Глава XI. Близость и уединение (1/1)

— Ну и сколько же ещё важных тайн ты скрываешь от меня, Сакон? — каким-то усталым голосом спрашивает Мицунари.Волк непонимающе смотрит на него:— ?Важных?? Подобные тайны никоим образом не относятся к моей службе вам, а потому не могут быть важными, господин.— Они важны лично для меня, — хмурится лис. — Прямо сейчас я говорю с тобой не как с подчинённым.Не обращая внимания на странное поведение Мицунари, Сакон упрямо отворачивается.— Простите, однако я прямо сейчас говорю с вами как с повелителем.Он и сам не понимает, отчего так зол. Однако в последнее время ему просто не удаётся сохранять положительный настрой, когда Мицунари избирает общаться с ним на равных. Скорее всего, дело в том, что они не могут больше быть ?друзьями?.Хотя Сакон, кажется, вообще никогда Мицунари другом не считал.Некоторое время лис просто смотрит на волка, будто ожидая чего-то. Но затем не выдерживает и с презрением роняет:— Зато теперь ясно, откуда взялась твоя ?любовь?. — Сакон, изумившись, переводит на него взгляд. — Я твой истинный повелитель. И единственный лис, чьим иллюзиям ты поддаёшься. Привязанность вкупе с наваждениями — несложно спутать, — только когда голос Мицунари сам собой понижается до шёпота, волк понимает, что всё это время господин смотрел куда-то сквозь него. На мгновение в глазах лиса появляется странная беспомощность — но он почти сразу склоняет голову, прячась. — Какой же я дурак…Сакон недоумённо смотрит на Мицунари, однако его почти сразу отвлекает клеймо — оно внезапно отзывается зудом. Волк невольно касается метки ладонью — и тут до него доходит ужасающая правда.За весь путь он даже не почувствовал, что господин недосыпает и пребывает в волнении. Только увидев его, он это понял… Куда подевалась их связь??Мицунари…?Сакон сам не успевает понять, как оказывается подле господина. Осторожно взяв лиса за плечи, он заставляет его вскинуть голову.— Киёоки?.. — растерянно зовёт Мицунари; он словно только что очнулся от долгого сна и теперь с трудом верит в действительность.— Что с вами, господин? — почти шёпотом спрашивает волк. — Вы сам не свой…Лис резко поднимается на колени, оказываясь выше и вынуждая отпустить себя; скользнув ладонями по шее, запускает руки в волосы и смотрит прямо в глаза. У Сакона едва сердце из груди не выпрыгивает от неожиданности; беспомощно глядя на господина, он только и может, что затаить дыхание.— Ну и? — с необъяснимой горечью спрашивает Мицунари. — Что ты чувствуешь теперь?Сакон качает головой и одними губами произносит:— Господин, о чём вы…Мицунари склоняется ближе, заставляя замолчать; внезапная мысль — такое уже было — пронзает вмиг затуманившийся разум. И такое действительно было — точнее, нечто похожее. В недавнем наваждении, куда он пробрался вслед за Йошицугу. Вот только сейчас это не иллюзия. Это явь. И именно поэтому волку совершенно неважно, чего именно добивается господин. Весь мир неважен.Важно лишь то, насколько Мицунари сейчас близко…— Как долго вы с Йошицугу намерены бегать друг от друга? — волк вздрагивает, услышав столь внезапный вопрос. — И не нужно ничего отрицать, я не слепой. Знаешь… я никогда прежде не видел его настолько счастливым — и несчастным одновременно. — В глазах господина сияет боль, но с чем именно она связана, так и остаётся недоступным. — Прекрати терзать его сердце. И своё тоже. Я ведь вижу, что вы тянетесь друг к другу. Или ты всё ещё сомневаешься? — прищурившись, он шепчет: — Если да, то поцелуй меня прямо сейчас. И убедись, что твои чувства… надуманны.