Призрак прошлого (1/1)
Холодную тишину нетопленой уже несколько дней избы нарушил глухой грохот тяжелой рукой поставленного на стол пустого граненого стакана, отчего подскочили и повалились на грязную столешницу пустые бутылки из-под водки, добавив в нарушенную тишину еще и звон стекла. Но это прошло мимо его внимания. Потянувшись за очередной порцией алкоголя, он чертыхнулся, потому что и взятая им бутылка оказалась пуста, как и ее товарки рядом. Рыкнув от вспыхнувшего пьяного недовольства, он попытался на ощупь найти под столом еще, но там так же задребезжали друг о дружку порожние.- Гадство… - пробурчал он в темноту, бесцельно посидел еще немного, разглядывая темные очертания предметов, но не найдя ничего нового или интересного, с грацией пьяного медведя выбрался из-за стола, свалив и табурет, о который неловко запнулся, и неровные ряды тары. Что-то разбилось, но он продолжил на автопилоте двигаться в нужную сторону. Память тела довела его до постели, на которую он, не раздеваясь, рухнул. Очередной день для него прошел мимо в пьяном бреду и литрах сорокаградусной без закуски.Сколько прошло времени с тех пор, как он начал отмечать праздники в одиночестве, он, конечно, помнил и знал, но старался не думать об этом лишний раз. От всплывающих в голове дат становилось сначала неуютно, потом приходили на ум связанные с ними не слишком приятные воспоминания, и вместе с этим в груди разливалась горькая тоска. Он помнил, как ушли все - по одному или с кем-то вместе. Они покидали его вне зависимости от того, как он пытался их удержать. От этого его снова тянуло к бутылке, и он напивался в хлам, пытаясь залить в себе застарелую боль. Но легче не становилось. Воспоминания притуплялись лишь тогда, когда он падал на постель и засыпал. Снов о прошлом не было, они не мучили его так, как мучило на утро похмелье. И все равно он был один: и в обычнее будни, и в праздники, и в выходные. Даже в редкие моменты оказываясь ненадолго среди родственников и близких, он ощущал себя одиноко. Он видел, как неохотно родня находится рядом, как они ведут себя при нем – отстраненно-вежливо – и со временем совсем замкнулся в себе.Время шло и ничего не менялось.Вот и в этот новый год он праздновал один.
Свалив в относительную глушь еще в последних числах декабря, затарившись алкоголем и чисто номинальной закуской, он начал «праздновать» намного раньше заветной ночи. В двенадцать с тридцать первого на первое он был уже совершенно никакой. Где-то в стороне слышимо грохотал салют, что-то бубнил в уголочке включенный автоматом телевизор, а он глушил водку и думал о своем - о том, что снова один.Ночь в очередной раз сменилась пьяным утром, а потом и днем, и ночью. Слишком быстро.
