Конечно, изгнанникам из рода не место рядом с аристократами, но, Аид меня забери, мог бы и не таиться!—?А что ты будешь делать на пиру, Феликс?—?Я флейтист, немного наигрываю на сиренге. С неё мы с Гестией кормимся. Пиры сейчас бывают не часто, поэтому пропустить хотя бы один из них мне бы не хотелось. Ты не возражаешь, если я куплю на твои деньги театральный грим?—?Совершенно не против, но у меня есть к тебе просьба. К Аристотелю я заявился поздно и, не отвечая на вопросы, сразу прошёл к себе. Запер дверь, не желая даже помощи рабов, сам приготовил себе ванну, нагрев, натаскал воды, добавив немного ослиного молока для бледности кожи, как делали дома, и погрузился в прохладные волны до носа. Несомненно, учитель знал о разногласиях во дворце. Ты, Александр, тайком от меня поделился с ним и, наверное, попросил совета. Интересно, каков был ответ философа? Для блага государства порвать со мной? Жаль, что я не имею своего шпиона в его доме, в будущем мне надо будет озаботиться подобным обстоятельством. Феликс, а с ним я встречусь завтра, передаст за пару золотых всё, что услышит и увидит на пиру, но хочу ли я это знать? Выдержку ли правду?Завыв сквозь зубы, погрузился полностью в воду до макушки и принялся ополаскивать длинные тёмные пряди с медно-рыжеватым оттенком.Аристотель думает, что я, подобно Стевии, пренебрегу разумом ради любви? Он пугает меня? Чем? Нищетой? Презрением? Грязью? Разве сейчас я не подобен брошенной проститутке, не имеющей и драхмы за душой? Разве всё чем я владею, не принадлежит Александру?! Мои кольца, пояса, плащи — всё это я получил через постель и будь у меня хоть капля чести, то, подобно стоикам, должен бросить позорящие меня вещи и уйти обнажённым. Честь? Я забыл, что значит для меня это слово! Якшаюсь с городскими отбросами, дерусь от скуки, пропадаю по ночам, выпивая неизвестно с кем! Как же быстро сполз с меня аристократический лоск! Глядя на мою битую морду, никто не поверит, что я, как и пирующие сейчас во дворце, благородный господин. Но если и Александр забудет это обстоятельство, то клянусь Асклепием, я напомню ему!Решение пришло легко и просто. Подобно Афродите, я легко поднялся из молочных волн, обсушил тело мягким покрывалом, залечил ушибы и лёг спать. Мне понадобится много сил завтра. Отныне никто не посмеет сделать мне больно, указав на место мальчика для ложа. Меня будет уважать всякая тварь!Как бы не желал, заснул я далеко за полночь, без сновидений. Феликс, обрадованный щедрым вознаграждением, торопился рассказать обо всём, чему был свидетелем:—?О Гефестион, это было величественное зрелище! До сорока лож стояли с обеих сторон от царского места. Усыпанные лепестками алых роз и лилий, с золотыми ножками в виде спящих львов и подушками персидских тканей, эти ложа были достойны олимпийских богов! Нам велели ждать в небольшой нише, до времени скрываясь за занавеской. Я же, помня твою просьбу, подобрался ближе и смотрел в щель. Я хорошо разглядел входящих: среди них было много молодых полководцев, вернувшихся недавно из похода. Все славили Филиппа и Александра, говорили, что царевич проявил себя как молодой лев и даже его вид приводил врага в трепет!—?Обычный придворный трёп, Феликс, мне он неинтересен!—?Да я понимаю! Так вот, когда рабы внесли с десяток царских кратеров, а за виночерпиями в зал вошли приглашённые гетеры, я, к тому времени, уже услаждал игрой слух гостей и мог, не прячась, глядеть на их прекрасные формы. Среди них была и Калликсена. О боги, она оказалась даже прелестнее, чем говорили знатоки. Невысокая, но изящная фигурка, точно из слоновой кости выточена, смуглая с золотым отливом упругая кожа, а глаза! О Гефестион, ты бы тоже влюбился в её влажные чёрные глаза, точно у молодой косули. Клянусь, она даже не прибегает к ухищрениям косметов, настолько густы и выразительные её брови и ресницы! Увидев Калликсену, наш царевич Александр даже приподнялся на ложе, одариваемая красавицу величественной улыбкой.Я едва сдержался, чтобы не врезать Феликсу кулаком в зубы.—?Продолжай!—?Калликсена спела очень миленькую песенку, а я, приблизившись, вызвался ей подыграть, помня, что ты велел хорошенько её рассмотреть. Сказать к слову, я был совсем не против держаться ближе к ней, но Александр отослал меня, указав Калликсене место на своём ложе. И весь пир поил её из своей чаши. Они ели сочные фиги и гранаты, мясо цыпленка под лавровыми листьями...