Неправильно, неправильно… как-то слишком всё неправильно. Неправильно звучат слова лиса, неправильно его сегодняшнее настроение. И растерянность Сакона, его неспособность ответить хоть что-то — это тоже неправильно. Хочется закрыть глаза и представить, что происходящее — всего лишь сон…Поддавшись мимолётному порыву, волк действительно смыкает веки. К счастью, ему хватает сил, чтобы прошептать:— Я ни в чём не сомнева… — но его мысль так и остаётся незаконченной из-за внезапно-нетерпеливого, отчаянно-горячего поцелуя, которым прижимается к его губам Мицунари. Сакон вздрагивает и пытается отвернуться, но господин в ответ на это обвивает руками его шею и целует с властной нежностью, вынуждая задыхаться от стремительно переполняющих сердце чувств. Руки спешат обнять столь желанное тело, губы жаждут ответить на столь пылкий призыв… вот только до волка слишком быстро доходит: происходящее ощущается настолько остро, что от него так и несёт откровенной фальшивостью. Сакон силой отстраняет лиса от себя и, сделав глубокий вдох, спокойно спрашивает:— Господин… зачем? — комната откатывается вперёд, призрак в его руках растворяется — и открывает взору истинного Мицунари, сидящего поодаль. Теперь Сакону становится ясно, что они оба всё это время находились на одном месте. — Зачем вы наслали на меня наваждение?Мицунари уходит от ответа, заметив:— Вот видишь, к моим иллюзиям ты тоже устойчив. Так быстро вырвался. Мы даже к самому интересному перейти не успели, — тон его холоден настолько, что Сакон ёжится. Волк смотрит на лиса, силясь понять, что именно у того на уме. Однако лицо господина совершенно непроницаемо. — Я снова задам главный вопрос: что ты чувствуешь?Всё мигом становится на свои места. Сакон тут же понимает, что желал выяснить Мицунари своей уловкой — нечестной, вызванной искренним отчаянием.А ещё он понимает, какого именно ответа от него ждут, — и, почти не задумываясь, произносит:— Я ничего не чувствую, господин. Желаю о вас заботиться — но не более того. Остальное — просто наваждение.Ещё пару мгновений лис молчит, словно опять ждёт чего-то, — но, так ничего и не дождавшись, кивает:— Замечательно. А теперь давай вернёмся к делу. Расскажи, что случилось. С самого начала и во всех подробностях.Сакон послушно исполняет указание господина и рассказывает всё — даже упоминает сына своего первого и единственного хозяина и описывает содержание иллюзии, в которую попали они с Йошицугу. Волк говорит нарочито вежливо — а точнее, так как положено, — и едва ли не высшей мере бесчувственно; кажется даже, будто не он сейчас вовсе ведёт рассказ, а кто-то иной, мёртвый сердцем, уставший от всего на свете. Теперь Сакон как никогда хорошо понимает Йошицугу и его вечное — почти — равнодушие.Ведь, когда твоя душа истощена, к миру иначе, нежели бесстрастно, и относиться не хочется.— Спасибо. Я передам всё необходимое господину Хидейоши, — прикрывает глаза Мицунари по окончании рассказа. — Можешь быть свободен. И кстати, — вдруг вспоминает он, когда Сакон, поклонившись, уже собирается покинуть комнату, — вижу, Йошицугу почти исцелён?— Так и есть, — отвечает волк. — Полагаю, уже следующий сеанс будет последним.— Рад слышать. — ?Холодно?. — Ещё раз благодарю тебя за помощь. — ?Слишком холодно?. — Я знал, что могу на тебя рассчитывать, Сакон. — ?Господин, молю, пощадите… иначе я сойду с ума?. — И как только лечение будет закончено…— …Я непременно избавлюсь от клейма, не тревожьтесь, — услужливо кивает Сакон. — Сами ведь знаете, я не терплю меток.— …Благодарю за понятливость. До завтра можешь отдыхать.Прежде чем уйти, волк не удерживается и бросает последний взгляд на Мицунари. Сейчас целитель ощущает себя в сотни раз хуже, чем в день прощания с Уконом.— Вам тоже следовало бы отдохнуть, господин, — дежурным тоном замечает волк.— Сам разберусь, — точно так же дежурно отвечает Мицунари, глядя в пустоту.Пожав плечами, целитель уходит. На душе у него не легко и не тяжело — пусто. Волков питают узы; без них они ощущают себя в высшей мере никчёмными. А прямо сейчас Сакон лишился главного источника своей силы.