34. Охота на Буджума ч.3 (1/2)

Снарк — особая дичь; не поймаешь его, Как обычного зверя, друзья. Сделать всё... всё, что можно... и больше того - Мы должны сделать всё, что нельзя! Льюис Кэрролл(с). Охота на Снарка Да не построишь машины, наделенной подобием разума людского Фрэнк Герберт. Дюна. Оранжевая Экуменическая Библия. Музыка: THEODOR BASTARD — Пустота АукцЫон — Охотник Пикник — Я невидим Отступив в сумрак и прислонившись к стене, я на миг перевёл дух. А ведь едва его не испустил! Во рту было солоно от крови; языком осторожно ощупал зубы — они, к счастью, не треснули и прочно держались в деснах. Но тупая назойливая боль вытесняла все мысли, которые — я верил — ещё могли зародиться в моей гудящей голове. Отцепив полужёсткие амортизаторы и питание компенсаторов, снял оцарапанный шлем, должно быть, спасший меня от перелома шеи. Ощупал затылок, найдя всего лишь шишку средних размеров. Волосы слиплись от пота: тяжелая полусфера больше не вентилировала объем под собой: или сдохла электроника терморегуляции, или выгорела проводка. Неважно — броню пора менять целиком. Разорвав зубами полимерную упаковку, я раздробил молярами таблетку боевого стимулятора, разжевал хрустящий химикат во рту, растёр онемевшим, непослушным языком по деснам и отхлебнул из фляжки. Хотел было тут же сплюнуть, но вспомнил, что оставлять где попало свою кровь очень глупо. Глотка мгновенно заледенела, — я всполоснул рот и с трудом протолкнул в себя остатки коварного наркотика.

Вещество мгновенно всосалось в слизистую, уняло боль в деснах, прикушенном языке и, разойдясь по организму и достигнув головы, приглушило несущиеся по нервным линиям тревожные сигналы. Приятное тепло растеклось по позвоночнику, мир окрасился новыми красками, предметы приняли четкие очертания, мысли прояснились.

В голову тут же пришла мясистая материальная, из плоти и крови, мысль: архисложная нейронная сеть, как струны кифары натянутая на кости, но по большей части упрятанная под надежную крышку черепа-цитадели, локально бронированная позвоночником — по сути вот он я. В кожаном бурдюке, плотно набитом мясом и жиром... и кишочками. Воспринимаю себя таковым, ради точности. И дрожу от холода, заключенный в глухую выщербленную броню. Невероятно забавное существо. Внутренняя автоматика — расшатанная эндокринная система, коллагеновые клапаны и белковые реле, железы внутренней секреции… перевозбуждённые, перегруженные тревожными военными сводками, сигнальные линии нервного телеграфа и сведенные судорогой мышцы — моя нерезервированная ?корабельная? система жизнеобеспечения, настроенная бороться только со слабыми повреждениями, уже начала потихоньку сбоить.

Миллионы лет неряшливый, но настойчивый крупье тасовал гены исключительно в интересах казино. Стоит получить по-настоящему опасную, требующую профессиональной и своевременной помощи травму, как в этой очень давно настроенной системе случается перерегулирование. Способное запросто убить само по себе — даже без учета вызвавшей его травмы. Система по умолчанию настроена на другое. Действительно, с чего бы это должно волновать нечувствительную как транспортерная лента эволюцию? Борьба организма примата с таким уроном безнадёжна — в отсутствии медицинской помощи всё равно сыграешь в ящик, к чему стараться? Вернее, сыграешь в ящик, не успев передать эстафетную цепочку ДНК. Бесполезное приспособление, глупая растрата жизненных сил и ресурсов...

?Польза?, ?глупость?… Ещё глупее и бесполезнее давать такие оценки антропным точкам приложения, этим бледным призракам ума. Равнó бессмысленным, как и все прочие ценности абстрактного ?человека? — продукта биологических законов и диктата культуры. Лишь одна польза волновала меня — моя собственная. Мой же организм напоминал мне о его — и моём, поскольку не стоит их разделять — месте во вселенной. О спеленавшей его бездне. О безграничной пустоте того заиндевелого временного колодца, в котором даже нет нужды отсчитывать метры до его дна, и как руки не растопыривай — вверх не полетишь.

И в этой смысловой пустоте мне ничего не оставалось кроме как искать или созидать собственный смысл, который истинно ?своим? быть из-за этой неразрывной связи с миром никак и не мог. Необходимо до основания разрушить любой порядок, чтобы на его обломках, выдрав самый его фундамент, из хаоса опустевшего мира создать нечто новое. Но как это сделать, не навредив бесповоротно себе самому? И не впав в иллюзию лишь кажущегося разрушения рамок, поскольку сломаны будут лишь те, о которых я слышал от коренных обитателей комфортабельных клеток, кубов и даже теcсерактов — для самых изворотливых умов. А значит сам язык для того, что мне страстно хотелось сделать, был излишним: слова уже несли в себе пленительную ложь и яд чужой власти.

Тот угол, в который загнали меня убийцы, был вполне комфортабелен в сравнении с тем сминающим опоры здравого рассудка экзистенциональным ужасом, в который я вогнал себя сам без чьей-либо помощи.

И всё это звучало достаточно безумно, чтобы рассматривать как рабочую гипотезу. Терзания душевные заглушить было нечем. Но и незачем — я нуждался в них: они вели меня к цели, позволяли оставаться самим собой. Не растворяться. Боль же физическая мешала, — мне и так хорошо было известно, каковы мои дела: она уже донесла до меня вести о моих ранениях, — и я достаточно разумен, чтобы о них не забывать. Закрыв глаза, я, впав на миг в транс, сконцентрировался на неприятных внутренних ощущениях, подавляя их, отрицая их наличие. Но боль — неустранимое до конца напоминание о грубой телесности, друг мой и враг, не желала сдаваться. Впрочем, я и сам не был готов дойти до конца в отрицании своих чувств. К примеру, счесть наваждением стук своего перепуганного сердца. Прав джедай Бода, хотя только и в этом — нельзя отрицать свою телесность. Полностью. Но и нельзя раскармливать её верой в первичность всего этого мяса и костей, лишая себя всякой власти над событиями. Превращая себя в безответного голема, а своё ?я? — в эгоистичный, лишенный всяческой свободы воли процесс-наблюдатель. Учитывая, что моя воля, как мне уже довелось убедиться, не была безответна формирующему её миру.

