01. Васильковая (1/1)

Деревня Васильковая — поистине забытое богами место, которое редко навещают путники, да и то не задерживаясь надолго. Не то чтобы здесь было плохо, скорее, совсем наоборот: Васильковую окружают щедрые густые леса, да и земля тут испокон веков богата на урожай, потому местные жители никогда не знали голода. И распрей, и убийств, и набегов они тоже не знали. Просто в данном уголке рая, затерянном между васильковыми полями и столетними голубыми ивами, невыносимо скучно. Молодежь, и не только она, пытается найти развлечение в ближайшем городе, и работу с личной жизнью тоже не отказались бы там сыскать. Но, по иронии судьбы или благодаря злой шутке божеств, им приходится возвращаться в это нестерпимо тихое место, как бы сильно они его ни проклинали.

А еще Васильковая идеальна для ищущих приюта беглецов, ведь народ здесь хоть и скучающий, но добродушный. И, заприметив чужака, сразу торопятся окружить его вниманием, а то и щедротами, надеясь на интересные истории, которые разнообразят их рутину.Вот и Анже встретили на редкость бойко и радостно, будто знали ее не один год и ждали с нетерпением ее возвращения. Девушку обескуражил встреченный горячий прием, но вида она не подавала, пока осторожно шла вдоль невысоких домиков и плетенных изгородей, лишь скомканно отвечала на дружелюбные приветствия, и плотнее куталась в поношенный плащ. Путешественница была довольно худой, судя по тонким запястьям. Ее грустное лицо наполовину скрывал серый пыльный капюшон. Волосы, когда-то ослепительно пшеничные, выглядывали из-под капюшона несуразной соломкой. Привлекали внимание глаза Анже, синие, словно летнее небо, только погасшие, не живые, будто в них замерло непередаваемое горе.— Да ты на них не злись, красивая, они думают, что ты знахарка какая иль цыганка. А они, знаешь, какие говорливые? А какие байки рассказывают, заслушаешься и про работу забудешь! — подлетела к гостье дородная женщина в недорогом, но чистом платье, расшитом яркими узорами. Лицо ее было хоть и непримечательно, но приветливо, а еще на нем лежал неизгладимый отпечаток страданий, который нередко появляется на лицах обычных крестьянок, замученных пахотой и многочисленными родами.— Здравствуйте, — голос Анже почти и не звучал, а так, пытался пробиться сквозь отчаяние, что сразу подметила собеседница. — Вы не знаете, где можно снять комнату?— Как же не знать? Знаю, конечно, — женщина уперла руки в боки, внимательно разглядывая незнакомку, — у меня найдется хорошая и светлая комната.— Марана, ну ты совесть-то имей, у тебя месяц назад наемничек жил, дай и другим людям подзаработать, — возмутился сгорбленный старичок, оперевшись на свою обшарпанную ограду. Его крохотные глазки, налитые негодованием, так и горели на раскрасневшемся морщинистом лице, а губы дрожали не то от обиды, не то от преклонного возраста.— Иди проспись, старый хрыч, тебе лишь бы лясы чесать да самогонку глушить. А ей нельзя пить. На сносях она.Анже плотнее закуталась в плащ и поникла, приготовившись косуждению высыпавшихся на улицу сельчан. Она надеялась, что ее округлившийся живот не заметят, но Марана сразу все поняла, несмотря на бесформенные мешковатые одежды.Пусть Анже и слова дурного никто не сказал, только энтузиазма у местных жителей, как и добродушия, резко поубавилось. И немудрено, ведь даже своя беременная женщина — настоящая проблема. То сельдь в сахаре ей подавай, то сливовое варенье найди в три часа ночи, хотя на всю Васильковую нет ни одной сливы. А тут чужая, незнакомая особа без спутника и обручального кольца… наверняка еще ребенка нагуляла или от мужа сбежала. Не оберешься с таким подарочком судьбы хлопот.А вот Марана была не из пугливых.