Давай не видеть мелкого в зеркальном отражении (1/1)

Рудольф не знает, как он выглядит.Все говорят ему, что он красивый. У мужчины, который смотрит на него с многочисленных портретов, действительно есть что-то такое в правильных чертах лица: задумчивые глубоко посаженные глаза, прямой нос с такой благородной горбинкой и тонкие губы, но Рудольф знает, что художники многое приукрашивают, и поэтому портретам не верит.Он отчаянно хочет увидеть себя в зеркале, сам. Когда он смотрит туда и видит только пустую комнату, только бесполезные стрельчатые окна с толстыми витражными стёклами, не пропускающими дневной свет, ему кажется, как будто бы его не существует вовсе. Кованые канделябры, бархатные драпировки, сводчатый потолок существуют, а он - нет.- Зачем вам оно, ваше высочество?Тааффе, сказавший это, тоже вдруг начинает существовать. Он возникает в зеркале, кладёт руки ему на плечи, и то, как он обнимает пустоту, выглядит забавно.- Одна... фройляйн оставила его у меня.- А, - понимающе тянет он и мягко отнимает его у Рудольфа, как будто зная, что оно его расстраивает. Отбрасывает куда-то на кровать и дышит Рудольфу в шею. Его дыхание приятно греет ледяную кожу, и он весь такой тёплый с бьющимся сердцем, что Рудольф даёт усадить себя между ног и кладёт затылок ему на плечо. Тааффе всё обнимает его, нежно касаясь губами уха, и прижимает к себе, ненавязчиво спуская руки всё ниже и ниже.Рудольф сидит как-то безвольно, ничем ему не отвечая, обмякший в его объятьях. Иногда ему хочется, чтобы зеркало не лгало, чтобы он и вправду не существовал. Чтобы здесь сейчас было пустое место. Ему нравится в Тааффе разве что его пульс, и это, признаться, не так много.- Как я выгляжу? - спрашивает Рудольф.- Давайте я посмотрю, - посмеивается Тааффе и чуть разворачивает его к себе, чтобы увидеть лицо, - Немного уставшим, ваше высочество. Даже вампирам нужно спать. Но... у вас всё равно завораживающий взгляд. Пусть и с синяками под глазами.- Синяки - это признак породы, - замечает Рудольф, не пытаясь освободить лицо от сомкнувшихся на подбородке цепких пальцев.- Не до такой же степени, ваше высочество, - укоризненно наклоняет он голову, - Вы и так достаточно аристократично выглядите, поверьте мне. Бледная кожа, - Тааффе по-хозяйски приподнимает губу большим пальцем, - Замечательные острые клыки.Рудольф чувствует себя как лошадь, у которой проверяют зубы, но не отстраняется, смотря куда-то на его тонкий короткий нос с такими вытянутыми ноздрями, как у какого-нибудь зверька.Тааффе задумчиво касается его клыка, заставляя открыть рот шире, нажимая на него подушечкой пальца, как будто пытаясь подтвердить свои слова об остроте.Рудольф отворачивается до того, как он успевает порезаться. - Я буду с ними аккуратен.Тааффе морщится немного, неодобрительно искривив губы. Не такого от него ожидают, чтобы он был "аккуратен" со своими клыками. Хоть раз в год, но он должен использовать их по назначению, вместо того чтобы пить из бокалов, приносимых на блюдечке. Это ведь тоже признак породы, это такая наглядная демонстрация силы и власти: впиваться людям в шеи, жадно высасывая их кровь. И это то, что Рудольф никогда в своей долгой жизни не делал.Он проводит рукой по шее Тааффе, чуть опуская воротник его рубашки (он в рубашке и штанах даже сейчас, но видеть его без пиджака, и жилета, и галстука всё равно достаточно интимно), на ней - раны от укусов, и они совсем не такие эстетичные, какими их рисует культура, не аккуратная метка, которую вам соизволил поставить благодетель, нет, там кожа синеет и трескается вокруг уродливых чёрных точек с запёкшейся кровью, и Тааффе вздрагивает, когда он легко на неё нажимает.- Простите, - говорит Рудольф.- За что? - отвечает он, беря его руку в свою и отводя её от ран.