Воля — не как пассивная жертва слепых словно мойры случайностей — послужит мне первой ступенью на пути к себе. Разумеется, всё это — ?окружающий? мир, моё состояние и моя власть над событиями не могут быть таковыми, какие они есть, лишь оттого, что мне так хочется. Чтобы потешить моё самолюбие. Но превратить этот процесс взаимодействия во взаимный я мог. Заглушив боль, отрицая все полученные повреждения, я и на самом деле мог ими пренебречь.

Не потому что принимал невротическое плацебо от Силы, пустышкой профанных иллюзий драпируя грубые камни из которых было сложено моё покосившееся жилище. А потому что, шлифуемые моей волей, эти едва отёсанные блоки в действительности скругляли свои неровные ребра, делали обтекаемой свою поверхность. Отлипнув от дюракритовой стены, я ощупал пояс и обшарил подсумки — оружия пригодного для настоящей драки не было. Очки окончательно восстановили все свои функции и повторили запись той внезапной стычки на посадочной платформе. Не всю: только до электрошока и в самом ужасном качестве — все камеры и сенсоры практически ослепило в тот самый миг, когда ассасины отключили свою маскировку. В бою я также не обратил внимания ни на медленный дротик, выпущенный из станнера, так и не сумевший пробить броню, ни на заблокированное светофильтром очков мощное лазерное излучение. Без защиты этих толстых линз я бы уже лишился сетчатки — выжгло бы потоком квантов… Фантазия, помноженная на техническую грамотность, немедленно предоставила ещё десяток-другой высокотехнологичных способов убийства. Моего убийства. Но, что характерно, я при всём при этом в бою не ослеп — даже за временно утратившими прозрачность линзами понимая где и как расположены окружающие предметы, что и как делает противник. Это не было похоже на резервную картинку, проецируемую на линзы — трудно не узнать этот зрительный суррогат. Я видел сам — не глазами — привычное плоское изображение, а предметы как таковые, и до сих пор чувствовал себя как ударенный обухом — именно поэтому.

Но не помнил, как именно это было! От стычки меня отдаляли считаные минуты, но я уже сомневался в достоверности обрывков воспоминаний. И ведь действительно! — изменив их, я по-настоящему мог изменить и настоящее. И будущее — хотя всё это лишь умозрительные части настоящего момента.

Подобный горячечный бред мной некогда сходу отметался, как и то болезненно-эскапистское предположение, что миры сна и яви ничем концептуально не отличаются. Или один, стоит потерять внимание, прорывается в другой. И какой из них воспринимать серьезно… или же не воспринимать — остаётся величайшей тайной. Но любой из них стоит проверять на прочность.

Я опустил веки, закрыл глаза руками и осмотрелся. Нет, ничего того, что видят глазами, я и не узрел. Но кое-что приметил.

Ко мне вновь подбирались — но кто-то иной, отличный от встреченного ранее алхимического брака оптотроники и живой плоти. Скрыться? Поохотиться самому? А ведь это нечто аморфное, неопасное. Да, неопасное! Я доверял не Силе — а своим ощущениям. Ведь Сила лжива не более чем любое иное ощущение.

Ещё раз в тщетной попытке поискал оружие. Кинжал, а тем более вибронож лишенный гарды — это, решительно, несерьёзно… Вырвался нервный смешок — но я не чувствовал себя беспомощным, — я сам ступал по своей дороге, а значит всё, что бы ни происходило, тянуло свои корни в будущее. Я пришел сюда не просто так. И оружие потерял тоже не случайно. А значит, сейчас мог выяснить насколько все те чувства, что завели сюда, текли сообразно моей воле. Стоит ли доверять этим импровизированным дорожным знакам или нет. Должно быть, иное оружие, кроме гранат и пары коротеньких клинков, мне и не понадобится. Или не понадобится уже никогда. Развернувшись, я подключился ?очками? к экстранету по заранее анонимно предоплаченному каналу. Сигнал, разумеется, легко было запеленговать, но он ничем не отличался от сотен миллионов ему подобных.

По постоянно используемой закладке в браузере вышел прямо на веб-страницу биржи убийств, зарегистрированную на одном из многочисленных хаттских доменов.

Гигантские кварталы Нал-Хатты, возведенные исключительно для поддержания голонета, скрывают в своей умопомрачительной глубине самые защищенные сервера в Галактике. Наполненные как самым мрачным и сомнительным в Галактике содержанием, так и самыми обычными порносайтами, социальными сетями и переполненными рекламой голохостингами. Последние, увы, по причине запредельной стоимости межсистемной связи доступны немногим. Но вот деловые социальные сети со скромным дизайном, корпоративные и дроидные сети раскинулись из Нал-Хатты по всей Галактике.

По объемам трафика и хранимой на серверах информации Нал-Хатта превосходит сам Корусант. Полная свобода любого шифрования и гарантии, пусть только и цифровой неприкосновенности, привлекали в хаттский голонет даже самых законопослушных бизнесменов. Которым, разумеется, ?нечего скрывать?. Увы, не всем повезло бросить якорь в этих вольных гаванях: многие правительства ставили условием ведения бизнеса хранение всех обрабатываемых персональных данных на своих же планетарных серверах. Правителям всегда не хватает власти — им нужно ещё и ещё… Словно бы они боятся задохнуться, не имея возможности втянуть дух чужой свободы, а выпустить — вонючую дымную струйку очередного закона.

