1. (1/1)

— Кэтрин? Пожалуйста, не оставляйте меня одного... Модулированная дрожь в роботизированном голосе Саймона Джаретта была встречена лишь гнетущей тишиной.Нет, нет, нет, нет…Поселившийся где-то глубоко внутри страх рассеял его дух. В зияющем промежутке между секундами и вечностью, на перекрёстке двух временных линий, он, видимо, ненавидел её. Это было совсем не похоже на его прежнее желание пробить трещины в мониторе космической пушки. Нет, совсем не то... скорее, это был убывающий прилив, который мощно перемещался под его приёмной кожей подобно набухающим подводным течениям Бездны. По иронии судьбы, это необычное и весьма интересное чувство было грубом, но в то же время ярким. Оно затмевало собой всё остальное, включая его вызванную гелем одурманенность. Пока что он чувствовал себя живым: слишком мало, слишком поздно.— Это мой проект! Мой ?Ковчег?! – кричала Кэтрин. До самого конца она оставалась верна своему слову. ?Ковчег? принадлежал ей. Единственным признаком её присутствия была звенящая злоба, упрямо держащаяся в остатках его разума. А он что? Он был всего лишь вспомогательным продуктом её успеха и триумфа, в итоге оказавшимся выброшенным на дно океана. За ненадобностью...Отстранённые мимолётные моменты их дружеского общения и редкие ободряющие фразы теперь читались как горькая ложь. Скользкая багровая ложь. Господи, да он же всё это дерьмо выпил до дна...Предшествующий конфликт, очищенный холодным фурором. Теперь Саймон чётко видел истину: ясную как день, но ранее недоступную. Раскачивая ?Ковчег? и его мнимую ценность перед ним, словно наживку, она заставила его увидеть весь проект через себя самого. А что ещё он мог сделать? Он так отчаянно нуждался в компаньоне. Ему был жизненно необходим второй шанс. Надежда на всё это дала ему силу причинить невыразимую боль роботам с ?Эпсилона? и заткнуть свою несчастную совесть маниакальным отчаянием. Точно ведомый всей тяжестью манипуляций Чун, он преследовал её эгоистичные, рудиментарные желания, а теперь... Всё оказалось тщетно.В её словах было что-то такое, что внушало веру. Самоуверенность и внутреннюю убеждённость, которые в массовом порядке стали влиять на него. Вряд ли он был первым, кто стал жертвой её работы. Несмотря на всю грандиозность проповеди Марка Саранга о ?Непрерывности?, всё, что он оставил после себя — букет из самоубийств и кровавые лужи. Губы скривились в жалкой ухмылке. Это могло показаться иррациональным. По сравнению с грязным чистилищем, которое его окружало, даже смерть можно было бы назвать блаженством. Мимолётное забвение казалось таким сладким, чудесным...Он всего лишь искал ту цель, которая бы подстёгивала его, не позволяла упасть в небытие, давала надежду на новую жизнь. Детская наивность и незнание...Он окончательно искривился в насмешливой улыбке, а его глаза-лампочки горели в страстном стремлении к эфемерной реальности. Это убеждение... Вялое течение иссиня-чёрной крови по его венам уже давно ослабло.Верила ли Кэтрин когда-нибудь в саму себя? Свой проект? Его настоящую цену? Или колкое сомнение грызло её изнутри с каждым словом?Возможно, со стороны Саймона это звучало бы слегка прискорбно, но неистовый гнев разжёг пламя его воображения. Он мысленно вернулся к воспоминаниям о чёрном ящике Кэтрин. Сломанный звуковой байт с легкостью нарисовал тошнотворную картину. Молот опускался вниз по крутой дуге, металл обжигал мягкую слоновую кость... тошнота подступала к горлу. Если бы она была здесь, чтобы вновь произнести эти эгоистичные, омерзительные слова, он бы совершил ту же ошибку. Снова и снова. Воинственное состояние гнева и всепоглощающего самобичевания переполняли его, вырывая статику из аккордов – уродливых и голых. Его существо было смыто лёгкими ударами океанского течения. Он больше не чувствовал себя прежним Саймоном, – тем беспечным фантазёром из Торонто – теперь он всего лишь двоичный код с дефектами, застрявший в теле из чёрной жижи, которому не хватало оборудования, чтобы расплакаться. Его агония оставалась неслышной, несуществующей и сухой.