Прямо сейчас разорвалась последняя нить, что связывала их с лисом, — и её не восстановят никакие исцеляющие чары.Теперь между Мицунари и Саконом не осталось ничего, кроме бездушного ?господин? и ?подчинённый?.***Сакон не может уснуть, несмотря на дикую усталость, и до самого вечера бессмысленно смотрит в стену, прикрываясь тем, что якобы разбирает травы. Когда тихий шорох снаружи возвещает о приходе Йошицугу, волк возвращается в действительность лишь частично — и кажется, будто сухое ?входи? вновь произносит не он, а кто-то посторонний. Змей подбирается неслышно, подтверждая невольную догадку о том, что за фусума он шумел намеренно; взглянув на руки целителя, безотчётно терзающие один и тот же лист уже битый час, он прямо говорит:— Разговор с Мицунари не получился.— Да вы сама догадливость, господин Отани, — равнодушно отзывается Сакон. Краем глаза он замечает, что змей до сих пор не переоделся в своё тяжёлое кимоно. Возможно, понравилось ходить только с шарфом в качестве нагромождения? Но, лишь попытавшись вернуться в явь, разум вновь пугливо прячется, не желая искать ответа на заданный им же самим вопрос.Сакон никак не реагирует, когда ему на руку внезапно ложится холодная ладонь. Даже не вздрагивает, когда Йошицугу утыкается лицом ему в плечо. И лишь вздыхает, услышав:— И почему судьба заставила нас любить тех, кому мы безразличны?Они сидят так около минуты. Затем тонкие пальцы Йошицугу медленно перемещаются на запястье, поглаживая.Сакону становится стыдно, когда он понимает, что змея, в отличие от него самого, утешать некому. И как Йошицугу вообще справляется со своими чувствами, оставаясь в одиночестве? К саке у него вроде особого пристрастия нет, по женщинам он тоже не ходит… Медленно повернувшись к Йошицугу — тот поднимает голову и выжидающе смотрит в глаза, — волк произносит:— Я ведь уже говорил. Ты мне не безразличен… — он склоняется — но почти сразу замирает и спрашивает: — Кстати, зачем ты здесь?— Закончите начатое, тогда скажу, — спокойно отзывается Йошицугу. Пару мгновений Сакон думает — точнее, пытается думать, — но после решает забыть обо всём и целует змея. Волк даже позволяет себе поверить, что это бессмысленно и никаких чувств не вызовет, но, когда чужие губы отзываются с так нужной ему сейчас нежностью; когда холодная ладонь касается шеи, а затем ведёт всё ниже, забираясь под одежду, обжигая грудь… приходится перехватить тонкое запястье, дабы не сорваться.— …Я закончил.Йошицугу поднимает на него непроницаемый, но вместе с тем внимательный… и какой-то слишком очаровывающий взгляд.— Я знаю, как целуются волки, — спокойно произносит он — будто последние новости передаёт. — И ястребы. А ещё — тигры… но даже не пытайтесь спрашивать, какого именно тигра я имею в виду, — он едва заметно смущается. — А ещё я так и не укусил вас… позавчера, выходит. Тогда ещё было терпимо, а теперь яд не позволяет мне уснуть. Однако, вижу, вы слишком утомлены…— Даже не думай, Мицунари я тебе кусать больше не позволю, — сурово прерывает его Сакон. Йошицугу легко усмехается.— Так и знал. Какой же вы, однако, собственник. Полагаю, сами втайне желаете оставить на нём свой след?— Помолчи, — волк чуть крепче сжимает запястье змея. — Я сейчас не в настроении для шуток.— А я и не шучу, — отвернувшись, шепчет Йошицугу. — Только слепой не увидит, как вы на него смотрите…— А ты, значит, и правда ревнуешь?— Вы подглядели мои чувства в наваждении, — пожимает плечами змей. — Нечестно теперь этим пользоваться. Хотя не мне говорить о чести, конечно… — Помолчав немного, он внезапно выдаёт: — Да, я вас ревную. К своему лучшему другу. Хочу, чтобы вы были только моим. Теперь вам легче?— Ни капли, — Сакон вновь отворачивается к травам. — Скоро ты будешь полностью исцелён…— …Но кусать вас не перестану, — мрачнеет Йошицугу. — Вы ведь скорее сами пропадёте, нежели позволите мне и дальше убивать вашего возлюбленного…— Да прекрати же ты! — резко разворачивается Сакон. — Тебе что, так нравится причинять себе боль?