—?Меня не интересует набор блюд! Скажи, он обнимал Калликсену?—?И ещё как! За талию, потом вот так легонько поглаживал её по бедрам, что-то шептал на ухо смешное, от чего Калликсена приглушённо смеялась и немного краснела. О Гефестион, они стоили друг друга: мощный воин и нежная девушка, неудивительно, что вскоре Александр пожелал с ней уединиться. Поднявшись с ложа, он восславил Афродиту, после чего скрылся с красавицей за длинным занавесом.—?Как долго они отсутствовали? Несколько минут? Час? Два?—?Гефестион, ты...—?Я должен знать всё! — рявкнул, точно дикий зверь, пугая Феликса.—?До конца пира они более не появлялись. Прости, ты как-то странно себя ведёшь. Не заболел?Феликс потянулся, желая потрогать мой лоб, но я оттолкнул его руку, запахнув плащ, бросился едва ли не бегом с рынка. Сердце грозило выскочить из груди, так сильно оно ударялось о рёберные стенки, в глазах стояла картина, нарисованная другом: твои ладони, касающиеся женского округлого бедра. Голос. Несомненно тёплый, участливый, спрашивающий?— согласна? И глаза вспыхнувшие радостью от ответа!Я бежал, не разбирая дороги, бежал от себя, от боли, которая поселилась в сердце и подобно эриннии терзала душу. Была ли на то воля богов, не знаю, но я упёрся лбом в родной дом, точнее, в ограду его окружавшую. Мои ноги, помнившие дорогу, сами принесли к месту, которое я отверг, положившись на твою любовь. Мною владело безумие, я обхватил старую оливу растущую у ворот и громко завыл. Вскоре из калитки вышла Меланта, вышла, чтобы выплеснуть грязную воду из медной умывальницы. Я спрятался за дерево, не желая быть узнанным, и тут кто-то схватил меня за плечи.—?Полидевк? Ты? Как?Брат был сильно пьян, но всё же узнал меня.—?Гефестион? А я принял тебя за вора! Чего стоишь, пошли домой. — Славный добрый Полидевк, под воздействием крепкого вина забыл о моём изгнании и, уговаривая, принялся тащить в дом.—?Идём, идём, нечего здесь стоять, ночи теперь холодные.—?Не могу, пусти, брат!—?Вот ещё! Разве не я научил тебя псовой охоте или как держать дротик, не ты ли перенял от меня словесную науку? Я никогда не обижал грубым словом и не бил без причины! Я твой старший братик, и я тебя люблю!—?Я мертвец!Чувствуя, как ослабли руки, держащие меня, вырвался, убегая прочь от дома. Месть Асклепия настигла меня раньше, нежели я мог ожидать. Злобный бог, небось хохочет сейчас на Олимпе, разглядывая, как я мечусь по улицам Пеллы. Всему есть предел, даже мукам ревности. Усталый, я свалился у незнакомого дома, неверно задремал, впадая в тревожное состояние, и Пион не замедлил явиться. На этот раз он ничего не сказал, лишь коснулся пальцем моего лба и исчез. Я провалялся в лихорадке пять дней. Утром, когда добрёл до жилища философа, болезнь уже гнездилась во мне. По заверениям врачей, присланных из царского дворца, моё состояние стало следствием нервного перенапряжения и те справедливо полагали, что с избавлением от горячки, я могу сойти с ума. Но я выздоровел. Проснувшись, вдруг почувствовал, как болезнь исчезла и страшно хочется есть. Приподняв голову, хотел позвать раба и увидал тебя. В мятом хитоне, со спутанными кудрями, ты крепко спал, уронив голову на придвинутый стол. Мирно посапывал между сосудами с лекарствами.—?Александр.?— Тихо позвал, и ты встрепенулся.Мутный от усталости взгляд мгновенно прояснился, бросился ко мне, хватая истончённые болезнью ладони в свои.—?Филэ, очнулся! Хвала Зевсу!—?Александр,?— снова прошептал я, чувствуя, как злость уходит и хочется только одного — чтобы ты подольше не размыкал пальцев. Ты же, мягко уложив мою руку на одеяло, подлетел столу.—?Вот, выпей мой бальзам, он придаст тебе сил.—?Я бы лучше поел.—?Сейчас принесут, а пока бальзам. Я сам его готовил, только для тебя. Он очень дорогой.Пришлось выпить смесь каких-то трав, хотя, сказать откровенно, лекарь из тебя никакой.—?Ты давно здесь?—?С первого дня. Бросил все дела и примчался.—?Надеюсь, Пелла не ушла на дно океана, став второй Атлантидой?Ты расхохотался таким чистым добродушным смехом, что я готов был считать произошедшее сном, кошмарным, но окончившимся сном.—?Ты шутишь, Гефестион, значит дело пошло на поправку, я рад. А вот и каша. Погоди, я приподниму тебя, так будет удобнее.