— Пошли в дом, красивая. За хорошую историю я с тебя денег не возьму, но с хозяйством ты уж подсоби, там, где несложно. Шить-то, надеюсь, обучена? Иль ты из городских неженок? — Марана подхватила девушку под локоток и повела за собой, сияя, как начищенная золотая тарелочка. Ведь ей перепал настоящий клад— свежие истории, да еще и со вкусом романтики или неудачной любви, что может быть лучше?— У меня есть деньги, — встрепенулась Анже и потянулась к кожаному кошельку, висевшему на тряпичном поясе.— Да тебе нужней, красивая, вон, и сапожки у тебя износилися, и плащ, как у нищенки. Ты мне с шитьем подсоби, коль не городская, но сначала умойся. А я тебя хорошенечко покормлю. И твоего малыша тоже.— Вы… очень добры, спасибо.— Тебе спасибо, красивая, а то жить совсем опостылело. Ничего ж не происходит, а все сплетни мы уже по сотне раз по косточкам с бабами разобрали, — Марана настежь распахнула входную дверь своего скромного жилища и довольно шустро закрыла ее за гостьей.Кухня была залита светом, пробивавшимся сквозь трепыхавшиеся от легкого ветерка старенькие полукружевные занавески. Женщины сидели за небольшим дубовым столом у окна и расправлялись с ароматным обедом. Каждая в своем темпе. Марана вот, не торопясь, орудовала вилкой, ведь есть ей не очень-то и хотелось. Потому что она успела сытно перекусить буквально полчаса назад. Но не сидеть же теперь без тарелки, как бедной родственнице, особенно когда не терпится услышать хоть какие-нибудь новости. Анже, в свою очередь, жадно уплетала все, чем хозяйка решила ее угостить. И солянка, и свежий румяный хлеб, и пирог с яблоками, и даже компот исчезали с такой скоростью, будто девушка не ела несколько дней.— Ох, красивая, не стесняйся, — Марана положила гостье добавки, широко улыбаясь, — у нас хоть и скучно, но земля щедрая, богатая. Многое в городе продаем, а кой чего и так дарим.— Спасибо, — Анже опять пристыженно извинилась, не поднимая глаз.— Да полно тебе, красивая, я тож была на сносях, цельных четырераза. Знаю, каково тебе. И что ребеночку надо много кушать, тоже знаю. А звать-то тебя как? — Марана насторожилась, заприметив на погасшем лице гостьи тень отчаяния и боли.— Анже.— Анже, а папка-то твоего малыша приедет? Иль нет?— Я… у него нет отца, — выдохнула девушка, отводя взгляд и на секунду позабыв об ароматном пироге.— Поматросил и бросил, — покачала головой Марана и громко отхлебнула из огромной чашки горячий чай с кусочками яблока, — ну и не печалься. В жизни все бывает. Ты вона какая красивая, даже с детем сразу себе мужика найдешь, еще и скромная, тихая. Таких мужики любят.— Да, я знаю, — прошептала Анже, пытаясь унять холодную дрожь.— А путь куда держишь?— Я… я бы хотела здесь остаться. В смысле, в вашей деревне. Может, найдется для меня брошенный дом?— Как же тебя жизнь-то побила, раз ты в наше захолустье решила податься, а не в город какой, — удивленно протянула Марана и покачала головой.— Я раньше жила в деревне, она очень далеко отсюда, и… — Анже запнулась, — и я хочу жить здесь.— Дом тебе найдем, не переживай. А пока у меня поживешь. Я вдова, мужика у меня нету. Дети выросли и почти всю работу на себя взяли, а я при доме осталася,— женщина горестно вздохнула, — опостылело мне одиночество. А тут ты. Анже едва заметно улыбнулась уголками губ.— А родители… выгнали, да? — ляпнула Марана и тут же спохватилась: — Прости, прости, красивая, эт я не подумав. Не отвечай, — она накрыла хрупкую ладошку Анже своей широкой грубой рукой, желая успокоить всполохи отчаяния, заблестевшие в глазах поникшей гостьи.— Да, — Анже убрала руку из-под ее ладони и вытерла подступающие слезы, после чего потупила взгляд, — у меня есть только Джерас. И больше никого.— Эт ты мальчонку решила Джерасом назвать? Чудаковатое имя, ну да ладно. А если девка будет? Джерасиной кликать, что ль?