Они не желали выпускать из своих загребущих лап возможность по первому же требованию узнать всё и вся о каждом своём верном и не очень подданном. Взятие же чужого имущества в заложники — давняя практика принуждения. На дальнем же кордоне Внешнего кольца такое могли и не оценить — перейдя к обсуждению своих ?прав? и ?свобод? непосредственно с помощью турболазеров, поясняя тем самым их суть.

Нет, разумеется, никаким религиозным почитанием личных данных на Внешнем кольце и не пахло! Но там за них было принято платить ?наличной? криптовалютой. А посему единой ?биг-датой? способной отслеживать поведение, привычки и даже предсказывать намерения каждого жителя и не пахло. Это было не по средствам даже хаттам. Этим дело не ограничивалось. В отличие от Республики, в пространстве хаттов тебя могут разыскивать в тысячах миров, приговорив к мучительной казни на сотнях из них, но никто и никогда не сможет отобрать твои деньги. Сама идея — арестовывать счета негодяев — кажется хаттам безумной. Опасной для стабильности своей валюты — одной из самых надежных вещей в Галактике. Стабильней которой, как говорят, только сама смерть. Республиканские кредиты могут арестовывать банки по указке властей, эта валюта подвержена инфляции и частым колебаниям курса. Иногда курс кредита, нащупав одно дно, пробивает его в стремлении к новому. Скажем, раз в двести лет. С точки зрения живущих до тысячи лет хаттов, это недопустимо часто, чтобы хранить в республиканском кредите свои накопления. Хотя мои сбережения и были функционально доступны как анонимная криптовалюта, механизм их функционирования в корне отличался и от традиционных фиатных денег, и от обеспеченных самоподдерживаемой верой в их ценность обычных криптовалют. Банки хаттов работали крайне странным образом. Деньги эти были вполне ?реальны?, они не эмитировались нажатием кнопочки и не размножались последовательным кредитованием. Если их передавали, кто-то терял такую же сумму. Просто кто-то хранил чужие металлические деньги за малый процент, получаемый при обслуживании цифровых транзакций прав собственности, делая их, таким образом, крайне подвижными — в отличие от массивных слитков, мирно лежащих в хранилище. Вера в ценность заменялась верой в надежность тех, кто хранил ценность. Но хатты не подрывали этого доверия уже многие тысячелетия, сохраняя счета дольше, чем существовала сама Галактическая Республика. Хатты признавали только обеспеченные или товарные деньги. Эти деньги не только надежны — за них ещё можно купить почти всё, что угодно. Свободы, правда, за них не купишь, как и знания, что же это такое — ?свобода?. Я, например, прямо сейчас переводил деньги на счёт биржи, совершая заказ на убийство ещё даже не существующего лица. Или лиц? Любой, кто пожелает лишить меня жизни, рискнёт навлечь на себя смертельную угрозу — ведь всякий, кто предоставит его голову и доказательства причастности к моей смерти, выслав их на специальный адрес, заслужит многомиллионное вознаграждение. Мне было плевать как на ?справедливость?, так и на бессмысленную месть — да я вообще не намеревался умирать! — но это могло отпугнуть многих любителей легкой поживы, падальщиков рискнувших добить загнанную, хромую жертву.

Пришлось перевести деньги, отложенные на корабль. Пока они могли полежать на другом счету, но с куда большей пользой. Жаль, что вернуть обратно я мог не всё — биржа снимала с меня комиссию. При всех преимуществах хаттских денег, их завидная криптографическая стойкость и внушающая уважение древность были и недостатком, делавшим транзакции далеко не мгновенными.

— Ну, минуту ещё. Мой ветер не стих… (рус), — хрипло, как простуженная ворона пропел я, — н-н-ну, минуту ещё, минуту е-ещё… Мой ветер не стих — мне нравится здесь… (рус). Фальшиво насвистывая, я медленно вышел навстречу убийцам. Или неудачникам? — Вы выглядите нелепо, — снисходительно, вместо приветствия, сказал я.

И правда — пять человек и один очень похожий на человека экзот — тилин, как мне показалось, были вооружены только холодным оружием. Двое из них не имели никакой защиты зрения, четверо — слуха, а выбранный ими наряд явно не соответствовал задаче осложнить работу детективам. Волокна одежды, частицы краски и обрывки ДНК в таком облачении оставить — плёвое дело.

Настоящие охотники за головами не ходят с такими пышными прическами; они носят перчатки, не оставляющие отпечатков, собственно, самих перчаток… перечислять можно было бесконечно. Для такой ?крупной рыбы? как я, такие убогие убийцы были почти оскорблением. Вид они имели грозный, но именно что только вид. Они явно только что высадились из аэроспидера и с оружием наперевес догнали меня — тяжёлое дыхание выдавало их. Я переводил взгляд с одного на другого, внимательно рассматривая их лица. Слабый ИИ очков подмечал их неуверенность и стресс, а также дохлые энергетические щиты. Не сдержавшись, я зычно загоготал. Убийцы, держащие в руках активированные виброклинки, переглянулись.

— Он обдолбан? — поинтересовался один человек. — Ничего умнее, как давать записать образец своего голоса не придумал? — резко оборвал я его. Ответа не последовало. — Вы идиоты, — продолжил я. — Но-но! — я аккуратно отвел перчаткой нацеленное мне в грудь острие шпаги. Я, пожалуй, мог бы убить их всех, но и меня хотя бы раз достали бы шпагой или рапирой. — С хера ли? — спросил один из каким-то чудом выследивших меня лиц.