Вытопленная еще в день приезда изба выстыла, но он даже не обратил на это никакого внимания, ни тогда, когда впервые зябко поежился, ни тогда, когда дыхание стало на мгновения повисать в воздухе клубочком пара. Его все сильнее мучило прошлое, образами-воспоминаниями всплывая в сознании. Он раненным зверем рычал, опрокидывал в себя очередной стакан и не мог избавиться от болезненных видений. По-новой вытаскивая из себя все, он заново переживал каждый миг, искал выходы и пытался что-то решать, с кем-то спорил, но ничего не мог никому доказать, решить. И снова водка, сизый туман в голове и пред глазами, тупое желание забыться, и тихий скрип постели, на которую он обрушился.Вот только… Его разбудил грохот.Его, казалось бы, всего лишь пять минут назад коснувшегося головой подушки, разбудил жуткий грохот открытой с ноги двери, что с чувством и надсадным хрустом со всей дури шарахнулась о бревенчатую стену. Из сеней потянуло холодом, а в комнату порывом ветра занесло туманную морозную дымку и стайку снежинок.- ..., …, …? – с чувством прохрипел раздраженный Иван, подрываясь на постели и рывком оборачиваясь к распахнутой двери.Будто по щелчку включившийся свет позволил увидеть стоящего на пороге немца, что невозмутимо опустил ногу и нагло прищелкнул каблуком, намекая, что действительно открывал дверь пинком, а после, не доставая рук из карманов поношенного темного пальто, уже более не ожидая приглашения от пытающегося взглядом испепелить его на месте русского, чуть пригнув голову, шагнул в комнату. Дверь за его спиной сама по себе с тихим скрипом закрылась, в то время как Людвиг, оглядевшись, поджал недовольно губы и разочарованно покачал головой.Пока немец осматривался, следящий за ним Брагинский внезапно поймал себя на странной мысли, что либо до сих пор не проснулся, либо с перепоя его глючит как-то совсем жутко, иначе он не мог себе объяснить, почему хмурый по-военному собранный Людвиг выглядел таким, каким он помнил его со времени последних месяцев войны: совершенно не греющий поношенный плащ поверх старой формы без нашивок и прочих опознавательных знаков. Вот только менее реальным он от этого не становился. Шаги были четко слышны, под ногами мягко поскрипывали половицы, тихо шуршала одежда, да и дыхание Лютца точно так же паром повисало в воздухе. Вот только русский никак не мог взять в толк к чему этот маскарад?- Что ты здесь забыл? – недружелюбно поинтересовался Ваня, натягивая на плечи одеяло.- Не предложишь сесть гостю? – с той же раздражающей непробиваемой невозмутимостью сухо проронил немец, сверху вниз смотря на встрепанного мрачного Россию, которого от подобного взгляда откровенно передернуло, потому что взгляд приветом из прошлого напоминал о чем-то похожем на пытку-допрос, коему подвергались его попавшиеся немцам солдаты. Россия помнил этот колючий взгляд по чужим воспоминаниям.- Ну, садись, - Иван неохотно кивнул на единственный целый, но опрокинутый стул.Людвиг благодарно качнул головой, брезгливо придержал полы плаща, переступая через свинарник и пустые бутылки, хрустнув чем-то попавшимся под сапог, и, добравшись до стола, ногой поддел табурет, который вопреки всему сразу встал на ножки, а после уверенно на него опустился.- Уж Ольге и Наталье ты мог сказать, куда отправляешься. Не в твоем стиле так волновать родню.Промолчав, Россия посильнее укутался в холодное одеяло, совершенно не согревающее в нетопленой комнате, и только тогда вспомнил о жутком похмелье, которое решило, что пора бы о себе напомнить дичайшей головной болью, крушащей черепную коробку изнутри, когда появилась свободная минутка полной тишины. Он непроизвольно скривился и стиснул в пальцах край одеяла, пережидая вспышку мигрени под пристальным взглядом чужих глаз.