— Что поделать, если мне больше ничего не остаётся? — равнодушно отвечает Йошицугу. — И меня поражает, что даже теперь вы совершенно не думаете о себе. Я ведь в первую очередь вас задеть хочу. Чтобы вы разозлились и выпустили, наконец, пар. В том, что теперь вам с Мицунари даже друзьями не быть, только ваша вина, — с каждым новым словом внутри закипает прежде неведомая волку злость — но в то же время целитель прекрасно осознаёт, что змей совершенно здесь ни при чём. Он лишь озвучивает правду — пусть и делает это слишком жестоко. Жестоко настолько, что… — А всё потому, что у вас слишком глупые принципы.— Они не глупые.— Глупые! — с неожиданным жаром возражает Йошицугу. — Сами себя загоняете в рамки — а после мучитесь! И вслед за вами мучусь я!— Тебя никто не просит сострадать мне, — низко рычит Сакон. — Я сам справлюсь со своей болью.— А я и не говорил, что ?сострадаю?, — шипит в ответ Йошицугу. Но злость почти сразу пропадает из его голоса — уступая место мучительной горечи: — Я… лишь люблю вас. И мечтаю, чтобы вы хоть раз воспользовались моими чувствами.— Я так не умею, — без раздумий говорит Сакон. — Это неправильно.— ?Неправильно?… Говорю же, глупые принципы… — змей берёт в руки его ладонь — и, открыв лицо, до дрожи ласково целует её. Сакон будто просыпается от долгого сна. Проходит лишь мгновение — и он, уже сам, касается тех губ, что преследовали его ночами; спускается к подбородку, движется вниз по шее. Йошицугу дышит неровно, опускает веки; слегка запрокидывает голову, позволяя стянуть с себя шарф. Когда Сакон, добравшись до ключиц, замирает, змей приоткрывает затуманившиеся глаза и шепчет: — Я ведь не девушка. На мне не нужно жениться.Сакон даже теряется на пару мгновений. Но затем, коснувшись волос Йошицугу, спрашивает:— Снова промок. Где же ты нашёл дождь на этот раз?— Снегопад, — просто отвечает тот. — Но в тепле снег тает, знаете ли.Сакон не удерживается от лёгкой улыбки. Вся злость мигом испаряется. Не хочется тревожиться ни о чём и ни о ком — вне этой комнаты. Хочется чувствовать и запоминать только ?здесь? и ?сейчас?.И думать — лишь о Йошицугу.— То есть ты пришёл… чтобы о поцелуях узнать? — спрашивает волк. — Или чтобы укусить меня?Змей качает головой.— И то, и другое неверно.Он нисколько не сопротивляется, когда Сакон прижимает его к себе и целует — так, как хотел всё это время: испытующе-настойчиво, до дрожи хрупкого тела, до тихого мычания в собственные губы… до жгучего желания в оледеневшей груди. Быстро… холодное пламя разносится по телу слишком быстро — и волк осознаёт, что не может больше сдерживать жажду перейти запретный рубеж.— Послушай, ты…— Было, не переживайте, — угадывает змей. — Ну, или переживайте — смотря зачем спросить хотели.Спуская ткань с белых плеч, Сакон бережно касается шрама на правом. Йошицугу вздрагивает; прижимается ближе, по привычке желая спрятаться. Волк усмехается:— В том-то и дело, что я теперь не знаю, переживать мне или нет…Змей вновь поднимает на него взгляд — укоризненный. На щеках его теплится лёгкий румянец.— Но вы ведь не остановитесь на полпути, — с надеждой говорит он. Сакон ласково гладит его по лицу; склонившись к уху, шепчет:— Полагаешь, это будет честно с моей стороны? — почувствовав, как змей начинает дрожать от этих слов, волк тихо смеётся и целует бледную скулу; Йошицугу тепло выдыхает, прикрыв глаза.— Единственный, кто сейчас ведёт себя не по чести, — это я, — произносит он, не поднимая век. — Выходит, вы так и не разозлились на меня?— А тебе этого хочется? — спрашивает Сакон.