Не чудом! Очки, в которых была открыта ?моя? страница, отобразили место и время, где и когда последний раз видели Олега — ?Кореллия, Коронет, Сектор ?Зеш?, Район 19-54, уровень 48, посадочная площадка Оск-8?. Увидели — и донесли. Но сначала узнали… Галактика слишком велика, чтобы хранить на каждой планете подробные биометрические данные на всех её жителей. Мягко говоря, не большая деревня. А уж всякие убийцы тем более не обладают возможностями куда более могущественного преступника — государства. Исключениями с дешевым интранетом, сопоставимым по размеру со всем экстранетом, были системы Корусанта, Нал-Хатты, Алсакана, Тариса, Эриаду и нескольких других миров-городов. Или город Циннагар, давно и прочно подменивший в речи название планеты, большую часть поверхности которой покрывал — Корос, что в системе ?Императрица Тета?. Но Кореллия в их число не входила.

А ведь ещё вчера меня в здешней базе данных не было! Вру — был. Но там значились лишь имя, номер паспорта и другая текстовая информация, а не детализированная голограмма с подробнейшим набором примет, включающим модель походки и даже музыкальные вкусы.

Либо я вошел в высшую лигу самых дорогих голов Галактики, либо кто-то узнал меня здесь и безо всяких электронных устройств — лично — или счёл слишком подозрительным и не поленился, вернее, не поскупился пробить по центральной базе данных, имея широкий и дорогой канал экстранета. Затем выслал за мзду малую информацию о том, что я здесь — на Кореллии.

Экстранет слишком дорог, чтобы проверять так каждого встречного. Это первые дни неплохо защищало меня от всеобщего внимания — теперь же каждая собака в любой самой зачуханной кантине будет узнавать меня в лицо, быть в курсе, сколько я стою и каковы мои сексуальные предпочтения — нашлось в моем досье и такое. Моя личность теперь будет легко и просто устанавливаться любым встречным проходимцем с голокамерой, при условии её синхронизации с местным отделением биржи убийств Тем, кто уже взял контракт, это было делать не выгодно — к чему конкуренты? Значит, был кто-то ещё. Возможно… работник отеля? Выждал время и сдал. Какой-нибудь нечистый на руку полицейский? Или штатный осведомитель из сети беспилотных такси? Впрочем, это было ожидаемо. — Во-первых, вы со мной заговорили, — я подарил им улыбку. — Только глупец разговаривает с жертвой. Свой шлем я держал на весу левой рукой, лишь ещё сильнее вводя в ступор этих дилетантов такой потрясающей беспечностью. Да и сам удивляясь этому не меньше их. — Во-вторых, — продолжил я, — интеллект, между прочим, развился и как способность проецировать чужое поведение на себя, а своё — уже на других носителей разума. Увидев награду за мою голову, вам не пришло уже в свою голову поразмыслить над тем трагическим стечением обстоятельств, которые привели к возникновению этой награды? Замечаете связь между головами? Они похожи не только тем, что в них есть рот и глаза. — Он тянет время! — крикнул один из них. — Совершенно верно! — воскликнул я. — И спасаю ваши жалкие жизни, между прочим! Вы задумывались о последствиях? — Тебя здесь ничто не защитит. Ты ранен, зелтрон. Здесь нет ни камер, ни полиции, которая тебя защитит. Чего нам опасаться?

— Пытаешься убедить себя, а не меня? Значит сомневаешься. Это хорошо, — кивнул я. — Тогда ты найдешь время проверить мои слова. — Он безоружен! — бросил тилин. Бледная его кожа пестрела ярко-оранжевыми пятнами — следы активного искусственного вмешательства в генотип.

— Мой язык длиннее и острее твоей шпаги, — не замедлил парировать я. — Но самое главное, я обладаю поразительной суперспособностью, вам недоступной, — я выдержал театральную паузу. — Я платёжеспособен. Вам следует ещё раз заглянуть на ту биржу, на которой вы подглядели моё лицо. — И что? — резко высказался один из убийц-неудачников. — Посмотри ты уже! — сказал я. — Эквивалент двухсот миллионов кредитов за наши головы, если мы его убьём, — зачитал, судя по всему, их вожак. — Отлично, — кивнул я. Транзакция прошла каких-то пять секунд назад. — Ну что? Пойдёте по домам? — Да никто не узнает, что мы его прикончили! — возник заговоривший со мной вторым. — Я уже записал наш разговор и сохранил на ?облаке?, — вздохнул я. — А ты действительно кретин…

— Эй, ведь тебя нельзя только убивать? — недоброжелательно сказал другой. — Всё еще неймётся? Жаль потраченного времени или так хочется приключений на свою задницу? Хочется лёгких денег? Чтобы почти ничего не делать, а потом раз — и купаться в электруме, ходить по дорожкам устланным кредитными чипами? — удивился я. — Так не бывает. Если хотите добыть их так же много и так же быстро как я — приготовитесь к таким же проблемам. Они не принесут вам покоя иного кроме вечного. Ах да, я ещё числюсь в Ордене Джедаев… — Дерьмо! Мы уходим! — сказал один из них.

— Эй, постойте, мы так мило общались… Да стойте же вы! — крикнул я вслед неудачникам. — Вы же хотели подзаработать? У вас всё ещё остался шанс. Компания притормозила. — Не думаю, что нам нужно с тобой связываться, — сказал один из них.

— Двадцать тысяч кредитов за любую подходящую мне шпагу или рапиру. Ну как, сойдемся на такой цене? — Наличными? — Я вам чипы — вы мне клинок. С ножнами — а вот портупея мне без надобности. Совершив обмен, компашка резво ретировалась. Рука легла на простой эфес шпаги, ощупала потертые пласталевые ножны: за трость сойдет, и намного лучше куска строительного мусора. Всё равно применять её как оружие я и не намеревался.