Нестерпимо захотелось нагрубить.- Хватит пялиться, немец. Лучше дай мне вон ту бу… - не договорив, Брагинский осекся, когда Людвиг резко вскинул руку, то ли прося внимания, то ли таким нехитрым жестом приказывая заткнуться, что на несколько секунд заставило его задуматься, а не перегнул ли он палку с выбранным тоном.- Что ты делаешь?..- А то ты не знаешь. Подай сейчас же, - Иван повелительно указал на замеченную бутылку, на дне которой все еще оставалась водка, но Людвиг даже не шелохнулся, хотя оная была прямо под рукой.- Что ты творишь? – повторил немец, не отрывая взгляда от русского.- Какого?..- Посмотри на себя, Брагинский, - оборвал его Людвиг, и его слова стегнули холодом. – Посмотри, во что ты превратился. Ты заставляешь сестер волноваться, пропадая, не предупредив, нервируешь своими исчезновениями тех, кого называешь друзьями, отключив телефон, надираешься в одиночку до совершенно скотского состояния, - Германия чуть подался вперед, - как последний алкаш, - губы немца презрительно скривились. – Ты не тот Иван, которого я знаю. Ты просто жалок, Брагинский…- Да что ты знаешь?! – Россия дернулся из одеяла и подскочил к немцу. Сказанное Людвигом каждым произнесенным словом было похоже на пощечину. Тяжелую, болезненную и… отрезвляющую. Иван знал и понимал, что то, как он поступает со всеми не слишком корректно и красиво, но понимать самому и слышать упреком от кого-то – было слишком неприятно. Отвратительно и мерзко, потому что никто и никогда не рисковал с ним говорить так, потому что боялись. Все. Кроме Людвига. И сейчас держа немца за лацканы пальто, за которые грубо вздернул его со вновь опрокинувшегося стула, Ваня понимал и то, что Лютц прав, и то, что немец был прав, раздражало его сильнее, поэтому он не мог остановиться, выплескивая на него все свое недовольство. – Как ты смеешь говорить о том, о чем понятия не имеешь? Как?!..Иван даже задохнулся от злости и неожиданности, когда по лицу, за шиворот, под рубашку потекла холодная алкогольно-пахнущая жидкость, бутылку с которой над его головой держал выводяще спокойный немец.- Остынь, - тихо, но уверенно приказал Людвиг и отшвырнул пустую тару, прощально брякнувшую о деревянный пол.Пару мгновений Ваня сверлил Людвига взглядом, а потом выражение глаз немца неожиданно изменилось, смягчилось. Он вздохнул и, чуть помедлив, накрыл затянутыми в перчатки ладонями, судорожно стискивающие ткань пальто руки русского, после чего начал говорить снова:- Вань, ты же не дурак. Почему понимая ошибочность своих действий, ты продолжаешь делать? – Иван непроизвольно потупился, опустив взгляд на чужие ладони поверх собственных, даже сквозь выделанную кожу перчаток ощущая тепло рук, согревающих пальцы. Что-то внутри знакомо болезненно кольнуло, заставив вновь посмотреть в глаза Людвига. В них не былоунизительной жалости, не было ничего, что опустило бы русского еще сильнее, зато было то, чего Брагинскому очень часто не хватало – бескорыстное тепло и уверенное желания вытащить русского из болота воспоминаний и жалости самому к себе. Как вовремя подставленное плечо.- Посмотри, до чего ты докатился… - Иван нахмурился, и послушно обвел глазами комнату. И будто вынырнул. Он огляделся и то, что он увидел вокруг себязаставило его сморщиться: разгром и хаос из битых и целых, но пустых бутылок, шипящий, не выключенный телевизор в углу, мрачные и холодные тени по углам, не разгоняемые скудным светом, который не освещал углы, уныло раскиданные вещи.- Может, пойдешь, приведешь себя в порядок, и мыпопробуем вернуть комнате жилой вид? -Иван вновь посмотрел на немца, стоящего слишком близко. В глазах Людвига отражалось чересчур много, калейдоскопом из испытываемых им чувств, приправленных горечью, происхождения которой Россия не смог себе объяснить, но он исчезла так же быстро, как и появилась, лишь только тот опустил ресницы. – Ну что?