— У меня будет мальчик, — бесцветно ответила девушка и выпорхнула из-за стола.— Эй, красивая, прости, прости, что я в душу-то к тебе лезу, — Марана тоже вскочила, — ты садись, доешь пирог, я пока грядками займуся. Не буду больше тебя мучить своими расспросами.Анже молча и сноровисто собрала свои тарелки с приборами и тенью скользнула в сторону мойки, ничего не ответив. Но по ее погасшему взгляду было видно — слова хозяйки вонзились ей в душу, будто раскаленный нож.Дни в Васильковой тянулись один за одним, то щеголяя солнечной красотой, то опадая и шелестя под ногами, а в конце концов и вовсе стали рассыпаться белыми снежинками, окутав деревню пушистым покрывалом.К Анже местные относились осторожно, но добродушно, пусть никакой истории, даже самой крошечной, она не рассказала. Все, что о ней удалось разузнать, — она беременна, родители ее выгнали, мужа нет. И то потому, что данная информация на беглянке была огромными буквами написана. Даже Марана, как ни старалась, никаких подробностей так и не выудила.Анже пригрелась, освоилась и прижилась в доме Мараны, хотя дети хозяйки были не очень этому рады. Но ни конфликтов, ни жалоб, ни задушевных разговоров они от новой жилички не дождались, смирившись с тем, что в семье появилась молчаливая, скромная и работящая девушка-тень.Анже помогала по хозяйству довольно бойко. И с курами, и с шитьем, и с готовкой. Иной раз Марана пыталась освободить ее от выполнения некоторых обязанностей, но девушка упорно сопротивлялась, ведь только за работой ей удавалось хоть ненадолго забыться...Но совсем скоро слабость и сонливость почти приковали Анже к постели.Столь необычную беременность Марана раньше не видела, да и их деревенская повитуха тоже, а она была старухой опытной, принявшей не одну сотню родов на своем веку. Но раз у Анже ничего не болело, и выглядела она здоровой, румяной, то решили ее в город не отвозить. Спит и спит весь последний месяц перед родами, ну и хорошо. Сон, он же лечит, как в народе говорится… А то, что ребеночек небольшой и не пинается, тоже неплохо — меньше беспокойства, да и рожать будет легче.Повитуха почему-то мешкала, замучив Марану ожиданием, которая и без того была как на иголках, будто родная дочурка у нее рожает. А тут вдобавок гнетущая тишина обволокла комнату и ничем не прерывалась уже полчаса после детского крика. Еще и день выдался тяжелый, ненастный, с самого утра засыпал деревню снегом да бился об окна ледяным завывающим ветром. Благо дом у Мараны теплый, сухой и никакой холод его не возьмет, если хорошенько протопить, как сейчас.Где-то за стеной потрескивали дровишки, наполняя жилище заветным теплом, а на всех столах в доме догорали светло-голубые толстые свечи с синелистом, как требовал обычай. В Васильковой всегда старались окружить роженицу ароматом этой неказистой травы, да и просто весь дом им заполнить, дабы младенца от злых сил уберечь.— Наверно, случилось что, — Винат, старший сын Мараны, подлил масла в огонь беспокойства, правда не со зла. К названной младшей сестре он относился… никак. Вот будь она пофигуристей, да не такой примороженной, то поухаживал бы. Но Анже оказалась нескладной и холодной, как сосулька. Не было в ней ни кокетства, ни желания мило улыбаться, чем щеголяли другие деревенские девушки. Наоборот, чем ближе Винет подходил к Анже, тем больше в ее погасших глазах плескалось беспокойства и… ужаса.— Типун тебе на язык, — Марана отвесила своему детине легкий подзатыльник, взъерошив рыжие непослушные волосы, смутив немного.— Может, зайти?— Ты чой-то?? Нельзя. Не положено! Вотповитуха выйдет, тогда и можно будет. И то только мне. Мужчинам не положено к роженицам ходить, — отрезала Марана, на что ее сын тяжко вздохнул. Его обычно не шибко сильно беспокоили женские дела, но за жиличку он все-таки переживал.