До пункта назначения можно было добраться пешком за пару часов, именно пешком — заодно замету следы. Сейчас я — шикарная мишень, а ведь люди более умные берут с собой на дело бластеры, от них я так ловко не уйду: на бег я не способен, а щит долго не выдержит. Ночь была на удивление тиха… Безлюдный залитый светом редких фонарей явно нежилой квартал не издавал ни звука. Серые, не обросшие словно паразитами рекламными щитами стены ясно говорили о его посещаемости. Склады, бесконечные ангары; обшарпанные заржавелые ворота каких-то цехов, кажется не размыкавшихся уже десятки лет. Двигались изредка по воздушным линиям неутомимые как муравьи грузовые дроны, проносилось, бывало, с гулом редкое такси, но на пешеходных уровнях, напоминавших своим унылым и грубым видом площадки и лестницы для обслуживания, скажем, мощного парового котла — давно и безнадежно мёртвого, не встречалось ни единой души. Кореллия — не экуменополис — так утверждают её жители. Но я сильно сомневался в этом, ибо кроме огороженных туристических зон и тщательно охраняемых заповедников, занимающих незначительную долю поверхности, всё остальное поросло складами, заводами и бесконечными корабельными доками. Да, население планеты было невелико — но много ли людей живет в гараже? Насколько я был далек от центра Коронета? Далекое загоризонтное марево и гул в Силе указывали только направление, но отсюда не были видны ни раскаленными светящимися клинками втыкающиеся в небо шпили деловых центров, ни мрачные лишенные окон корпоративные донжоны или частные вавилонские башни.

Но даже в тени таких колоссов я был более чем заметен. Просто взять и заявиться по указанному адресу я не мог. Можно было подумать, что такого безумства от меня не ожидали, но не подумать о том, что я подумал бы об этом, тоже было нельзя. Деньги — отражение бога только в пространстве хаттов, тут они тоже дают власть, но власть эта далеко не абсолютна. Не распространяется она на время, собственно судьбу, вопросы жизни и смерти. Этого пластинам сконцентрированной, холодной реальности подарить не под силу.

Но есть вещи куда более могущественные. Например, магия, разрывающая оковы свинцовой действительности. Или, иначе, Сила — если выхолостить из неё всякий дух творчества, вытравить даже запах собственной воли. Вышибить своё ?я?, стать проводником, течь сообразно чужому замыслу, пусть даже и всего мира, или просто течь… в канаву. Но где и в чём спрятаться?

Я задумчиво захромал вдоль стены, в нишах которой притаились уличные фонари, бросавшие на шершавый тротуар яркие потоки света. Под одним из них я остановился, вглядевшись в слепящий источник света.

Лампа подмигнула. И что она желает мне сказать? Не лампа, разумеется, но эта ?случайность?? Нет, даже не случайность, — что хочу поведать себе я сам? Если бы моё настоящее зависело только от прошедшего, поиски смысла в таких смутных знаках являлись бы лишь формой жалкой апофении. Помутнением рассудка. Но меня пригнало неясное чувство; сюда я пришёл влекомый смутным пророческим видением, а значит, всё происходящее было закономерно. Хотя, возможно и случайно.

Но сами слова эти — ?закономерность? и ?случайность? не являются антонимами, скользя, в действительности, по разным непересекающимся осям. Детерминированный и недетерминированный процесс равно подчиняются законам. Разным. Стохастический процесс случаен, но закономерен. Поскольку не беспричинен. Ему соответствует конкретный исход предшествующих случайных событий, которые можно назначить на ?причину?. Пусть выбор результата самого истинно случайного события всё ещё кажется мне беспричинным. Но лишь кажется. Недетерминированности или, иначе, случайности противопоставлена строгая последовательность часового механизма. Определённость. Судьба-мойра. Должно быть, Реван сейчас смеялся бы надо мной во весь голос, улови он отголоски этих мыслей. Про себя, разумеется, как он всегда и делает. А Фарланд… беспечно обманутый мной в поисках самого того или иного исхода случайного события, выслушал бы новые пояснения. Причина, пусть и её направление нельзя было установить, существовала. Той или иной ?случайности? соответствовала та или иная версия вселенной. Тот или иной ?я?. Причиной была вся вселенная… или для удобства — я — как неотъемлемая её часть. Неотъемлемая, ибо говорить о чём-либо принципиально ненаблюдаемом — то же, что и говорить о том, чего не существует. Мне не удастся проверить, будет ли существовать вселенная без меня-наблюдателя, а значит, эта гипотеза ничем не отличается от Чайника Рассела. Мне также приходилось отдавать себе отчет и в том, что ?причине? я придал более широкий смысл, чем обычно, но метафизически это была именно она.

Какая часть вселенной представляла, собственно, ?меня?? Что сковывает звенья непрерывной цепи этой одной жизни? Цепи… Дискретны, как известно, только элементарные частицы и вся вселенная. Любые границы условны, но раз уж ?я? сам выбираю — на ?себе? и остановлюсь. Лампа ещё раз мигнула. Тень моя на миг пропала и вновь черной тварью вытянулась у ног. Трудно найти более преданное существо… И такое быстрое. Каждый предмет порождает тень, а у каждой тени найдётся хозяин. Какой бы она бледной, прозрачной ни была, сколь неприметной кляксой строго титрированной тьмы, спрятавшейся от света в обрамлении сфумато, ни казалась — от неё не избавиться, пока существует отбрасывающий её предмет. Ответ был на поверхности — я мог избавиться от всякого наблюдения, не отрывая присосавшихся ко мне тонких, но многочисленных щупалец причинно-следственных связей. Оставив только их расплывающиеся тени.

Они как тонкие энтомологические булавки накалывали меня, фиксируя в устойчивом положении, не давая выпасть за край происходящего. Что же будет, если избавиться от проткнувших меня смыслов, работавших, как мне довелось убедиться, в обе стороны, я знал. Вернее, даже не знал.

Мне следовало оставить от предметов только тени, давая им наблюдать за своей единоплеменницей. Привязанной ко мне бесконечно истончающейся бледной химерой. Тем, чего, собственно, и нет даже, ведь темнота — это только отсутствие света. Отсутствие не существует. Но как смысл или идея, связывающая, казалось бы, физически случайные, беспричинные события, она имела право на жизнь. В моём сознании, — создающем или только лишь отражающем существующие и без него связи, — для теней было достаточно места. Люди и камеры будут наблюдать — но не замечать. Взирать, но не видеть именно меня.

