Часть 1 (1/1)

Театр снова был переполнен. Люди набились и теперь кричат хором: "За республику!" — во все глаза глядя на богиню представления, идола желанных перемен. Она стоит на деревянной сцене, подняв высоко меч в руке. Эти люди поклоняются ей, она — их Жанна Д'Арк. Ни один не смотрит никуда, кроме как на нее, и никто не видит, что происходит совсем рядом, слева от сцены.Никому из них, совсем никому нет дела до тихонько сидящего там человека. А ведь он умирает. Его раны глубокие, кровь идет и идет, не останавливаясь. Он слабеет с каждой секундой все больше. Неужели вы не видите? Он сражался за вашу богиню, почему вы не поможете ему? Его же еще можно спасти! Люди!Он теряет сознание, жизнь медленно покидает его. Но никого уже нет. Этой женщины уже нет на сцене, значит публике больше нет дела до театра. Он стоит в пустоте, светло-желтой с голубыми облаками, и под ногами — ничего. А перед ним его мать превращается в Какуноджё, та — в его рыжеволосую подругу, а потом — в Ее Величество Королеву Англии. А потом все повторяется. И все они отворачиваются от него и уходят. А он пытается кричать, но голос куда-то пропал. Он хочет застрелиться, но ничего не получается. Тогда мимо проплывает Акидзуки и говорит: "Кажется, у тебя кончились патроны" И снова одно и то же, одно и то же, миллионы раз. Он чувствует боль в груди, очень острую. Морщится, пытается вдохнуть побольше воздуха, но закашливается. Тело резко слабеет, а кашель все не прекращается. И нужен воздух. Он снова пытается вдохнуть, но кашель душит. Боль становится в сотню раз сильнее, она невыносима и, о боги! как же хочется дышать! Постепенно кашель проходит, но боль остается. Он чувствует, что его положение изменилось. Видимо, раньше он лежал на спине, а теперь кто-то перевернул его на бок. Он снова пытается вдохнуть и снова начинается страшный кашель. Кто-то совсем рядом говорит:— Дыши носом. Спокойно.Ему ничего не остается, и он подчиняется. Это помогает: становится немного легче.Он открывает глаз и осматривается: он, определенно, в каюте какого-то корабля. Лежит в довольно мягкой для морского судна постели, а рядом с ним стоит незнакомый мужчина и внимательно его разглядывает.— Выпейте это, — человек протягивает кружку с чем-то горячим. — Не говорите ничего, это для вас опасно. Не беспокойтесь. Это лекарство, а я корабельный врач. Ох уж, эта вечная война! Даже не верится, что она закончилась. У вас ужасная рана. Вас насквозь проткнули и вы потеряли много крови. Странно, что вообще живы остались. Да еще воспаление легких впридачу. Если будете лежать на боку, дышать будет немного легче, но все же поаккуратней. И никаких разговоров! Никаких! Я сменил вам повязки и теперь отдыхайте. Он вышел из каюты и прикрыл за собой дверь. А Канна смотрел перед собой и думал, как он здесь оказался. Пришедшая в голову мысль заставила застонать. Если кто-то подобрал его, умирающего в театре, значит, снова он кому-то понадобился. Как же он устал служить всем и каждому! За что это ему? Раз ему выделили отдельную и вполне уютную кровать, человек этот не из бедных. Неужели опять какой-нибудь политик?Дверь открылась и в каюту вошел человек. Он подошел и присел на корточки перед кроватью Канны, чтобы их лица были на одном уровне. В голове Канны что-то щелкнуло, он резко дернулся, рефлексивно потянувшись за пистолетом, который в таких случаях всегда лежал рядом на прикроватной тумбочке. Острая боль в груди заставила его резко вдохнуть, и он закашлялся. Акидзуки дождался, пока Канна перестанет задыхаться, и произнес:— Все в порядке. Канна смотрел на него во все глаза. — Что ты здесь делаешь? — снова кашель.— Доктор сказал, что тебе нельзя говорить, так что молчи.Но Канне очень хотелось знать, что происходит. Если его "спас" какой-то сильный мира сего, то при чем здесь Акидзуки?Канна снова собрался задать вопрос, но Акидзуки предугадал это и начал говорить.— Мы на корабле, на пути в Англию.Глаз Канны расширился от удивления.