Ты кормил меня как ребенка, с ложки, время от временем уговаривая хлебнуть твоего дико воняющего бальзама, а я смотрел в лицо и думал, вот так же он ласкал Калликсену, обжигая взглядом полным желания. Как же велика твоя щедрость, когда ты так бездумно расточаешь дары Афродиты.—?Хватит, можешь возвращаться во дворец.Доведя себя до тяжёлой грусти, я отвернулся. Нахмурившись, ты отставил миску и продвинулся ко мне.—?Что тебя мучает, филэ? В чем я провинился? Мне хотелось кричать на весь дом?— изменник! Но вместо этого слабо улыбнулся.—?Тебе показалось, лучше поцелуй на прощание.Ты словно ждал этих слов, подавшись вперёд, соединил наши губы крепким поцелуем. Я торжествовал, мне хватило сил обмануть тебя, отвечая на ласкающие движения языка, закрыл глаза. Не хотел видеть твоего лживого лица, может быть, позже. В дни регентства произошло одно событие, которое заставило тебя взглянуть на своего филэ не только как на любовника. Верный клятве, данной самому себе, я не опустился до выяснения подробностей той ночи. Подкупленные слуги все, как один, утверждали, будто бы ты был на высоте, но разве можно им доверять. Знания, причинившие мне столько боли, я мог получить только одним способом.Калликсена и в половинку не была так хороша, как описывал Феликс: слишком мала и худа, её волосы, слипшиеся от пота, и безобразный рот, разевающийся в безголосном крике, вряд ли кто-то нашёл её тогда прелестным. Я прижал лезвие кинжала к её шее, задавая вопросы. Поначалу, она держалась неплохо, осыпая меня сотнями проклятии, твердила, что не выдаст тайны. Она была упряма, а я настойчив, тот безобразный шрам, который она все годы прикрывала пышным ожерельем, остался от моего лезвия.—?Не было ничего! Александр только одарил меня золотом и велел тихо уйти через тёмный ход. Он не способен к соитию с женщиной!*** Персидское посольство насчитывало до пятидесяти высокопоставленных сановников всех рангов. В узорчатых халатах на вате, высоких шапках, с бородами, завитыми мелкими кольцами, смуглые чужаки медленно пересекли дворик перед царским дворцом. Я стоял рядом с тобой и смотрел на процессию сверху. Их расшитые золотыми птицами зонтики от солнца и опахала, из хвостов белых цапель, длинные накидки с бахромой, многочисленная челядь — всё вызывало неподдельное любопытство македонцев. После болезни ты приблизил меня к себе, видимо, чувствуя вину, хотя никогда в этом не сознавался. Известие о послах Артаксеркса Оха застало нас в самый неподходящий момент. На севере взбунтовались варвары, и ты готовил войско к подходу, когда гонец принёс дипломатический свиток в золотом пенале.—?Как у тебя с персидским, филэ? Не забыл?—?Я упражняюсь в языках по вечерам.—?Знаю, и это всё влияние Аристотеля. Недалеко тот день, когда ты начнёшь резать лягушек и сушить листья.—?Перестань смеяться, нам это может понадобиться!—?Да, Гефестион, поэтому прошу, не ленись, скоро тебе придется много общаться.Глядя из окна на пеструю процессию, я знал уготованную мне роль, ту, которую мы несколько раз обсудили, отрепетировали и после долгих сомнений пришли к согласию.—?Иди, и очаруй их! — мягко толкнув в плечо, ты ободряюще улыбнулся.На мне был очень дорогой, белый хитон из египетского льна, слегка присборенный на талии и поддерживаемый золотым поясом с крупными мидийскими сапфирами. Церемониальный кинжал с ручкой в виде птичьей головы, ненавязчиво поблёскивал под правой рукой. Лёгкие сандалии на высокой шнуровке подчёркивали стройность ног, а небольшая головная повязка, ленточка с жемчугом, приподнимала густые волосы на затылке в модной придворной причёске. Через плечо я перекинул длинный гиматий густо-синего цвета, так хорошо оттеняющий голубые глаза, в довершение образа застёгнутый двумя близнецами — резными геммами из ляпис-лазури. Сходя по ступеням к стоявшим внизу персам, я показался им, если не царём, то довольно внушительным сановникам. Те даже поклонились мне, величественно склонив головы. Их изумление только возросло, когда я заговорил на чистом персидском, выбирая льстивые придворные выражения. Многоопытные послы растерялись и стали переглядываться, спрашивая шёпотом?— неужели я македонец? Слуги внесли курильницы с тлеющими углями миртовых деревьев, очищая прибывших, и пока они обносили гостей благородным дымом, объяснил некоторые особенности царского гостеприимства, пообещав разместить всех в соответствии с рангом. Персы казались приятно обезоружены и без возражений последовали за мной во внутренние покои.