2. Жан-Кристоф. "Сердце моё", или раненая любовь. (1/1)

?Ты не жалуешь любовьюЭтот злобный изломанный мир,Но лежит у изголовьяТвой любимый бархатный тигр.Засыпая, прижимаешьТы его без страха к себе.Он тебя не обижает,Даже защищает во сне…?Группа ?Иванушки?.…И шло время, и день сменялся ночью, и ночь сменялась днём. И ничего не менялось внешне,?— всё те же авто неспешно ехали по старым парижским тротуарам и всё те же весёлые прохожие собирались под лучами тёплого городского Солнышка, всё так же звенел детский смех, беззаботный и заразительный. Но для Кристофа изменилось всё. Он перестал замечать все эти мирные, почти что пасторальные картины вокруг него к которым он так привык, ещё с того дня, когда родился в маленькой комнатушке Мелькиора и Луизы на последнем этаже, под крышей, под весёлое чирикание парижских воробьёв и мерное звучание торжественного воскресного колокола, созывающего всех на службу.Впервые за долгое время в его душе словно лопнула туго натянутая струна, которую сознательно или бессознательно затрагивали голоса, смех, прикосновения ласковой, но рассеянной руки его матери, Луизы, усталой, бедной и покорной прачки, или просто проходящие дни.Впервые эта туго натянутая струна ослабла, и молодой парижанин, некрасивый, сутулый, с желтовато-землистым, нервным и немного асимметричным лицом, сам того не замечая, вздохнул с облегчением. В эти моменты он впервые перестал слышать музыку,?— свою внутреннюю музыку, которая преследовала и сопровождала его с самого рождения, с колыбели, и которую никто, кроме него, не слышал. Терял ли он в эти мгновения своё призвание быть музыкантом? Никто не смог бы ответить на этот вопрос; но если бы сам Кристоф задал бы себе этот вопрос, он не почувствовал бы ничего, кроме сладковато-горькой, свежей и чистой сладостной горечи жертвы,?— добровольной жертвы, приносящей себя и свою душу на алтарь любви.Впервые в своей жизни выросший мальчик, одинокий, бедный, непонятый никем парижанин-музыкант нашёл друга и искренне, хоть и неумело, хотел положить всё, что только мог, на алтарь дружбы. На алтарь своей любви к другу.?Моё сердце,?— писал он своему другу, Оскару, не задумываясь ни о том, что в этой первой, искренней и чистой дружбе он даёт больше, чем берёт,?— чем ему дают взамен и чем Оскар вообще способен дать кому бы то ни было,?— я счастлив благодаря тебе и не могу уснуть от счастья, потому что вспоминаю каждую минуту, что всего лишь через два дня мы снова встретимся и снова будем вместе, и когда я думаю об этом, я не могу уснуть. Во всём виновато счастье, во всём виноват ты, мой дорогой друг, и это самая лучшая вина, самое лучшее преступление, потому что это доказывает, насколько мы с тобой близки друг другу…?Часы на городской ратуше пробили полночь, но Кристофу не хотелось спать. Его собственное солнце грело его изнутри и яркие тёплые лучи щекотали ему веки и плясали на ресницах, когда он закрывал глаза.Он не думал о своей первой любви, трепетной и чистой, не думал о том, что, сам того не сознавая, влюбился в своего друга, который не был создан для того, чтобы быть другом или любовью Жана-Кристофа, что у него девичья душа, капризная, ласковая и лукавая, хвастающаяся тем, что её так высоко ценят и сильно любят, даже перед самой собой и, самое неприемлемое, перед любящей душой.Но это всё будет потом, когда Жан-Кристоф сначала уснёт, а потом проснётся, убаюканный и обласканный своим счастьем, которое разрослось в его невинной, одинокой и плодородной душе под яркими лучами незаходящего Солнца, и к этому новому ростку, новой жизни уже ни Жан-Кристоф, ни его возлюбленный друг Оскар отношения не имели.И только потом, почувствовав, что ростки этой первой и чистой любви не зависят от двух друзей, Кристоф спросит со всей присущей ему серьёзностью и с себя, и со своего друга, потому что никому не предъявляешь такой жесткой требовательности, как к самому себе, когда ты любишь, и ни к кому, кроме как к тому, кого любишь, не будешь так требователен, жесток и несправедлив.На следующий день Кристоф проснулся рано, когда вся семья была уже в сборе.Двое младших братьев сидели за столом и завтракали, а мать, Луиза, суетливо вытирала руки о передник, глядя на дымящийся кофейник на столе, полный дымящегося ароматного кофе.—?Доброе утро, сынок! —?улыбнулась она своей обычной жалостливой улыбкой, от которой по её бледному лицу, состарившемуся раньше времени, блеклыми лучами пробежали морщинки. —?Как тебе спалось?Братья переглянулись с глумливой ухмылкой, которая ускользнула от гляз матери, но не осталась незамеченной для старшего брата, который всегда, даже в такое чудесное утро и при самом отличном расположении духа, умел сохранять в отношении с братьями отстранённую угрюмость.—?О да, он хорошо спал, как младенец, не правда ли, сердце моё? —?спросил средний брат у младшего.Разумеется, мой дорогой,?— ответил младший,?