- А сколько сейчас времени? – с небольшой заминкой, в которой он, казалось бы, обдумывал предложение, ни с того, ни с сего, спросил Иван.- Хм… - Лютц глянул в окно и пожал плечами. – Скоро начнет светать.- Рановато для завтрака, не находишь? – Россия, улыбнулся, отстраняясь от немца и смахивая с лица прилипшие влажные пряди.Германия вновь пожал плечами и стянул с рук перчатки, а после и пальто.- Пока мы разгребем эту… ммм…. свалку, что ты здесь устроил, будет как раз.- Тогда я умываться, да?- Да. И дров с крыльца захвати, а то этих,- Людвиг оглянулся на печку, - хватит только на растопку.Свежее морозное январское утро порывом холодного ветра выбило из головы остатки алкогольной дымки, забрав с собой и пульсирующую в висках боль. Иван свободно глубоко полной грудью вздохнул и успокоено улыбнулся. За спиной, за закрытой дверью комнаты слышимо возился у печи Людвиг, только своим присутствием создавая ощущение забытого комфорта и уюта с кем-то вместе. Не менее отчетливо загудел в топке огонь, загремели сдвигаемые, собираемые бутылки, перемежаясь с тихим недовольным ворчанием на немецком. Россия встряхнулся и поторопился с водными процедурами, ради которых босиком и в одной рубашке выбрался в сени, чтобы не оставлять Людвига наедине с бардаком и уборкой, которой, по-честному, он мог бы и не заниматься.Ледянаяколодезная вода взбодрила стайкой мурашек по шкуре. Конечно, совать голову в ведро было не особо здорово, но смыть водку с волос все же было необходимо. Там же на вешалке обнаружилось неизвестно откуда взявшееся на крючке полотенце - мягкое, махровое, чуть пахнущее снегом и морозом. Пока он вытирал голову, бесцельно разглядывая синие сумерки в окошке, успел окончательно продрогнуть в намокшей на плечах рубашке, да и босые ноги тоже основательно замерзли. Оставив полотенце на волосах, он выскочил на крыльцо, похватал невесть когда сложенные там поленья и торопливо вернулся в комнату, поджимая замерзшие пальцы.- Тебя только за смертью посылать, - буркнул немец, поднимая голову.- Да ладно тебе, - Ваня обезоруживающе улыбнулся, сгрузил дрова у печи и, одевшись потеплее, присоединился к уборке.Вместе дело пошло веселее.Не прошло и часа, как комната приобрела жилой вид: мусор был аккуратно упакован в пакеты и выставлен в сени, то, что можно было починить, своими руками исправил Людвиг, а то, что спасти не удалось – без сожаления сожжено или выброшено. Пока освободившийся чуть раньше Германия колдовал над завтраком, Россия заканчивал собирать и раскладывать по местам тряпки. Но на стол они уже накрывали вместе.- Как ты это сделал? – Иван кивнул на свою тарелку. – Там же почти не осталось продуктов.- Государственная тайна. Если скажу, то мне придется тебя устранить, - вполне серьезно сказал садившийся с чашкой чая Людвиг, но глаза его лукаво сверкнули.- Ты лучше просто научи меня так делать, а то в холодильнике иногда шаром покати, а жрать хочется.- Вот и ешь. Приятного аппетита.Иван благодарно кивнул и взялся за завтрак.Комнату окутала мягкая и уютная тишина с приятным потрескиванием поленьев в печи. Людвиг молча грел о чашку ладони, поглядывая то в окно, то на довольного Россию, и почти незаметно чему-то улыбался сам. И как бы немец не скрывал эту улыбку, она не укрылась от взгляда русского, вот только говорить что-то он не стал, не решившись нарушить этот момент словами. И только отчего-то старался запомнить это время, сохранить в памяти и этот уют, и самого Людвига. И не мог сообразить, почему считает это таким важным - запомнить. На задворках билась какая-то мысль, которая торопилась быть додуманной, но России было не до нее.