Я зажёг над ладонью крохотный огонёк. Огонь — не как танец плазмы, а как стихию: красный цветок пожирающий, поглощающий, но вместе с тем созидающий и укрепляющий, очищающий от слабости, создающий свет и упрямо рвущийся вверх к звёздам, преодолевая болотную силу притяжения.

Умыл руки этим сиянием и затем от малой искры разжёг над ладонями небольшой костёр. Никогда ранее мне не удавалось возжечь такое масштабное пламя. Мигающий свет от огня увлекал за собой в танец крадущиеся по пятам тени. Слишком много за раз: целую свору серых мимов. Подумав немного, я вышел на свет фонаря, давая хорошенько рассмотреть себя паре ближайших голокамер: словно смотря в рыбьи глаза расстрельной команды.

Мне ничего не стоило скрываться от камер в непосредственной досягаемости, более того, я понял, что делаю это уже давно — непроизвольно. Теперь я намерено показал краешек хорошо различимой тени, а затем вновь скрыл его от камеры, держа в голове образ тени уже самой камеры. Её отбросил мой рукотворный факел. Взмах, мысль, образ, точка, кривая линия, изодранная плоскость — и от предметов остаются их блеклые проекции, а сам я всё глубже по лестнице из проекций погружался во вторичный, но не менее реальный мир мрачной перспективы.

Тени наслаивались, надвигались друг на друга, пока ничего кроме них и не осталось. Глазам моим предстала невообразимая картина — зыбкая мешанина искаженных образов, повисших на изглоданных скелетах вещей. Каждая тень падала на что-то, а затем это что-то таяло, поспешно отбрасывая свою тень. Так сохранялась связь.

Но чтобы кому-то найти меня, скрывшегося в тесных объятиях теней, нужно было подобрать весьма замысловатый, старомодный ключ. Наподобие тех, что, проворачиваясь в скважине и отодвигая ригель, огибают многочисленные изгибы и преграды. Но этот ключ должен был проскользнуть вдоль всех вывертов и тёмных мест моего сознания, породившего эту замысловатую паутину. Отмычки, рассчитанные на заводские механизмы, едва ли тут помогут, — а сделать дубликат, не имея оригинала, сможет лишь тот мастер-кузнец, что выковал и замок. В этом и заключается прелесть ручной работы. Я сделал осторожный шаг; ещё один. Донесся звук удара ножен шпаги о пласталевую площадку. Искажённый, словно продравшийся через глотку пещеры, пришедший из недр подземного разреза.

Прислушался — тени зашевелились, а звук от ударов импровизированной тростью стал более различимым. Среди теней мелькнула одна — жирным хвостатым комком угольной черноты. Я усмехнулся — у меня тоже есть Тень. Вместе веселее.

Подернутый рябью визор мешал ориентироваться в окружающем пространстве, и без того напоминающем многомерный искривленный ребус. ИскИн очков не смог выжать из этого безумия полезной информации. После мысленного вращения проекций пятимерных фигур калейдоскоп цветных теней уже не мог свести меня с ума, но у него получилось сбить меня с толку. Мазки пространства не только имели цвета, порождаемые скрытыми источниками света, но и вибрировали, издавая каждый свою собственную ноту. Каждый шаг изменял картину мира — тени, шелестя моим шифером, перебирались на новые места. Были это настоящие тени, те, что я вижу постоянно? Или это нечто более сложное, существующее в таком виде только в моём затенённом разуме? Тогда эти ?тени? — отпечатки образов реальных объектов в представшем передо мной иллюзорном мире, наполненном невидимыми проекциями предметов.

Хорошо, что мне самому не пришлось развалиться на сотню-другую шепчущих теней. Глянув на адрес — ?Сектор ?Зеш?, Район 17-44, уровень 3, 456-334, вход со двора?, — я отключил всю электронику, снял наушники и стянул напичканные электроникой линзы, словно уже приросшие к лицу. Странное чувство — будто с мясом оторвал полноценную часть себя, ощутив вмиг болезненную пустоту там, где ИскИн подменял функции, некогда выполняемые моим ленивым разумом, отказавшимся от них при первой же возможности. Очки расширяли мои возможности: система из моего мозга, глаз и этого устройства была сообразительнее одного голого меня, не только увеличивая объём поступающей информации, но и предварительно пережевывая её за пределами черепной коробки. Лишённый же интерфейса, я чувствовал себя неполноценным. Тупым.

Такое, разумеется, можно было сказать о любом техническом устройстве, даже о калькуляторе — будто он как наркотик вызывает зависимость, и стоит только от него отказаться, как рано или поздно, но неизбежно наступит ломка. Но калькулятор не прирастает настолько тесно и не вызывает деградацию навыков, которые необходимы мне как магу. Если я хочу управлять реальностью, то я должен быть максимально самодостаточен.

Также радиоволны и излучение от работающей электроники куда заметнее, чем биофизические поля. Мои чувства не работали в этих диапазонах частот, а потому я опасался, что подсознательно не смогу скрыть их в отличие от звука шагов, шороха плаща или шепота любопытного сердца. Но был в этом и иной смысл — каждое такое действие убеждало меня в моей незаметности, а уверенность эта была весомым аргументом для Силы.

Оглянувшись, едва не потерялся без привычных ориентиров: офлайн-карты как со спутниковой, так и с инерциальной системой навигации, постоянно указывающей мне, где здесь север и юг, верх и низ. В миг расстался с контактами, деньгами, музыкой, специальными базами данных, ИскИном, анализирующим поведение и мимику людей, и постоянным доступом на ряд онлайн-энциклопедий.