Наконец, спустя томительную минуту, дверь отворилась и из-за нее вынырнула невысокая старуха в белой подпоясанной робе с живым и своенравным кулем на руках.Марана подлетела к повитухе, закрыла за ней рассохшуюся дверь в спальню и уже намеревалась засыпать ее вопросами, только та их пресекла:— Цыц, не будите горемычную своими воплями, — вполголоса проскрипела старуха, — ей и без того выпал худой жребий.— Дай хоть малыша поняньчить, — прошептала Марана и потянулась к свертку из старых, но чистых тряпок, из которых новорожденный норовил выбраться.— Придушить его надобно, — ошарашила повитуха, — а горемычной скажите — подох. Лучше так для всех будет. И для него. И для вашей семьи, — шипела старуха, а потом стянула тряпку с лица младенца.Из свертка на Марану смотрел небольшой, глазастенький смуглый ребенок, на плечах, и шее у которого можно было разглядеть светлые полосы, похожие на тигриные.— У выродка этого и зубы как у зверя. И хвост есть! Это не человек, — не унималась повитуха, — поэтому от него надо избавиться.

Марана с ужасом рассматривала беспомощное существо, трепыхавшееся в тряпье. Оно не плакало, а беззвучно широко открывало ротик, в котором уже блестели маленькие клычки.Это там, в крупных городах, где кроме людей живет с десяток разных рас, рождается невесть что. А в деревне Васильковой не появилось ни одного уродца, а тут такая напасть.— Нельзя… Не по-человечески это, — прошептала Марана категорично, и вырвала из скрюченных пальцев сверток, — любила его Анже. По-своему, мож, несильно, но любила. Имя ему придумала.— Он вырастет и принесет только горе. И сам настрадается. Но это твой дом и девка твоя, вот тебе и решать, Марана, — понуро сняла с себя ответственность повитуха.— Ну и образина, — Винат поморщился, разглядывая ребенка из-за плеча матери, — может, действительно придушить? Ну что его ждет-то хорошего с такой рожей? И с хвостом в придачу?— Слушай своего сына, он старший мужчина в доме, ему виднее! — встряла старуха, прежде чем удалиться, покидая фронт семейных разборок.— Вот пусть в своем доме и командует, а для начала его построит! А это мой дом! — Марана чуть не забыла про шепот, огрызаясь.— Еще и глаза черные, блестючие, без зрачков, — Винат не сдавался, хотя, если бы дошло до дела, конечно же сбежал бы, оставив грязную работу на кого-нибудь другого, например, на мать.— Да человек он, разве не видишь? И ручки, и пальчики человечьи. А хвост… ну… может, еще и отвалится.— Его же затравят другие дети. Вырастет изгоем, на которого ни одна баба не посмотрит. Вот зачем такая жизнь убогая нужна? Уж лучше сейчас… пока не понимает ничего.— Ни мне и ни тебе решать, — Марана нахмурилась и плотнее закутала ребенка, — не ты его рожал и не ты его отец. Раз Анже ждала его, значит, любит. Как может, так и любит. Это ее дитя, понятно? — она тихонько отворила дверь и шагнула в комнату, залитую скудным дневным светом, едва пробивавшимся сквозь серо-свинцовые облака и занавески.Все помещение было окутано ароматом свечей с синелистом. Над кроватью роженицы, как положено, висел пучок из засушенных трав, среди которых оказались и васильки, и чертополох, и пара маков. По древним поверьям, данный букет, подаренный щедрой землей, обеспечит ребенка отменным здоровьем, только в случае с Джерасом что-то пошло не по плану.Анже тревожно спала под несколькими шерстяными шалями, повернув голову набок в сторону большого окна.— Твой Джерас… Он тебя любит, я знаю, — Марана осторожно положила кулек на грудь Анже, и молодая мама, открыв усталые глаза, сразу обняла его, правда без особой радости.В комнате, кроме яростных ударов ветра и завываний вьюги, ничего не было слышно.Марана не знала, с чего начать разговор, и лишь сжимала огрубевшие от работы руки.