Внезапно скрипнул, отодвигаясь, стул, и Иван резко вскинул взгляд от своей чашки на поднявшегося на ноги немца.- Ты куда? – смотря, как решительно надевает пальто Людвиг, Ваня растерянно поднялся следом.- Извини, мне пора. Дома еще куча дел, да и брату я пообещал не задерживаться у тебя. Он же снова ворчать будет, я и так непозволительно задержался здесь, - оглянувшись на окно, за которым забрезжил рассвет, немец направился к двери, но замер на пороге, застигнутый врасплох всего одной фразой:- Останься… - Иван посмотрел прямо на обернувшегося Людвига и вновь перехватил тот отчего-то горький взгляд, но тот лишь печально улыбнулся, качнув головой.Заспиной немца распахнулась порывом дверь, запуская сизую необъяснимо возникшую дымку, в которую Людвиг не глядя шагнул. Торопясь. Без слов. Не прощаясь.Брагинский на мгновение прикрыл глаза, а когда вновь открыл их на улице ясно светило солнце, слепящее отражаясь от нетронутого снежного полотна.- Неужели заснул?..Он потянулся в постели и, бодро выпутавшись из одеяла, поднялся на ноги. Впервые за последнее время он ощущал себя выспавшимся, отдохнувшим и посвежевшим, словно бы ему за одно утро в компании немца удалось сбросить с плеч тяжелый груз. За это Людвигу бы стоило сказать спасибо. Он взял с тумбочки телефон. На экране помимо времени высвечивались еще и непринятые вызовы в огромном количестве. Но он решительно в первую очередь набрал давно знакомый номер.Гилберт взял трубку только спустя три долгих гудка.- У аппарата…- Гил, Людвиг вернулся? – не дожидаясь продолжения приветственной речи, оборвал прусса русский.- К-какой Людвиг? – ошалевший от неожиданности Байльдшмидт даже поперхнулся тем, что собирался сказать.- У тебя так много знакомых Людвигов? Соображай быстрее, я могу поговорить с твоим братом? – на том конце с запозданием потрясенно вздохнул Гилберт и как-то совсем смолк. – Гил? Позови его, пожалуйста, - вновь повторил Иван, нетерпеливо постукивая пальцами по столу, к которому отошел, чтобы допить остывший чай из своей чашки.- Нет, - внезапно зло и отрывисто отозвался прусс.- Но…- Ты не сможешь с ним поговорить ни сейчас, ни когда-либо еще!- Почему?- Брагинский, ты что там совсем упился?! – зарычал Пруссия, но тут судорожно глубоко вздохнул, то ли словно перед прыжком, то ли пытаясь таким нехитрым способом успокоиться, и после небольшой паузы тихо добавил: - Ты не сможешь с ним поговорить потому что Людвиг… умер под Берлином… в сорок пятом…От потрясения сказанным, трубка выпала из пальцев Ивана и с грохотом разлетелась о теплый деревянный пол на составляющие, а его память мигом подкинула еще парочку болезненных воспоминаний к тем, что мучили его последние несколько дней, и которые он больше всего хотел забыть: сорванные команды на немецком, растерянный загнанный взгляд, гул моторов, свист снарядов, взрыв в снежном вихре и плеске воды, последние агонизирующие крики и… искореженный крест на ладони.Но… а как же тогда стоящая на столе вторая чашка с нетронутым чаем, о которую Людвиг грел ладони? Иван взял ее в руки, повертел, убеждаясь в том, что она реальна. Кружка холодила пальцы.
А следы? Людвиг же как-то пришел? Русский неловко отставил посуду и рванулся на крыльцо. Чашка не удержавшись, опрокинулась на бок, разливая чай по столешнице… Девственно чистый, не тронутый ничьими следами снег застилал двор. Потерев ладонями лицо, Россия сел на ступени. Приглядись он чуть внимательнее ко двору рано утром, то не обнаружил бы на выпавшем за ночь свежем снегу никаких следов.Из всех Людвиг ушел первым. Нелепо исчез из его жизни, расплатившись жизнью за их ошибки. Не смог остаться и в этот раз, вернувшись призраком прошлого, чтобы выдернуть его из беспробудного пьянства и напомнить, для чего стоит жить. Чтобы просто побыть рядом. Задержаться на чуть-чуть дольше, будто это было новогодним подарком. Самым нужным, дорогим, но... Терять его второй раз было…Прерывая его раздумья, мягко вспорхнула с ветки птица, стряхнув с нее снег, и, заложив вираж над двором, плавно растаял в пушистых снежных облаках, уронив в подставленную ладонь Ивана белое перо. На память.