—?Наместник царя Филиппа, наш высокородный Александр примет вас вечером.Им были отданы лучшие комнаты дворца: боясь показаться нищими перед привыкшими к роскоши гостями, ты приказал натаскать в их покои все ковры, которые могли найти наши слуги, золотую и серебряную посуду, чаши, кувшины с тонкой гравировкой. Были здесь и изделия греческих гончаров со сценами охоты и мистерий на чёрном лаковом фоне, египетские тончайшие льняные ткани, финикийские морские раковины, отливающие розовым перламутром. Одним словом, стащили персам всё, что накопила македонская династия за последние сто лет, дабы у послов не вызвала сомнений наша состоятельность, как союзника. Персы привезли с собой множество слуг, казалось, они вознамерились расположиться у нас надолго, и потому не только косметы и хранители благовоний и драгоценных одежд вышагивали с важным видом среди облицованных простым известняком стен, но и повара и виночерпии, изготовители обуви из мягкой обезьяньей кожи, вышивальщики бисером, носители опахала и зонтика, дрессировщики с гепардами вместо комнатных собачек, наездники и колесничие. Двор македонских царей ещё не знал такого нашествия. Не желая ударить лицом в грязь, все старались угодить послам как могли. Мне досталась самая суматошная роль. Я один из немногих, говорящий по-персидски, разрывался между многочисленными недоразумениями, улаживая порой весьма деликатные дела. Тогда я впервые столкнулся с подлой породой людей, именуемых евнухами. Безбородые круглые лица, узкие бегающие глазки, голос до противного тонкий. От них постоянно пахло мочой и одновременно восточными приторными сладостями. Толстые пальцы, унизанные перстнями порой до трёх на одной фаланге, и трясущиеся от жира животы, губы, сложенные в презрительные ядовитые усмешки.Вот что делает с человеком оскопление, - думал я, провожая взглядом их покачивающиеся от спеси фигуры. Они же похожи на откормленных животных, готовых к закланию.Но послы обращались с евнухами подчёркнуто вежливо, те были их первыми советниками и, как я подозревал, хранителями государственных тайн. Среди их бесполой клики нашлись и совсем молодые, видимо, подвергнутые операции недавно, не успевшие заплыть жировыми складками, но даже они, погружённые в придворные интриги, уже были испорчены. Я стал свидетелем, как два таких мальчика расцарапали друг другу лица из-за потерянной их господином заколки. Ни один из евнухов не желал уступать права преподнести драгоценность лично. Будучи наблюдателем, я не вмешивался в их ссоры, удерживая и своих царедворцев от необдуманных действий.В первый вечер, будучи облечённым твоим доверием, я постарался выглядеть скромнее, чем при первой встрече. Только резные фибулы напоминали о моём придворном наряде. Скромно опустив глаза, занял место на низенькой скамеечке справа от трона. Ты, согласно традиции, вошёл последним в длинном одеянии македонских царей, с золотой диадемой правителя на светлой кудрявой макушке. Ты впервые надел корону, и она тебе так шла, что я не выдержал и залюбовался, нарушая правила приёма. Поймав мой восхищенный взгляд, ты сказал мне глазами: ?Я рад, но давай соблюдать традицию?.Один из персов, предводитель по имени Рахман, передал послание своего царя. Спустившись с возвышения, именно я перехватил свёрнутый трубочкой документ и, почтительно наклонив голову, подал тебе. Хитрые персы ждали, какие эмоции отразятся на лице сына Филиппа по прочтении документа и обманулись в своих ожиданиях: твои черты остались неподвижны, только величественная улыбка и внимательный взгляд обласкали по очереди всех гостей и, отложив дерзкое послание, ты милостиво протянул им руку.—?Мои персидские друзья!?— громко начал, заранее заготовленную речь, я сидел, изящно опираясь о подножье трона, выставив немного вперёд левую ногу, показывая маленькую гибкую ступню в золотой сандалии. Клянусь Асклепием, но персы не отрываясь смотрели на неё, а не на говорившего царевича. Каждый из них гадал, кем мы приходимся друг другу и делали неправильные выводы.—?Они решили, что ты хилиарх, типа самый главный, ну и заодно евнух.?— Феликс, взятый с сестрой во дворец, теперь устраивали как могли быт изгнанника.—?Евнух? С чего бы? Разве я похож на дворцовых приживалок?—?Они дикари, Гефестион, и взгляды на любовь у них низменные.