— Я уйду, как только смогу, — Анже подняла потерянный, но понимающий взгляд, какой, наверно, бывает разве что у обездвиженного зверя, который смотрит на топор замахнувшегося охотника.— Анже… ты ж пропадешь. Нельзя тебе уходить. Да еще и, — Марана покосилась на сверток, который из всех сил старался прижаться к матери, — с ним…— Значит, вместе пропадем, — постоялица обреченно улыбнулась, и катившаяся к виску слезинка сорвалась на подушку.— Оставайся. Никто не посмеет тебя тронуть. И малыша тоже. Я, мож, не староста деревни, но мой муж, отец, мать, здеся родилися и умерли. И здеся похоронены. Пусть только попробуют не считаться с моим мнением — всех прокляну!Анже удивленно встрепенулась:— Мы можем остаться? — переспросила она едва слышно.— Эт будет тяжело. Для него, для Джераса, в первую очередь, но мы справимся. Вместе. — Марана грустно улыбнулась, понимая, что бедному созданию из-за необычной внешности придется хлебнуть горя и, возможно, весь свой век провести в одиночестве, отвлекаясь молитвами да работой. Но раз Анже решила пожертвовать всем и сделать ему величайший подарок — дать жизнь, значит, так нужно. Значит, так правильно.— Ну покажи-и, — Селья не унималась, переминаясь с ножки на ногу и облокотившись на новехонькую ограду из жердей.— Что, прямо здесь? — Джерас только усмехнулся, подхватывая очередное полено, и с оглушительным треском разрубил его на две одинаковые половинки.— Веджина говорила, у тебя есть хвостик. И хвасталась, что трогала его даже, — Селья захихикала и на секунду прикусила нижнюю губу, — покажешь? Ну покажи-и. Ну жалко, что ли.— Неа.Селья отпрянула от ограды, приподняла подол расшитой юбки и весьма ловко стала перелезать через жерди, как делала не раз, и потом спрыгнула прямо на щепки, устилавшие просторный двор Джераса. Вскоре девушка стояла за широкой спиной своей цели.Джерас замер, потом отбросил в сторону увесистое полено, тяжело вздохнул, повернулся к Селье и устало посмотрел сверху вниз в ее просящие зеленые глазки.На деле Джерас был довольно юн, но так получилось, что не достигнув и двадцати лет, вымахал под два с половиной метра, раздался в плечах и с гордостью носил звание ?Самого крупного парня на деревне?. Вот и сейчас он, словно скала, нависал над Сельей, казавшейся на его фоне легкой и хрупкой тростиночкой.Красавцем Джерас себя не считал, но и уродом тоже. Хотя раньше его постоянно пытались убедить в обратном деревенские мальчишки. Это длилось ровно до того дня, как он смог дать им отпор в пятилетнем возрасте. То, что забияки были в два раза старше, Джераса не остановило, как и дубовая палка, которую один из ребят использовал в качестве решающего аргумента.В итоге вся потрепанная компания сидела на дереве и тряслась в ужасе, пока рассвирепевший Джерас пытался к ним залезть, клацая зубами, как бешеный пес. И пусть ему сильно досталось, и даже палку об хребет сломали, разбили голову до крови и украсили все тело синяками — он собирался сражаться насмерть. Спасло задир, что забраться на дерево у него никак не получалось.С тех пор конфликты с Джерасом пытались уладить исключительно мирным путем, потому что малец рос как на дрожжах и с каждым годом становился заметно сильнее сверстников. И больше. И зубастей.— Ну покажи-и, — Селья игриво пробежалась пальчиками по бурой коже руки, а потом столь же игриво принялась очерчивать контуры светлых полосок.— Ла-адно, — Джерас перехватил запястье настырной девушки, но очень осторожно, затем наклонился к ее мордашке, прищурился. — И не только его.— Не, мне один хвостик… Чего я там не видела? У меня пять братьев же, — Селья попробовала отступить, но интерес, сверкавший в изумрудных глазах, и слегка изменившийся аромат кожи выдавали ее с головой.