Затем достал свои ?трофеи?, рассчитывая воспользоваться системой навигации нерациональной. Глаз киборга — биомеханическое устройство, извлечённое из кармана, не откликнулся, не указал направление на то, что видел последний раз. Незадолго до смерти владельца этот глаз взирал на что-то явно далекое от этого квартала, или мой интерес прошёл мимо оси застывшего навсегда зрачка. Из него, как я решил, ещё можно было извлечь полезную информацию, но у его предыдущего владельца с теми, кто заманивал меня в глубь промышленной зоны, не было ничего общего. Кроме желания убить меня.

А вот перо нетерпеливо дрогнуло в руке, теперь защищённой от отравы перчаткой. Или это я так отреагировал на снятый психометрией мотив, носитель которого находился совсем недалеко от меня?

Поводив напитанным ядом и злым намерением пером, я установил направление — оно совпадало с адресом, на который меня заманивали… Интересно будет взглянуть на того, кто придумал такой хитрый план по моему упокоению.

Идти в тенях было тяжело: легко было запутаться в неузнаваемых сходу ориентирах.

Слева, глубоко подо мной вырастала из ниоткуда чудовищная тень крупного промышленного сооружения, к которому примыкала пешеходная зона, но прямо подо мной из-за избытка света и нехватки вещей, способных нести на себе чужие отпечатки бытия, повисла пугающая пустота, мир стал странно-прозрачным. То, что я ранее не мог увидеть, стало доступно взору, то же, что всегда было на виду, давая ориентироваться в дюракритовых джунглях, застили могучие тени, по виду которых трудно было догадаться, какая пара — из предмета и источника света — в иератическом слиянии родила её. Хорошо ещё, что малое число контрастных фонарей давало хоть какой-то шанс понять их положение.

Спасало лишь то, что пешеходная зона была спроектирована с учетом ?дурака?, причём не только ?дурака-человека? но и ?дурака-экзота?, а потому имела надежное ограждение, рассчитанное на самых причудливых разумных существ. Но, даже двигаясь по ней, я едва не вывалился за эту преграду, ошибочно решив, что все тени одинаково плотны.

Погоня опять начала дышать мне в затылок — это чувство я не мог перепутать ни с чем иным. Меня это не удивило — на сигнал о моём местоположении должно было слететься немало убийц. По моим пятам уже следовала пара хищных теней, сжимавших в руках что-то вытянутое, пахнущее серой и паленым мясом. Подрагивающее как жало скорпиона, почти живое. Я поспешно вжался в тень стены, пропустив их мимо себя, а затем осторожно проследовал за ними. — И куда он испарился? — тихо задала вопрос одна тень. Звук голоса пришел будто бы из сложной формы колодца. — Ты же читал, где его видели последний раз? Высадился он где-то здесь.

— Это гиблое дело — он уже ушёл отсюда. Взял такси, или вызвал свой личный аэрокар.

— Личный? На него ничего не зарегистрировано! — прошипел второй, давая мне понять, что местные административные базы данных для заинтересованных лиц не были секретом. — Думаешь, что он такой идиот, что не зарегистрировал свои вещи на подставное лицо?

— Я думаю, что он как раз-таки идиот, — не согласился первый. С трудом я мог разобрать их облик — в тенях были различимы только очертания, изломанные низведенными во тьму источниками света.

— Идиоты так долго не живут, — сухо ответил второй. — Ничего, долго он не продержится. Стоит ему попасть в поле зрения этих игрушек… — наёмник явно имел в виду их чудное оружие. Я хмыкнул про себя. Их простые органы чувств не могли и не должны были увидеть меня — я не позволял этому случиться. Но через отражения их мыслей сами собой обманывались мной и их дорогие, напичканные хитрыми сканерами пушки. Голокамера на стене или на пушке — одинаково камера. Мне не было нужды держать в уме всё это чудовищное множество взаимодействий. Это было бы похоже на бесплодную попытку возвести сверкающий стеклянными гранями небоскреб одними только голыми руками и медными, а то и каменными инструментами. Я же использовал изящную, хотя слегка и своевольную ?робототехнику? — мысленные конструкции, созданные и прочувствованные единожды в предельной сосредоточенности. Подгоняемые простыми желаниями как плетью, они вовлекали в работу лестницы ассоциаций, образы образов. И так от самого основания, сути. До целого здания. На то, чтобы возвести город, я и не покушался, но построить ?домик? — вполне.

Но эти продолжения разума словно бы отнимали мои силы и, наделённые легкой самостоятельности, пытались управлять уже мной самим. Требовалось не терять сосредоточенности на своих желаниях, чтобы не остаться в этом ?зазеркалье? навечно. Подобраться так близко и не попасть в область хотя бы действия датчиков движения я не мог — очевидно, и они не работали против меня. Как и прочие датчики.

Только теперь я сумел скрыться не от пары голокамер, как некогда неловко, раззудив до невозможного свою чувствительную паранойю, сделал это в Корусанте. Всё, что попадало в моё поле зрения и познания в Силе, могло увидеть меня, лишь обладая глубоко развитыми паранойей и абстрактным воображением. Но прежде чем лезть в логово дракона, я хотел испытать границы своих возможностей. Меня выдавал стук трости-шпаги и тяжелый шаг, но заглушить звуки я мог. Как и не дать им распространиться. Достав ставшую ненужной энергоячейку от моего потерянного пистолета, я бросил её на ?землю?, на миг отводя поток с привычного течения мыслей, давая звуку донестись до идущих впереди убийц.

Они обернулись — и в ту же секунду чувство самосохранения, ужалив меня в позвоночник, заставило броситься в сторону, активируя щит: странное оружие мгновенно открыло огонь. Моя ?трость? покатилась по полу. — Я не вижу его! — крикнул один из смазанных силуэтов. — Покажись!

Я вжался с землю, казалось, тени послушно углубили мне дорогу, я почти было обошёл, припадая на больную ногу, парочку, но стоило мне попасть в поле зрения оружия, как оно вновь дало очередь, размывая мою окутанную тенями иллюзию.