Змей, подавшись вперёд, прижимается губами к его шее. Делает глубокий вдох, сжимает прядь волос в руке. Он хочет ощущать. И именно поэтому просит:— Я желаю, чтобы вы не сдерживались… Жажду знать вас… всего…Приподнявшись, он уже сам овладевает губами волка — не то умоляя, не то требуя; прямо сейчас змей будто шагает по грани между решительностью и безрассудством. Прежде Сакон и не знал, что Йошицугу умеет быть таким… претендующим, однако теперь действия змея наконец полностью сходятся с его чувствами. Он обнимает — не стыдясь, касается — не робея; он запоминает каждую черту, теплея и тая от своих же эмоций. Сакон отвечает ему со всей возможной пылкостью — и со всей возможной заботой. Он упивается, будто музыкой, теми тихими стонами, что срываются с бледных губ, — но прикасается и целует успокаивающе; он удерживает хрупкие запястья над головой — но чутко прислушивается к ощущениям, боясь причинить хоть малейшую боль. Змей зовёт его по имени; и пусть истинное пока ему неподвластно, но даже полученное когда-то у Цуцуи прозвище в устах Йошицугу звучит… неповторимо. Неповторимо трогательно, неповторимо искренне, неповторимо тепло. Льда больше нет — он окончательно растаял, обратившись потоком безудержной нежности и бесконечной ласки. И сердце едва не разрывается от тех неподдельных эмоций, что слышны в безнадёжно-тихом:— Люблю… Как же сильно я вас люблю…Сакон не может сказать то же самое в ответ.Но, осыпая поцелуями рдеющее от чувств лицо, сжимая в руках утомлённое негой тело, волк признаётся себе в неизбежном.?Я не могу сказать подобного лишь пока?.***Мицунари уводит Сакона подальше от чужих глаз — туда, где покрытые снежным пухом ветви наверняка способны спрятать их обоих; напряжённо оглядывается, пытаясь уловить чужое присутствие. Волк, не выдержав, пробует успокоить господина мягким:— Нас никто не услышит. Говорите, что желали.Лис рассеянно кивает в ответ на его слова; обернувшись, окидывает волка слишком странным взглядом. И приказывает:— Покажи плечо.Сакон торопеет — но почти сразу устало закатывает глаза.— Счастлив знать, что вы доверяете моим словам, господин, — натянуто откликается он. — Вы за этим меня сюда так долго вели?Мицунари поджимает губы.— Я не прошу ничего сверхъестественного, — говорит он через гнетущую паузу. — Просто желаю убедиться, что ты и правда снял клеймо.— А вот я не желаю, чтобы моё личное пространство нарушали, — скрестив руки на груди, смеётся Сакон. — Даже если это вы. Зачем вам подчинённый, которому вы не верите? И вообще, вы должны были… почувствовать. Что связь разорвана.Мицунари фыркает и переключает своё внимание на дерево поблизости.— Мне в последнее время не до чувств. И особенно к тебе.— Счастлив слышать, — до последнего пытаясь оставаться дружелюбным, молвит Сакон. — Вы ведь меня нанимали поручения выполнять, а не… чувства вызывать, — он мрачно хмыкает. — Посему делаем вывод, что всё происходит так, как и положено… — волк не договаривает, поскольку Мицунари, пронзительно посмотрев на него, вдруг восклицает:— Проклятье, Сакон! Ну как можно быть таким умным — и таким глупым одновременно!Целитель ненадолго впадает в ступор.— Господин?.. — осторожно зовёт он через пару мгновений. И, кажется поняв причину злости лиса, всё так же осторожно продолжает: — Хорошо, я покажу плечо, только не ругайтесь так…— Да не в плече дело! — Мицунари беспомощно вздыхает. — Ты что, совсем не понимаешь?Сакон моргает, окончательно сбившись с толку.— Что я должен понимать, господин? — уже с опаской спрашивает он. Это заставляет Мицунари насупиться.— Ты… ты и правда тугодум! — ворчит он. — Не замечаешь очевидного! Я ведь на самом деле не хотел, чтобы ты…— Ух ты, какая сцена. Милые бранятся — только тешатся?Мицунари замолкает; Сакон холодеет. Позади раздаётся тихий шорох.— Й… Йошицугу? — дрожащим голосом говорит лис — и нервно усмехается. — Что ты здесь делаешь?