Друг, поначалу не веривший в моё возвышение, со дня на день ждал, что нас вот-вот вышвырнут из дворца, войдя в общение со служанками Олимпиады, временами впадал в отчаянье и таскал потихоньку ворованные вещицы за город, в тайник. Гестии доставалось больше всех. К дворцовому источнику её подпускали в последнюю очередь, после того, как слуги других царедворцев уже наполнили кувшины, показывали на девушку пальцами, сводя сплетни о её немоте, смеялись над одеждой. И все же новые друзья не оставляли меня, а вскоре и я стал в них сильно нуждаться. Вечерами, после дневных тренировок в строю или усталый от кавалерийских атак, я едва доползал до второго этажа, туда, где располагались мои комнаты, и попадал на Елисейские поля. Милая Гестия, добыв всеми правдами и неправдами горячую воду, наполняла для меня ванну, Феликс, вылив на ладони миндальное масло, массировал затёкшие мышцы, на ухо пересказывая дворцовые сплетни, если чувствовал мою грусть, то наигрывал на флейте простые городские песенки.Спустя несколько дней, я заметил, как у него появилось на пальце золотое колечко. ?Обычный подарок за ночь любви?, — решил я и не предал этому значения, решив не вмешиваться в сердечные дела друга, но когда нашёл одного из евнухов Рахмана, прячущегося за занавесям в моей комнате, то рассвирепел.—?Предатель! Как ты мог провести перса ко мне! Если узнают, что я тайно встречаюсь хоть с одним из них, моя голова будет красоваться на пике! Ты этого хочешь?Испугавшись не менее самого евнуха, Феликс упал на колени, схватившись за мой плащ.—?Прости, Гефестион, я не подумал! Я же никогда не служил во дворце, а он подарил мне два ожерелья только за то, чтобы увидеть тебя обнажённым.—?Но зачем, Феликс?!—?Они говорили, что у царя Дария есть любовник примерно твоих лет, прекрасный, как сам Адонис, я же побился о заклад, что возлюбленный македонского царя превосходит всех персидских юношей красотой и благородством! Они выбрали самого, по их мнению, авторитетного знатока мужской красоты... ну, а остальное ты знаешь.—?О Феликс, поистине, если мне и ждать беды, так от самих близких! Уж лучше бы ты был, как Гестия, немой! Олимпиада и так интригует против меня, любой мой жест, неосторожное слово, и я погиб! Вот что, выведи его незаметно, так, чтобы никто не видел и молчи о произошедшем.Исполнив мой приказ, Феликс не удержался и шепнул на ухо, переодевая для ночи.—?Евнух доложил, что вы одинаково прекрасны.Смеясь, я рассказывал тебе о произошедшем, а ты нахмурился.—?Мне не нравится это, филэ. И притом, никакой перс не может сравниться с тобой, я не приемлю даже возможности вашего соперничества! Дабы почтить послов развлечениям, пока Антипар и совет решали какой ответ дать Дарию, мы решили устроить охоту. В рощу за дворцом привезли с десяток отловленных на юге страны львов в больших деревянных клетках. Приземистые, с косматыми гривами звери песчаного окраса скалили зубы и ревели, когда их, подгоняя пиками, заставили покинуть узкие убежища. Ты, верхом на Буцефале, без доспехов, в одном коротком хитоне, выехал, держа в руке два острых дротика. Я, с коротким, немного кривым мечом, предназначенным для переламывания звериных костей и критской секирой за плечами, следовал немного поодаль. Воспоминания о недавнем происшествии не давало покоя. Меня по-прежнему воспринимали только как постельную усладу царевича. Полидевк уже стал предводителем фаланги, сейчас готовился к походу на мятежных варваров, а я в роскошных одеждах исходил диферамбами перед нашими давними врагами персами и даже поучаствовал в их тайном споре! Моя мужественность с каждым днём умалялась, и недалеко тот день, когда я буду царапаться, как те вздорные искалеченные мальчишки.—?Гефестион!