— Война закончилась. Я уничтожил Голову Повелителя. Когда я пришел в театр, чтобы передать Какуноджё труппе, увидел тебя. Я удивился, что ты там оказался. Ты был без сознания, но ребята из театра сказали, что еще не умер. Я принес тебя к ближайшему врачу, тот перевязал твои раны и обнаружил у тебя воспаление легких. Поплавал в холодном море, вот и результат. Ты в себя не приходил, лежал в бреду. Говорил, что тебя все женщины оставляют, что у тебя патроны кончились, просил меня перестать над тобой издеваться и много чего еще. Уже много времени прошло с тех пор. Я еду теперь в Англию и тебя взял с собой. Подумал, что так будет лучше. В конце концов, это не твоя вина была, тебя использовали.Канна зажмурился, медленно дотянулся рукой до правого глаза. Нащупал бинт. Значит, это не какой-нибудь амбициозный, далеко смотрящий дяденька спас его и оставил себе, а Акидзуки Ёдзиро. Какая ирония!Как-то раз их корабль попал в шторм. За несколько часов до этого внезапно стало очень холодно. Так холодно, что, несмотря на то, что он был укутан в два одеяла, Канна дрожал с головы до ног и кашлял сильнее, чем обычно. Акидзуки в каюте не было. Время шло, становилось все хуже. А потом усилилась качка: все предметы, не привинченные к полу, двигались то в одну, то в другую сторону. Вскоре после этого вернулся Акидзуки. Он был весь мокрый. Закрыл дверь и принялся переодеваться в сухое, походу сообщая:— Начался шторм. Всем пассажирам сказали не покидать кают.Он посмотрел на дрожащего от холода Канну, достал откуда-то шерстяное одеяло и положил поверх двух других, а потом приподнял все три разом и лег рядом. Канна был шокирован.— Что ты делаешь?!— Тебе нельзя говорить, — напомнил Акидзуки, сочувствующе глядя на Канну.Когда тот перестал, наконец, кашлять, он обнял его и прижал к себе сильнее, при этом не забывая о ране на груди блондина. Тот все еще не оправился от неожиданного поступка Акидзуки.— Лежи спокойно. Так будет теплее нам обоим. Я ведь отдал тебе и свое одеяло, а мне, между прочим, тоже холодно.Постепенно дыхание Канны стало ровнее, он успокоился, а еще... так и правда было теплее. И весьма уютно.Акидзуки все старался поменьше затрагивать не до конца зажившую рану. Именно на этом месте, думал он. Что же, это из-за него у Канны эта рана. Определенно, знал, куда бить... Вот только, он (Акидзуки) не думал тогда, что однажды он будет обнимать своего противника, чтобы согреть, и эта самая рана будет мешать...Где-то совсем рядом Канна прошептал:— Зачем ты это делаешь?Акидзуки долго молчал, а потом также тихо ответил:— Я хочу, чтобы ты жил.Воцарилось молчание. Все вокруг них раскачивалось, и Акидзуки прикладывал немалые усилия, чтобы не упасть с кровати и не дать упасть Канне.— Почему? — снова отозвался блондин.Акидзуки уткнулся лбом в его плечо и задумался. Он всю жизнь был один. Был это его выбор, его родителей или еще кого-то? Не имеет значение. Хотя, если посмотреть, у него никакого выбора-то не было. Вечный убийца, преследовавший Голову Повелителя. Будь это хоть сотню раз благая цель, нельзя не признать, что его использовали... Ему приходилось воевать, убивать и быть одиноким. Как он мог судить по тому, что знал о Канне, его жизнь была не легче. Труднее, гораздо труднее. Он был одинок всегда, его предавали самые дорогие люди, те, кому он верил всей душой, ради кого был готов на все. Его использовали. У него выбора тоже не было. Или умереть в детстве, или начать служить тем, кто может дать хоть что-нибудь... Оба были телохранителями, прикрывавшими чьи-то спины, оба были марионетками в чужих руках. Никто из них не виноват. Просто их решили сделать противниками в последней битве. Они вряд ли хотели убить друг друга. У Канны как-то раз была идеальная возможность убить Акидзуки. Он тогда приставил пистолет ему ко лбу и замер. Времени для выстрела было предостаточно, но он не выстрелил. А Акидзуки, в свою очередь, пытался однажды уговорить его прекратить вражду...— Мы похожи. Ты и я очень похожи. — Мы ведь даже не знакомы... — прошептал Канна и снова закашлял.— Акидзуки Ёдзиро.Шторм все не стихал, было темно, но никому из них больше не было холодно.— Канна Сакёноске.Когда стихия, наконец, успокоилась, оба они уже спали, обнявшись и лежа под тремя одеялами.Матрос постучал и, не дождавшись разрешения войти и слыша за дверью шум голосов, вошел в каюту. Все вещи пассажиров уже были уложены и отнесены к прочему багажу, поэтому каюта смотрелась пустующей. Один из пассажиров лежал на кровати, а второй стоял неподалеку, они о чем-то яростно спорили. Матрос встал у двери, и постарался не отвлекать их, но они уже заметили его.