— Я вас потерял. И решил найти. — Змей бесшумным призраком возникает по правую руку от волка. — А вы тут, оказывается, дела сердечные обсуждаете…— Йошицугу, прекрати немедленно, — обиженно хмурится Мицунари. — Сколько раз просил не шутить на эту тему. Мы с Саконом — просто господин и подчинённый, не более. И ничего ?сердечного? мы не обсуждали, это была деловая беседа.— Охотно верю, — подобравшись к другу, Йошицугу ободряюще касается его плеча. — Деловая беседа, ради которой вам пришлось прятаться. Разве это может вызвать подозрения? — Сакону уже смешно — особенно от вида Мицунари, который с каждым мгновением мрачнеет лишь сильней. Однако прежде, чем лис успевает ответить змею каким-нибудь колким замечанием, тот решает добить его тихим: — Однако смотритесь вы всё равно великолепно.— Да ну тебя! — не выдерживает лис. И, сердито глядя на Сакона — как будто он тут во всём виноват, — меняет тему: — В общем. Полагаю, наша беседа как раз закончилась, так что я… ухожу, вот. — С этими словами он разворачивается — но, замерев, всё-таки бросает напоследок через плечо: — Я верю тебе, Сакон. Даже не думай в этом сомневаться.Когда господин скрывается за деревьями, волк пытается начать:— Йошицугу…— Я всё слышал, — холодно откликается змей. Обернувшись, он внимательно смотрит целителю в глаза. — Вы всё-таки сняли клеймо? Вот глупый.Змей всё ещё носит шарф, не в силах привыкнуть к новому себе. Конечно, Мицунари уговорил друга показаться ему после финального сеанса — но для всех остальных лицо Йошицугу до сих пор остаётся секретом.Для всех остальных кроме Сакона, естественно.— Я поклялся себе, что не буду избавляться от метки, — произносит волк. Вздохнув, он добавляет уже чуть тише: — Но тогда я был уверен, что люблю господина.Йошицугу подходит к Сакону почти вплотную; внимательно смотрит в глаза и, взяв за руку, спрашивает:— А что же теперь?Волк склоняется к змею; воспользовавшись лишь ему доступной привилегией, сам открывает его лицо.— А теперь мне кажется, что я влюбляюсь в тебя, — произносит он, прежде чем коротко коснуться губ Йошицугу своими. Едва заметно смутившись, змей прячет лицо на груди целителя.— Это значит, что вы поможете мне расширить знания в области поцелуев?Сакон тихо смеётся в ответ на его слова:— Какое необычное толкование. Никогда ещё моё признание в симпатии не расценивали подобным образом.— И тем не менее, — откликается Йошицугу, обнимая волка за пояс. — Я хочу заранее знать, насколько вы можете быть полезны мне как исследователю.Целитель вздыхает.— Полагаю, нам стоит обсудить этот вопрос в другой раз.Змей поднимает на него слегка недоумённый взгляд.— А чем же плох этот? — как же занятно видеть его хотя бы отчасти, но растерянным… Осознав, что Йошицугу окончательно смутился под чужим взглядом и теперь намерен отвернуться, Сакон предупредительно касается его подбородка.— Этот раз плох тем, что я ещё не успел разложить все свои знания по полочкам. И в итоге могу поделиться лишь одним бесполезным фактом, — объясняет волк — и, вновь приблизившись к желанным губам, шепчет: — Из всех поцелуев, что я испытал, самые интересные были со змеями.Йошицугу недоверчиво косит взгляд в сторону.— Любопытно-то как. И сколько же змей вы перецеловали за свою жизнь? — язвительно отзывается он. Вот только Сакон чувствует, что его собеседник уже из последних сил сдерживает дрожь. И, что самое важное, даже не думает отстраняться. Желая окончательно отрезать пути к отступлению, Сакон обнимает Йошицугу за плечи. И, неотрывно глядя ему в глаза, произносит:— Какая разница, сколько? Ведь теперь все мои мысли — только об одной из них.Йошицугу вздрагивает — но уже в следующий миг сам тянется за поцелуем. Им нечего бояться; волки — чутки, а змеи — чувствительны. Никто не сумеет подобраться к ним незамеченным. Никто не сможет нарушить их уединения.И никаким внешним силам не разорвать тех уз, что всё крепче связывают две когда-то равнодушные друг к другу сущности.