Джерас всегда безошибочно определял желание, особенно когда девушки стояли так близко, что можно было расслышать стук их встревоженных сердечек. Вопреки всем пророчествам, прекрасный пол слетался на Джераса, как бабочки на одинокий ночник, даже несмотря на его необычную внешность. И на это были целых три причины.Хотя Джерас собственноручно построил дом для себя и матери еще в прошлом году, девушек в свое жилище он никогда не приводил, словно это был священный храм его маленькой семьи. Для пикантных целей он облюбовал пристройку, похожую на крошечный гостевой домик, где центром экспозиции стала груда матрасов и покрывал, на которые Селью и уложили.— Ай, хвости-ик же… ты обещал, — сбивчиво пролепетала она, запрокинув голову, пока Джерас пробежался языком по ее тонкой шее.— Хороший предлог, я почти поверил, — прошептал он на ухо и сноровисто принялся расплетать шнуровку ее платья.— Но мне твой хвост… на самом деле интересен, — Селья запнулась, прикусила губу и покраснела сильнее, когда лапища Джераса накрыла ее левую грудь. — А от тебя точно нельзя забеременеть? — с придыханием уточнила она.Джерас замер и внимательно посмотрел на пылающую мордашку, сладкие приоткрытые губы, алые, как спелая клубника.— Ну, — он усмехнулся и зажал между пальцами затвердевший сосок, сорвав с губ Сельи тихий стон, — никто в подоле от меня не приносил пока.Это была первая причина, почему озорные проказницы норовили запрыгнуть Джерасу в постель, иногда едва начав с ним общаться теснее. Возможность не расплачиваться за удовольствие беременностью и позором оказалась слишком заманчивой. Вот и Селья, на пару недель приехавшая в Васильковую к дальней родственнице, наслушалась сплетен и решила воспользоваться бесценным шансом.Не давая опомниться, Джерас припал к ротику Сельи и проник в него языком, властно, яростно, будто голодный зверь, как велели ему клокочущие инстинкты под взмокшей кожей. Он закопался лапищей в рыжие растрепавшиеся косы, не давая жертве освободиться.Девушка замычала и забарахталась под ним перепуганной бабочкой, упираясь ладошками сильнее.Джерас отпрянул, чувствуя внезапную смену настроения, и внимательно посмотрел на взъерошенную добычу.— Мне так не нравится. Страшно, — обиженно пискнула Селья и прикрыла небольшие груди руками.— А так? — Джерас не настойчиво, а совсем в другом ритме принялся ее целовать, едва прикасаясь, не надламывая под себя и ничего не отбирая своей недюжинной силой. Он прекрасно знал, что ему безвозмездно все отдадут и предложат, нужно лишь…Медленные и неспешные ласки успокоили девушку, распалили, и она уже сама скользила по бурой мускулистой груди озорными пальцами, прикрыв веки и жадно глотая воздух.— Ладно, будет тебе хвостик, — Джерас без тени стеснения скинул последний предмет одежды — простые серые штаны, в которых расхаживали все деревенские мужики.Дурман желания как-то резко рассеялся, когда в дневном свете, пробивавшимся сквозь потрепанные занавески, Селья увидела это. Ее глазки расширились вдвое, и она от волнения закусила нижнюю губу почти до боли.— Говоришь: ?У меня пять братьев и чего я там не видела?? — Джерас усмехнулся. — Ну-ну.— Он… настоящий? — прошептала Селья, разглядывая вторую причину популярности Джераса.— А ты потрогай, — от возбуждения его голос звучал по-другому, стал более низким, хриплым… голодным.Член Джерса был весьма внушительным, мощным и не очень-то походил на человеческий, даже по своей форме. Уздечку украшали закругленные шипчики, вплоть до темно-красной вытянутой головки, на ее венце они тоже были, но не столь явные. На стволе же проступали контуры вен, а ближе к основанию он становился толще.— Он же… не поместится, — растерянно прошептала Селья, испуганно отползая к стенке. Ее обнаженная грудь вздымалась от захлестнувших девушку чувств, а сама она пыталась прикрыться рубашкой и юбкой.— А давай проверим?