Как бы Рудольф его не презирал, он этого не заслуживает. Что бы он ни говорил про то, что это честь и привилегия, достаточно хоть один раз увидеть, как это происходит (как Тааффе покорно ослабляет узел на галстуке, как расстёгивает пару пуговиц, как садится рядом с императором, наклоняя голову в сторону. Он может сколько угодно говорить про то, что это даже доставляет ему удовольствие, но он же замирает, когда руки сжимаются на его плечах, замирает, как загнанная в угол добыча, мечтающая теперь только о том, что её конец будет быстрым и безболезненным. Когда он вскрикивает, когда хватает ртом воздух, когда струйка крови течёт по его коже, пачкая белый воротник, Рудольф отводит взгляд и видит только невольно шаркающие по полу ноги в начищенных ботинках, как будто какая-то часть его всё ещё надеется убежать от монстра, впившегося ему в шею. Но он быстро слабеет, подошва беспомощно скользит по гранитному полу, Рудольф испуганно снова смотрит и видит, как его голова с мутными, запотевшими изнутри глазами кренится вперёд, только чтобы отец грубо заставил его запрокинуть её обратно), чтобы понять, какая это чушь.- За то, что он делает с вами.Тааффе манерно смеётся. - Это снова ваши идеи? Что вы "монстры"?Рудольф отодвигается от него за его насмешливый тон. - Это не "мои идеи".- Видите, они даже не ваши.- Мы паразиты, - говорит он, смотря на свою белоснежно-синеватую руку на бордовом покрывале. - И приносим вам только несчастья.- Кто вам такое наговорил, ваше высочество, - гладит Тааффе плечо, осторожно тяня на себя, снова желая усадить его перед собой. Рудольф не против, с ним всё равно невозможно разговаривать.Рудольф всё никак не может понять, это он серьёзно или нет. Есть что-то вечно скачущее в его глазах разумной искоркой, из-за чего кажется, что он вот-вот бросит притворяться таким преданным Францу Иосифу и скажет всё, как есть. Что вампиры, живые мертвецы, жаждущие крови, живущие в три раза больше обычных людей, не посланы на землю, чтобы править. Рудольф вообще не знает, зачем они были сюда посланы, за что они свалились проклятьем на человеческие головы, но уж точно не для того, чтобы быть королями.Тааффе целует его в макушку и водит пальчиком по торсу, из-за чего Рудольф смешно втягивает живот.Иногда ему кажется, что он видит себя в зеркале, когда проходит мимо какого-нибудь, периферийным зрением замечая в нём промелькнувшее отражение. Ему кажется, что это что-то ужасное. Что там у него зеленовато-мёртвая кожа, бесцветные, стоящие жидкой плёнкой глаза и тонкие пираньи зубы в кровавом оскале. Кошмар о том, какой он на самом деле, преследует его, во снах он смотрит в зеркало и отшатывается, чтобы проснуться в поту.Тааффе аккуратно берёт его за запястья и убирает руки, лежащие на бёдрах, чтобы они не мешались ему. Рудольф оставляет их у него на коленях, безразлично упираясь взглядом в крохотные окна. Они не открываются, но ему всегда хотелось их разбить. За ними сейчас, наверное, занимается рассвет. Рудольф видел его только на картинках.- Если бы я попросил, - говорит Рудольф, чуть спотыкаясь о слова, - вы бы позволили мне вас укусить?Тааффе замирает. Даже тёплое дыхание, ворошащее волосы, останавливается, руки застывают, окаменев на теле Рудольфа, придавив его мраморным весом. Тааффе замирает, как загнанная в угол добыча, мечтающая теперь только о быстроте и безболезненности расправы.- Конечно, ваше высочество...Рудольф выворачивается из его рук, поворачивается к нему, заглянув в глаза.- Если бы у вас был выбор.Тааффе меняется. Рудольф примерно так представляет себе лицо, с которым Тааффе может сказать абсолютную правду, с него сбита стамеской вся ирония, вычищена вся застрявшая в морщинах рассчётливая дипломатичность и смахнута осевшая подобострастность.- Нет, - отвечает он.Рудольф прижимается к нему, зарывая нос в его воротник и укладываясь поудобнее, сильно сминая безупречную рубашку.- Давайте просто поспим, - говорит Рудольф. "Поспим" обычно значит, что Тааффе дожидается, пока засыпает Рудольф, так любящий лежать рядом с кем-то по-настоящему живым, снимает его с себя и уходит либо спать уже в своей кровати, либо по своим важнейшим делам. График его сна хаотичный, то старающийся угодить императору, то правительству, всё ещё бодрствующему днём.- Давайте, ваше высочество, - соглашается он, и Рудольф с чистой совестью закрывает глаза.