Чехова. Моя прогнившая иллюзия (1/2)

Почему отвратительный день рождения? Почему своё второе семнадцатилетие я бы с радостью вычеркнула из памяти и забыла? Надо отдать должное Ульяне и её чудотворному чаю. Да-да, чай с марихуаной умеет отменно вышибать мозги, оставляя вместо оного вакуум, а вот что там будет вместо вакуума? Кто-то кайф поймает, кто-то отключится, а кто-то, как я, словит дичайший приступ депрессии. Мне было плохо. Настолько плохо, что словами эту боль не передашь. Тут не кошки об душу когти точили, а вырвали её из меня и рвали, грызли, играли с ней, как с клубком. Я и галлюцинации словила, поэтому не только всё это чувствовала, но и видела. Меня насквозь прогрызло одиночество. Сильное, огромное, необъятное, бездонное одиночество. Я всегда понимала, что жить одному — это жить с болью и осознанием того, что ты никому не нужен, и пусть этот выбор добровольный, но временами накатывает боль. Хочется быть кому-то нужным, полезным… хочется просто быть с кем-то, но только не одному. Что угодно, кто угодно, но лишь бы не одной… но я добровольно стала одной здесь, в этом дурдоме, и притворяюсь одной из местных, что бы не примерить на себе белую рубашку с длиннющими рукавами. Со своей дуростью я вполне могу сойти за местную, но кто знает? Может, санитары уже давно ждут меня, но из-за моей магии найти меня не могут? Мне никто не нужен — я сама справлюсь со своей болью. Со своим одиночеством. Со своими тараканами. Со всем миром, если потребуется, но я останусь одна… одна… да, одна, и точка!

Что вы все столпились, пушистые куски чёрного недоразумения? Мяукаете? Осуждаете меня? Да пошли! Пошли отсюда! Вон!

Я взяла подушку и принялась ей разгонять чёрных котов, но они не уходили, а подушка прошивала их насквозь. Призраки? Призраки, живущие в моей душе. Как вас много. И каждый из вас — это часть моей боли? Как много во мне боли, но это мой выбор, моё решение. Лучше прожить одной, но мучиться от фантомных приступов и желания быть с кем-то, чем быть с кем-то и страдать от того, что этого ?кем-то? слишком много в твоей жизни, а ты хочешь быть одной.

Да что же меня так накрыло? Ничего перед глазами не вижу, одни водопады из слёз. Неужели боли во мне и вправду так много? Сколько лет я в себе коплю эту боль? Всю жизнь, кажется. Всю жизнь страдаю одиночеством и мучаюсь от боли, мучаюсь от того, что где-то меня обидели, где-то недолюбили, где-то забыли вложить в мою голову именно то, что мне по жизни нужно, а не тот мусор, которым я сама себе забила голову и называю это самовоспитанием. Нет, не всё из этого мусор, но временами мне стоило быть совсем другой, а не вот такой, какой я была в юности.

Нужно было всего лишь разок дать сдачи, а не жить с мыслью: ?Драками дела не решаются?. Решаются. Ещё как решаются! Некоторые просто не способны понять слова, и всё им нужно доносить через боль и увечья. Эх, вот если бы я кому-то тогда лицо сломала, то от меня бы отстали. Да, было бы много не самых приятных последствий, но… но, быть может, моя гордость была бы цела?

Что толку лить слёзы по прошлому, если этого прошлого ещё даже не было? Ну да, возраст у меня соответствующий тому времени, но меня там нет. Вокруг меня лагерь, пионеры с поехавшей кукушкой и я. Вокруг себя я. Мои барьеры, заслоны, оморочки, и всё это лишь кусочки меня – милые и безобидные, обыденные, простые, однообразные. Вот так вот и приходится мне примерять на себе камуфляж, чтобы не повторить участь утраченной юности. Глупая я, глупая, но моя глупость меня устраивает. Больно? Да и чёрт с ним! Переживу, переболею, но справлюсь… реву. Как раненный лев, реву. Нет, не смогу. Я не смогу. Никогда не могла и сейчас не смогу. В мою голову пришла гениальная мысль, а именно нажраться в хлам. Я даже знаю у кого можно скоммуниздить бутылочку – у физрука.

Весь лагерь был не в себе. Кто-то смеялся, кто-то плакал, кто-то спал, а кого-то какие-то девки катали на скамейке, и этим кем-то был Семён, но тогда я его не признала. Физрук спал, как убитый, на матах. Я спокойно зашла к нему в каптёрку, перерыла её всю и нашла в ящике складного дивана целый пузырь водки. Цель выполнена, можно возвращаться.

В домик я вернулась быстро и приступила к распитию водки на одного. По этому случаю я даже стаканчик гранёный из нычки физрука прихватила. Потом верну, а может и не верну… нет, не верну, а то влетит мне потом по самые помидоры.

Ух… горячая какая. Что, организм, не пил никогда? Пей давай! Я твоё ?не хочу? спросить забыла!

Издеваюсь над собой, да? И что? Кому какое до меня дело? Даже если помру, то по мне плакать не будут. Была пионерка, да сгинула. Её и знать тут никто не знал… если только Алиса, да и та была бы не против, чтобы я лошадку двинула.

Стакан залпом? В смертники я не записывалась, но вот четвертинку могу. Могу и заливаю, занюхивая подушкой.

Водочка, водочка, водичка! И почему я опять в слезах? Ах, ну да! Мне же хреново, чёрт возьми! Опять накрывает боль. Снова на части меня рвёт.

— Мяу. Котики мяукают.

— Мяу-мяу.— Мяу-мяу, мряу.