Кувырком, ударяясь локтями и коленями о металл, я ушёл в самое сгущение теней, отключив заодно щит. Меня защищали тени, а не это радиоактивное устройство, лишь выдававшее окружающим меня мерцанием. Кто и как меня увидел?! Что я упустил? Стараясь больше не допускать того, чтобы странное оружие нацеливали в меня, я захромал вдоль стены, уходя как можно дальше от парочки.

— Эй, тут шпага! — крикнул один из них. — А раньше не было. У него, наверное, какое-то продвинутое поле искажения, гляди в оба! — Эй, засранец, мы знаем, где ты! — крикнул один из них, водя срезом ствола, по счастью, не в моём направлении. Ладонь нащупала кинжал, перехватила рукоять. Поразмыслив немного, я вернул его в ножны. Вперив взор в бластеры, я понял, в чём дело. Мне не удалось увидеть, ощутить то, что находилось за пределами моего опыта. То, что находилось за пределами самых смелых предположений. Я не распознал сигнала от Силы, или от себя… пускай для удобства будет ?Сила?. Оружие это обладало своей собственной волей, желаниями, не связанными с его носителями — вовсе даже не хозяевами. И разбиралось оно в искусстве убийства не хуже сжимающих его в руках людей. Мысля странными категориям и испытывая нечеловеческого спектра эмоции, бушующие в его нейросетях. Но мысля! Обманывать его, обращаясь не к его скованному разуму было глупой затеей. Оно понимало, что такое живое и мертвое: будучи проводником по множеству необычайно кратких путей между этими состояниями. И страстно желало меня поджарить. Глубоко вдохнув и вытеснив со вздохом посторонние мысли, я внушил ИскИну, проживающему в пушках оружия, свой образ. Пушки незамедлительно высадили в него пучок плазмы, развеяв наваждение.

Я создал ещё один образ. И ещё один. Оружие сделало выводы — начав выпускать одиночные слабые заряды, пробуя мороки на прочность. Пара стволов вела себя явно разумнее живых к ним приставок, вдобавок координируя свою деятельность с помощью более совершенного протокола, чем основной галактический язык. Люди же метались, а потом встали спина к спине, не понимая, с какой стати их оружие сошло с ума. А под конец они и сами сошли с ума — ограничив самостоятельность бластеров, лишь испуганно прижавшись друг к другу. Этого я и добивался. Взяв в руки кинжал обратным хватом, я подошел к одной из теней, что обозвала меня идиотом и, даже не включая виброгенератор, направил обеими руками кинжал в его шею.

В последний миг, когда я уже замахивался оружием, тени разметало в стороны: в глаза мечом ударил свет, неожиданно навалились стены и краски. Но это не остановило меня — отточенный клинок глубоко вошел в шею, противник дёрнулся было, но не успел отшатнуться — удар всё равно достиг цели. Сила направила моё оружие — хлынула алая кровь, человек захрипел и мешком, а, вернее, пробитым бурдюком, рухнул бы на землю, но я подхватил и его тело, и оружие.

Его спутник развернулся, пока я поднимал оружие. Мы, казалось, бесконечный миг стояли напротив друг друга. Затем одновременно открыли огонь — выстрелы разорвали хрипящее тело, которым я прикрылся, моему же оппоненту хорошенько прожарило внутренности, разметав их ошметки по шершавому наземному покрытию.

Человека, который принял на себя предназначавшиеся мне выстрелы, пробило насквозь — вместе с массивной бронёй, напоминающей скафандр. Заряд после этого едва не проломил и грудную пластину моей брони.

А ведь я и вправду идиот — так рисковать не стоило… но меня вело кристально ясное чувство в Силе — то самое, какое многократно помогало мне в рукопашных схватках. Бой насмерть, всякая смертельная опасность предельно обостряли мои чувства. Стоило бы уже привыкнуть к тому, что не стоит мерить себя общими рамками. Я, конечно, не джедай — настоящий ?человек-армия?, но способен на многое. Можно было подумать, что кашей внутри брони, в которую перемололо этих несчастных, мог стать и я сам, но это было не так — это ?мог стать? относилось к случайному, а свершившееся двойное убийство случайностью не было. Брезгливо бросив на землю залитый кровью труп, я начал рассматривать трофейное оружие. Пушка была чуть более метра в длину, но толстой и весила явно меньше своей массы — её частично нивелировал встроенный репульсор. Он же гасил вибрации и помогал оружию точнее наводиться на цель. Подвижный ствол, стоило сдвинуть расположенный рядом с предохранителем переключатель ИИ, бессильно заметался в сковывающем его телесном угле. Оружие понимало, кто именно держит его в руках, но и я понимал его намерения. Предсказывая их за миг до возникновения, что и спасло меня — я моментально со всей силы бросил пушку как можно дальше от себя. Ненависть ко мне, привитая оружейному ИскИну программистом, явно перевесила чувство собственного сохранения, плазменная камера оружия перегрузилась, и спустя десятую долю секунды бластер исчез в ослепительной вспышке, отбросив меня ударной волной. Щит спас мой несчастный слух от контузии. С большим подозрением я присмотрелся ко второму бластеру, лежавшему в десятке метров от меня. Помогая себе жестом и с помощью наваждения, я убедил его, что подхожу к нему — но он никак не отреагировал.

Он проигнорировал иллюзию, успешно отличив её от действительности. Точно! — оружейный ИскИн, должно быть, получил сигнал от взорвавшегося соратника и знал, где я стоял до этого и откуда мог подойти к нему. Оценил траекторию неряшливо собранного фантома и потому не признал его достойной целью.

Проверять же и его намерения лично я не собирался. Подобрав шпагу, я заковылял подальше от места бойни. За спиной раздался очередной взрыв — оружие по неким личным причинам совершило красочный суицид.