С другого конца сада показались загонщики, криками и трещотками выгоняя на нас зверя. Десяток молодых царедворцев бросились вперёд, обгоняя друг друга, гиканьем и криками подбадривая дрожащих от страха лошадей. Ты скакал во главе маленького отряда и первым метнул тяжёлое копье, целясь в морду огромного льва. Звериный рык и последовавшими за ним жалобный вой сказали всё без слов. Ты попал, с одного удара сразив царя леса и грабителя дорог. Персы, в отличие от македонцев, предпочитали метать стрелы с далёкого расстояния, пронзая гордого зверя, но, не добивая, оставляли издыхать от потери крови. Засев в золочённой колеснице, с окошечком и бронированными стенками, посылали стрелы с бронзовыми наконечниками. Мне удалось зацепить одного из хищников. Дротик, нацеленный прямо в сердце, отклонился, отброшенный могучей лапой, и остриё только чиркнуло по шкуре, вызвав обильное кровотечение. Зверь в ярости совершил невероятное: сжавшись, вдруг одним прыжком рванулся навстречу, вцепился моему коню в глотку, мощным движением челюстей перекусывая ему шею. Я рухнул вместе с лошадью, но успел выхватить меч, разъярённый гибелью коня, кинулся на льва, погружая клинок ему под лопатку. Умирая, зверь успел зацепить меня когтями, взрезав кожу на плече, глубоко, почти до кости. Заорав от боли, я выронил меч. Кровь хлынула, привлекая к себе внимание мечущихся в загоне зверей. Зажимая рану, я побежал к деревьям и налетел на ещё одного льва. Утыканный стрелами, тот метался, не находя спасения. Мой хитон, разорванный на плече, мотался, как тряпка, рука, потеряв чувствительность, бездействовала, другой я зажимал рану. Что я мог противопоставить разъярённой махине, ослепшей от боли и страха? Дотянувшись, левой рукой выхватил из-за плеч секиру. Двуручная критская секира даже для здорового человека была слишком тяжела, она прыгала в окровавленных ладонях, когда, отчаянно заорав, я рывком поднял её над головой, вкладывая в удар последние силы. И упал на мёртвого зверя, перерубив ему позвоночник. Где-то вдали слышался рёв животных, крики людей, лай гончих и свистки загонщиков, а я лежал, вцепившись в сражённого льва, истекая кровью, мешая её со звериной, понимая, что следующая схватка будет для меня последней. Не желая погибать в позорном бессилии, вытащил длинный придворный кинжал, приподнявшись над львиной тушей, ждал нападения. Это была львица, молодая, неопытная, напуганная, наверное, даже более меня, она метнулась жёлтой лентой, стремясь вырваться из кольца охотников и ударила меня плечом. Покатившись по земле, я сумел дважды пронзить ей живот. Она распахнула пасть, готовая вцепиться мне в грудь, но вдруг, громко завизжав, осела, тяжело заваливаясь на бок. Над нами стоял один из персидских послов, в руках его дымился горячей кровью топор, которым тот перерубил зверя надвое. Прошептав слова благодарности, я провалился в небытие. Плечо, распластованное почти до лопатки, долго напоминало о моей горячности. Немного очухавшись и понимая важность долга вежливости, я посетил знатного перса, спасшего мне жизнь. Звали его Тамаз - опытный воин и близкий друг Дария, судя по доносам наших слуг. Зайдя, заметил, что все наши ухищрения в виде тончайших покрывал и драгоценных сосудов свалены в кучу в одном из углов. Перс сидел на простом табурете и что-то чертил на восковой табличке. Увидев меня, поднялся, вздрогнул и сдёрнул странный чехол, прикрывавший его завитую на гранатовые зёрнышки, бороду.—?Простите, что не во время! Я лишь хотел бы поблагодарить вас за помощь.Мой персидский значительно улучшился от длительного общения с послами, и Тамаз это заметил. Потому изъяснялись мы на языке его родины.—?Отнюдь. Для вас, мой прекрасный друг, объятия Персии всегда раскрыты! Давайте забудем тот неприятный инцидент и просто посидим как друзья!Тамаз предложил разделить его досуг, он вынул клинописные золочёные таблички, показав мне чертежи удивительных инженерных сооружений. Евнух принёс густой напиток из уваренного с лепестками роз персикового сиропа. Должно быть, туда был подмешан дурман, потому что очень скоро мне стало жарко, голова закружилась, захотелось расстегнуть одежды и даже прилечь.—?О Асклепий, не лишай меня разума!?— взмолился я , чувствуя, как Тамаз придвигается все ближе. Его полные, очерченные хной губы, шепчут на ухо совсем не дипломатические фразы.—?Фурузан, айниджамал, асет.Смуглая рука нежно коснулась щеки словно величайшего сокровища, прочерчивая тонкую линию ухоженными ногтями, двинулась дальше, лаская шею, затем легла на грудь. Преодолев дурман, я оттолкнул перса, едва ли не падая на пол.—?Ты не посмеешь!—?Почему? Потому что ты наложник Александра? Да? Маленького, нищего царька? Это не твоё будущее, Гефестион! Ты рождён для великих правителей! Эти руки, эти длинные изящные пальцы,?— он взял и поднёс мою ладонь к губам, поцеловал,?