Его рыдания нашёптывали воспоминания о вымершем поколении, грубо разграничивая жалкие остатки человеческих неудач. Его чувства, бытие и личность напоминали тусклые, угасающие угольки свечи. Он остался один.В его голове вспыхнуло смутное воспоминание о прежнем эго. О том, что ранним утром сидело на кровати столетие назад. Лучи майского солнца просачивались сквозь шаткие планки старых кремовых жалюзи. Эта прошлая дерьмовая жизнь в тесной квартире без отоплением и облупившимися обоями...Он пошел бы на всё, лишь бы вернуться в то время!Эшли, Джесси и он – шесть налитых кровью глазных яблок, устремлённых в экран древнего телевизора.Он скучал по ним, испытывая нестерпимую боль в груди, мешавшую ему дышать. Фотографии, разбросанные по комнате, незначительные обрывки его жизни: наполненная до краёв кружка кофе; тёплый белый песок под ногами; пастельные акварельные краски, размывающие линию горизонта. Мёртвые радостные мгновения прошлого Саймона... Сейчас было слишком трудно вспомнить все сопутствующие подробности. Он так осторожно и бережно держал их фотографию, чернила по краям которой были размазаны. Саймон и Эшли устало улыбались после долгой смены на работе. Такие невинные и юные. После несчастного случая, рассматривая эти снимки, он чувствовал себя вторгшимся: как будто исследовавшим жизнь незнакомца. Ещё не обременённым тяжёлым знанием о людской смертности.Теперь он прочувствовал это снова – редкие озарения, перерастающие в постепенное растворение. А ведь он и сам медленно угасает...Он с отчаянием пытается вызвать в памяти родственные чувства. Ведь наверняка в его сломанной памяти было что-то ещё, кроме этой крохотной квартирки. Он рылся в своём сознании, надеясь извлечь скрытый драгоценный камень, глубоко засевший в глубинах его электронной памяти. Но, несмотря на все старания, никаких узнаваемых имен он не обнаружил, кроме Эшли, Джесси, Мэтта и... Майка? Любое лицо, которое он пытался изменить в своей голове, было запутанным, скрытым в искусно наложенных тенях. Любой голос, который он пытался собрать воедино, постепенно превращался в имитацию статического диссонанса.Воспоминания выскользнули из сети его разума, как вода сквозь прогнивший ил, собираясь в спорадические всплески. Он чувствовал себя так, словно ни одно из этих воспоминаний не соединялось: как будто понимал, что коллекция этих кусочков головоломки будет уродливой даже после нескольких часов тщательного изучения.Потерять неотъемлемые части себя и столкнуться лицом к лицу с пугающей правдой своей нереальности было ужасно.Жужжащая тревога, разрывающая его нервы и мысли, подобно медленной, мучительной волне. Он чувствовал себя тревожно, но в то же время меланхолично; настороженно, но неподвижно. Он был всего лишь дефектным формированием металлических частей, электричества и структурного геля, но оплакивал старую жизнь, уже прожитую. Он существовал как клубок ошибочных противоречий.В груди у него что-то сильно болело. Это была физическая тяжесть, которая оставила свой кровавый отпечаток на обивке сиденья, превратила его конечности в тяжёлый камень. Он чувствовал себя так, словно рукопись его существования была отредактирована до неузнаваемости, размыта в воде и сморщена в пух и прах. Ничтожная маленькая ошибка, постепенно теряющая свою индивидуальность и здравомыслие на дне грёбаного океана.Оптика перевела водоворот обломков в океан. Если бы ему предложили возможность вновь ощутить этот непреклонный прилив, чередующиеся потоки тепла и льда вдоль его существа – он позволил бы разорвать себя на части, освободить от неопределённости этой трагедии. Он позволит чёрному океану похоронить разложившиеся остатки тела Райли Хербер, пока не останется ничего, кроме корпуса деформированного скафандра. И тогда придёт конец тому, кого когда-то знали как Саймона Джарета.Больше никаких старых копий, никаких сканов. Только бесконечное молчание.Воображение... растворяясь в нём, он лёг на спину, поднял взгляд на внушительную металлическую колонну и замер, пока глаза его полностью не расслабились, дабы ничего не видеть и вообще ни о чём не думать.