— как быстро прошло время ожидания и теперь мы все снова вместе!Холодная ярость окатила Жана-Кристофа с ног до головы тяжёлой волной. В глазах у него потемнело. Сбывались его худшие предчувствия,?— когда его не было дома, братья заходили в его комнату и шарились в его вещах. Хуже всего было то, что они обнаружили и прочитали его переписку с Оскаром, которую он бережно хранил под подушкой и перечитывал каждый день.—?Повторите, что вы только что сказали? —?глухим голосом спросил Кристоф, еле сдерживая ярость.К сожалению для них, братья всё ещё плохо знали характер своего старшего брата, хоть и жили с самого рождения с ним под одной крышей, и не знали, чего с ним никогда нельзя делать, уже из соображений собственной безопасности. И в этот раз они опять допустили роковую ошибку.—?А что здесь такого, Крис? —?спросил младший брат, всё так же улыбаясь. —?Мы имеем право обращаться друг к другу, как нам хочется.Так…но тогда в некоторых случаях и сам Жан-Кристоф имеет право делать то, что ему хочется. Нескоро ещё забудут братья, как не копаться в вещах старшего брата, а попросту оскорблять самое святое,?— и, избивая двух паршивцев, онемевших от приступа ярости старшего брата, он сам со стыдом боялся признаться самому себе, что именно и до какой степени было для него святым. Стало для него святым.—?О, Господи, ну почему же мои мальчики не могут жить мирно? —?простонала Луиза, обессиленно опускаясь на стул?— Ведь они когда-то так хорошо ладили!…Кристоф в ярости шагал по улице, не глядя, куда он идёт.Он уже давно заблудился и улицы вокруг были полностью незнакомыми, но его это не волновало. Вокруг был безоблачный и ясный тёплый день, Париж жил своей жизнью и наслаждался каждой секундой своего мирного бытия, но молодого человека это совершенно не трогало. Глухая ледяная ярость кипела внутри и отравляла всё, и даже избиение братьев не утолило её. Даже Луиза, недалёкая, бесхарактерная и слабая, глупая женщина, но всё-таки неплохая и любящая мать, казалась ему виноватой во всём. Прежде всего в том, что родила братьев Жан-Кристофу и никогда не требовала от них уважения ни к старшему брату, ни к себе, наверное, уже потому, что никогда и ничего не умела требовать, ни для других, ни для себя.Внезапно он услышал знакомый голос, который он совершенно не ожидал услышать, сопровождаемый другим, незнакомым. Неподалёку двое, не замечая его, смеялись и разговаривали.Поражённый страшной догадкой, Кристоф быстро спрятался за угол дома, чтобы остаться незамеченным.—?Спасибо что пришёл, мой дорогой, мы отлично провели время. —?этот голос он узнал бы из тысячи других, потому что он принадлежал Оскару?— Я буду рад показать тебе Париж. Знаешь, я ведь родился и вырос в этом городе, так что я смогу показывать тебе здешние достопримечательности в любое время дня и ночи…Оскар засмеялся, его собеседник тоже. Очевидно, они проводили вместе достаточно много времени и хорошо знали друг друга, и в этом времени ему, Кристофу, места не было. Почему Оскар изменил ему? Почему он предпочитает гулять не с ним, а с кем-то другим,?— и почему он не представил его ему, своему лучшему другу?Жан-Кристоф чувствовал себя оскорблённым.Хуже того, он чувствовал себя обворованным и обманутым, преданным, и кем? своим лучшим другом, который был у него первым и единственным. А теперь он спокойно гуляет по Парижу в компании какого-то незнакомого молодого человека, разговаривает с ним, смеётся, более того, обещает ему показывать Париж!Ненависть, переполнявшая Жана-Кристофа, бурлила в душе и требовала выхода.Всё перед глазами было покрыто полупрозрачной багровой пеленой, по которой прыгали чёрные мушки.Время замедлилось, исчезли звуки и запахи, и в наступившей тишине, гудящей, как высоковольтные провода, гулко, как со дна колодца, доносились голоса Оскара и его нового друга.Наверное, в тот момент Жан-Кристоф был действительно страшен, потому что когда он вышел и направился к двум друзьям, они сразу замолчали и перестали смеяться. На лице Оскара была робкая неуверенная улыбка, которая показалась Кристофу неопровержимым доказательством и его вины, и его подлости, и его предательства. Такие, как они, не имеют права жить, тихо рыкнула в его душе слепая ярость, заставляя мышцы налиться жидкой сталью и наполняя рот металлическим привкусом. Сердце гулко и глухо било в грудную клетку.—?О, Жан-Кристоф пришёл! —?воскликнул Оскар?— А что ты здесь делаешь?..Он понял, что он виноват. Он боится. Он просто тянет время.?— слепая ярость рычала где-то глубоко в подкорке, беря управление на себя?— Что ж, нам придётся ему доказать, кто здесь бывает прав, так ведь, малыш?—?Кристоф, что случилось? Почему ты молчишь? —?ненавистный голос Оскара отдавался в ушах, как сквозь толщу воды. —?Знакомься, это Франсуа, мой двоюродный брат, он приехал из…Слишком поздно.Договорить он уже не успел, потому что страшный удар сбил его с ног…