— достойны ласкать самого Дария! Мой государь устал от слащавых мальчиков и развратных женщин, он скучает посреди огромного гарема, ему требуется нечто новое. Я видел твою отвагу на охоте и ощутил твою прелесть на ложе, уйдем отсюда, Гефестион! Уйдём сегодня же, налегке. Мы возьмём беговых дромедаров, и нас не сможет догнать ни один конь! Закрыв лица, незаметно вольёмся в караван, следующий в Сузы. Ты видел когда-нибудь его белые стены, сверкающие на солнце так, что больно глазам, зиккураты достающие вершиной до неба, ступенчатые сады, цветущие круглый год?—?Мой господин, у дверей македонский царь, и он желает войти. — Раздался вкрадчивый голос евнуха над ухом.Ты ворвался, как бурный порыв морского ветра, в развивающихся одеждах, с немым упрёком в потемневших от гнева глазах. Задохнувшись от плохого предчувствия, я попытался отодвинуться от Тамаза.—?Приношу искренние извинения за своё внезапное появление.?— Понятно, ты не собирался устраивать скандал при персидском после.?— Но я ищу своего друга, мне сказали, что он пошёл сюда.Тамаз и не думал конфузиться. Ловким движением набросил мне на плечи сброшенный плащ.—?Гефестион доставил мне несравнимое ни с чем удовольствие, поддержав беседу. Мы говорили об обычаях персидского двора. Впрочем, кажется, заболтались. Позвольте мне, благородный царь, вернуть вам вашего ?друга?.Ваши взгляды перекрестились и в них не было ничего от сказанных вслух фраз. Сняв с пальца родовой перстень, железную перчатку, с изображением двух эпирских орлов, ты протянул его персу.—?Ты спас жизнь Гефестиона. Возьми и знай: когда я в следующий раз увижу его, то исполню любую просьбу того, кто принесёт мне этот перстень. Клянусь Гераклом! Гефестион, ты прирос к ложу? Следуй за мной.Ты так быстро шёл по дворцовым переходам, что мне пришлось бежать следом. Не смея начать разговор первым, я ждал, когда ты извергнешь первые ругательства и, отведя в них душу, смилуешься.—?Александр!—?В чем дело, филэ?—?Здесь никого нет, можешь кричать.—?С чего бы? Ты сделал нечто недостойное?—?Нет, я подумал... —?и замолчал. В следующее мгновенное ты сильно сжал мне здоровое плечо и придвинув лицо, показавшееся оскаленной пастью цербера. Ты сдерживался, чудовищным усилием воли подавлял себе желание излить на меня всю свою боль и разочарование.—?Прости.—?Что тебе с моего прощения? Если бы дело было только в нём... Ты поставил под удар Македонию, я дал обещание и сдержу его, чего бы не просил мой враг! Я сам дал им в руки оружие, о филэ, я действительно сейчас сильно разгневан, поэтому иди к себе, подготовься к сегодняшнему пиру и будь весел, никто не должен знать о нашей уязвимости.В покоях я попросил Феликса поменять мне повязку, тот, взяв губку, сначала отмочил присохшие корки и только затем распутал грязные бинты.—?Тебе надо больше отдыхать, Гефестион, рана воспалилась и может загнить. Ты потеряешь руку.—?Я потеряю Александра, если сегодня не смогу кривляться и прыгать, как обезьянка, перед персидскими послами. Не бойся, Феликс, обещаю с завтрашнего дня я полностью передам себя в руки лекарей, а пока перетяни мне потуже плечо и позови Гелена, пусть принесёт лучшие ткани и самые дорогие украшения.Хотя я и пользовался услугами царских поставщиков тканей и благовоний, дальше спальни меня не пускали. Как ни тяжело было носить титул ?мальчика для забав Александра?, я старался держаться достойно. Не закрывая лицо, вечерами шёл к тебе, достойно, словно на совет мужей и если слышал смешки за спиной, то не оборачивался. Слуга Антипара, Дидим, нелюдимый мужчина с пегой бородой, обиженный на богов за своё уродство, передал, что переговоры подходят к концу, и ты готов вынести решение, озвучив его на пиру. За доброе известия я подарил Дидиму маленького серебряного льва на цепочке. Феликс, поначалу пугающийся собственной тени, к концу визита тоже освоился, лёгкий характер привлёк к нему нескольких доверчивых или излишне болтливых слуг, от которых я стал получать все сплетни раньше, чем они достигали ушей их хозяев. Не жалея золота, щедро оплачивал любые, даже самые невероятные слухи.—?Пурпур и только пурпур. Сегодня я выбираю пламенные ткани с золотой каймой, узором из спиралей и вышивкой в виде летящих соек.Мне зашнуровали лёгкие сандалии, закрепили золотые щегольские поножи.—?Гефестион, я знаю ты не послушаешься, но умоляю, не танцуй!Я промолчал. Добрый Феликс всегда давал правильные советы, но если бы я им следовал, то никогда бы не поднялся выше того, кем был в начале пути.