— Капитан приказал поставить пассажиров в известность, что мы причаливаем через пятнадцать минут, — сказал матрос, пока двое мужчин его разглядывали. — Что прикажете делать с багажом?Ему ответил темноволосый:— Не мог бы ты найти нам транспорт и отнести вещи туда?— Конечно. Вас понял, — матрос подождал, не будет ли еще каких-нибудь просьб, и ушел. А Акидзуки с Канной продолжили прерванный разговор.— Я против. Я на сто процентов против этого, — Канна яростно смотрел на японца, пытаясь внушить ему свою идею при помощи взгляда.— И как по-другому, интересно, ты собрался покинуть корабль? — на лице Акизуки было написано упрямство.— Я в состоянии идти самостоятельно.— Даже не мечтай. Жить надоело? Ты в твоем нынешнем состоянии и десяти метров не пройдешь — свалишься.— Слушай, это же смешно! Я не был в Англии уже сто лет! Мне и так не слишком радостно возвращаться туда, где я теперь считаюсь дезертиром, в полумертвом состоянии. А ты мне еще предлагаешь сделать это, лежа у тебя на руках. Это что, шутка такая?!— Это ты у нас, видимо, шутник, раз думаешь, что сам сможешь до куда-то добраться сейчас. К тому же, это будет совсем недолго. Я донесу тебя до транспорта и потом до больницы. — Да какая разница?! Ты хоть представляешь, как это будет выглядеть со стороны?!— Да, я неплохо себе представляю. Это будет выглядеть, как человек, помогающий раненому добраться до места, где ему окажут медицинскую помощь.— Я не согласен!— Канна! — у Акидзуки кончилось терпение. — Хватит разводить дискуссии! Я сказал, что донесу тебя до экипажа. Другого выхода нет. Или так, или тебя понесет кто-то другой, или ты остаешься на корабле. Что до последних двух пунктов, то: первое — я никому не позволю тебя трогать, — и второе — даже не надейся, что я оставлю тебя здесь. Все! Разговор окончен, возражения не принимаются!Канна обиженно смотрел на отвернувшегося и скрестившего руки на груди спутника, когда прозвучал сигнал о том, что корабль причалил к берегу. Акидзуки развернулся, все еще хмурясь, осторожно поднял слабо сопротивляющегося блондина на руки и вынес из каюты.Врач вышел из смотровой и подошел к мужчине, сидящему в коридоре на скамейке. Тот вопросительно на него смотрел. Доктор присел рядом с ним.— Как он, доктор? — спросил молодой человек, не сводя чуть встревоженных глаз с лица старика.— Сказать вам честно, сэр? Просто невероятно, что мальчик еще жив, с такими проблемами, как у него. Воспаление легких, да еще в весьма запущенном состоянии, — это еще полбеды. Сэр, вы знали, что у вашего друга свежая сквозная рана?Акидзуки молчал.— То, что он не погиб после такого, — настоящее чудо. Я еще и беспокоюсь, как бы у него не было заражения крови. Каким-то образом в рану попала морская вода. Вы же с ним знакомы, верно?Молодой человек кивнул в ответ.— Скажите мне, что с ним случилось?Акидзуки молчал, не зная, что ему сказать. Он вдруг вспомнил слова, сказанные его спутником на корабле: "Мне и так не слишком радостно возвращаться туда, где я теперь считаюсь дезертиром". Если он скажет правду, может подвергнуть Канну опасности. Кто-то из старых знакомых блондина может прознать о том, что они здесь, и захотеть вернуть свою марионетку. Акидзуки не хотел этого.— Понимаете... Мы были в Корнуолле. Там он познакомился с одной девушкой. Жених девушки узнал об их отношениях и вызвал его на дуэль. Он его ранил, а потом... — Ёдзиро замешкался на секунду, — Том упал с выступа в море, и кое-как добрался до гостиницы, где мы остановились. Я отвез его в местную больницу, там оказали посильную помощь и направили к вам.Доктор внимательно выслушал молодого человека и коротко кивнул. Акидзуки встревоженно спросил его:— Но он выживет, доктор?— Не знаю. Простите меня за это, но я не знаю. Нужна операция. И чем скорее, тем лучше.— Доктор, деньги не проблема. Сделайте все, что нужно. Только, необходимо его согласие ведь, так?— Разумеется. Но у него нет другого выбора. И скажу вам сразу: я не уверен, что операция поможет вашему другу. Он вам очень дорог?— Да. Дороже нет никого. Вообще нет никого. Он — последнее, что у меня есть. Спасите его, прошу вас.