В зале всё было готово, в жертвенной чаше горел огонь, слуги внесли подогретые амфоры, наполненные старым вином по узкие горла. Угощениям, казалось, не будет конца: блюда не устанавливались на столах и потому, некоторые особо выдающиеся яства, рабы держали в руках. Собравшиеся в зале придворные в полголоса обсуждали будущую речь наместника. Заметив среди молодёжи Птолемея и Гарпала, я отошёл к ним. Оба соученика меня недолюбливали, считая наглым выскочкой, но выбирать не приходилось. Перекинувшись парой вежливых фраз, мы не нашли общих тем для разговоров и замолчали. Я чувствовал себя лишним в толпе родовитых македонцев, незаметно сжимая кулаки, натянуто улыбался. Персы также сторонились толпы, держась особняком, ждали твоего выхода.—?Гефестион! —?Тамаз отделился от соотечественников и подошёл ко мне. —?Сегодня ты ослепителен.Птолемей громко фыркнул, а его друг поддержал многозначительным смешком. Бормоча извинения за грубость македонцев, я не заметил, как отделился от своих и стал медленно прохаживаться по залу, обмениваясь с персом комплиментами. Толпа замерла, переступив невидимую границу, я слишком близко подошёл к пропасти. Мы, увлекшись разговором не заметили, как вошёл ты в сопровождении матери и Антипара. Подскочившие слуги напомнили о присутствии царя, и тогда, прикоснувшись пальцами к губам, чужестранцы протянули тебе навстречу руки, словно передавая дыхание, я же один среди них застыл столбом. Ты милостиво пригласил меня на своё ложе, жестом предлагая послам расположиться по обе стороны от нас. Это не был официальный приём, то, на что рассчитывали македонцы. Речь, полная тайных смыслов, не оправдала надежд. Наместник лишь рассыпался в похвалах Персии, припоминая деяния Кира и его приемников, восхищался Дарием. Кивком приказывая слугам подливать персам побольше вина, интересовался царской дорогой, проложенной через всю страну, количеством застав и составом гарнизонов. Расположением колодцев, качеством воды в них и вёл себя как не очень осторожный соглядатай, но это проходило! Захмелевшие персы, преисполненные собственной значимости в глазах македонского царя, выдавали такие сведения, что я внутренне начинал содрогаться. Ты чувствовал моё напряжение и потому время от времени гладил по бедру и целовал за ушком.—?Молчи, Гефестион, и улыбайся,?— нежно шептал, а я покорно, на глазах у всех, принимал твои ласки.—?В Персеполе перед царём каждый вечер танцуют сотни девственниц, столь прекрасных, что музыканты роняют инструменты их рук. Этот танец так и называется ?Горесть лопнувших струн?.—?Но изящней всех юных дев юный танцовщик Багой, происходящий из знатного рода. Его танцы обворожительны и поражают мастерством исполнения. Багой черпает вдохновение в любви царя!Ты рассмеялся.—?Слышал, Гефестион, а ты когда-нибудь танцевал для меня? Кажется нет! Ну тогда вперёд!Я поднялся, сбрасывая алый плащ и оставаясь в длинном не сшитом на боках греческом хитоне. Плечи и грудь, пересеченные бинтами, скрывались под глубокими складками. Не отвечая на насмешливые взгляды македонцев, вышел на середину зала. Кивнул Феликсу, и тот завёл на флейте медленный мотив. Подняв руки над головой, щелкая пальцами в такт, я принялся неуклюже пританцовывать, стараясь вспомнить, как нас этому учили в Миезе.Стыд и злость на тебя поднимались в моей душе, как приливная волна!Ритм убыстрялся, заставляя вертеться из стороны в сторону, одежды развевались, открывая всем мои икры и бёдра почти до пояса. Не опуская рук, я пытался совершать те немногие танцевальные движения, какие знал, и был готов заработать всеобщее презрение, как вдруг мне на плечо легла твоя ладонь.—?Македонцы никогда не пляшут в одиночку, так, Гефестион? Давай-ка вместе восславим Терпсихору!Ещё никогда этот зал не видел двух отчаянно-скачущих юношей - танец за танцем мы держались в пляске вместе. Ты был доволен, пригласив и остальных македонцев присоединиться к веселью, тяжело дыша, подошёл со мной к послам.—?Нам никогда не сравниться в прелести с персидскими танцовщиками, но можете передать Дарию: в танце, как и в бою, мы едины и всегда идём до конца!Тамаз намеренно опустил глаза, и все увидели залитые кровью мои ноги. Раны на плече во время движения открылись, и кровь пропитала весь пурпурный хитон, оставив даже на ногах алые потёки.—?Пожалуй, я доложу об этом моему царю лично.