— Ну… не знаю… я, — Селья сглотнула подступивший к горлу ком и, облизнув пересохшие губы, невесомо коснулась орудия пальчиками, после чего отпрянула вновь, — горячий…— Если не хочешь, то одевайся и проваливай, — отрезал Джерас.— Нет, я… я не думала, что он настолько… большой. Веджина не говорила об этом, она… она…Девушку разрывали на части противоречивые желания. С одной стороны, в приступе паники ей хотелось сорваться с места нагишом, пусть даже потом о ее забеге судачила бы вся округа. С другой — когда еще доведется испробовать нечто подобное? В обозримом будущем у Сельи обычный муж с обычным телом, куча обычных детей и бесконечные домашние хлопоты — вязкая рутина, одним словом. Если не веселиться сейчас, пока молодость кипит под кожей и нет обручального кольца на пальце, то потом останется жалеть об упущенной возможности.

Джерас оборвал проказницу успокаивающим долгим поцелуем, решив за нее непростую дилемму, после чего снова навис сверху, подгребая худенькое и нагое тельце под себя, и удобно пристроился между ее брыкающимися ногами. Несмотря на барахтанья Сельи, он вжался в ее влажную промежность членом, и не делал больше ничего... терпеливо ждал.Джерас не знал, как это работает, одно время даже считал, что у всех людей есть такие особенности, пока Веджинане просветила. Не то чтобы его жизнь сильно изменилась после данных откровений, но многое ему стало понятнее.Третья причина популярности Джераса ручейком стекала по половым губам на скомканное платье… Через минуту Селья перестала биться и мычать, обмякнув, а ее зрачки резко расширились. Она задыхалась от всепоглощающего желания, взорвавшегося внутри, забыв про страх, доводы рассудка и мечты.Джерас прекрасно знал этот взгляд, пьяный, страстный, голодный. И этот неразборчивый шепот тоже был ему знаком, как и легкая боль, когда ногти впиваются в его дубовую кожу.— Тихо, малышка, тебе понравится, обещаю, — Джерас обхватил огромными лапами дрожащую проказницу и сильнее вжался в ее жаркое нутро. Селья не была девственницей, но ее тело оказалось невероятно узким, поэтому Джерас двигался осторожно, стараясь оставить о себе пусть и размытые, но приятные воспоминания.Селья вскрикнула, вздрогнув, когда головка вошла в нее целиком, и попыталась вжаться сильнее в своего любовника, чтобы получить его всего до упора и захлебнуться в вихре, разметавшем ее мысли и разбившем вдребезги здравый смысл. Чтобы…Джерас прекрасно знал — в одурманенном состоянии девушки не отдают себе отчета и пытаются насадиться на его член до основания, пусть это и чертовски опасно. Посему он двигался размеренно и четко, игнорируя жалкие попытки Сельи перехватить инициативу.Джерас сам толком не понимал, почему его смазка действует словно смесь афродизиака с наркотиком? Почему она заглушает боль? Почему может дать то, чего нет у обычных мужчин? Пользовался уникальным даром на полную, дабы испробовать как можно больше разных девушек. Он никому не отказывал, даже особам, обделенным красотой.— Еще… сильнее… пожалуйста, — неразборчивый шепот Сельи тонул в ее громких и несдержанных стонах, пока она цеплялась за любовника, как за спасительный канат. Джерас придерживал ее за округлые бедра, в одном темпе вбивался в непередаваемо узкое нутро. Жаркие стенки покорно расступались под его напором, тесно обволакивали, сжимали. Та абсолютная власть, которую он чувствовал, ощущал в подобные моменты, были лучшими мгновениями в жизни...Селья не выдержала и забилась под Джерасом в сладкой экстазе, стиснув его так сильно, как могла. Ее косы окончательно растрепались и волнистые пряди рассыпались по матрасу. Она запрокинула голову, широко раскрыв рот, и вжалась в любовника до хруста косточек, наслаждаясь своим персональным раем.Столь жаркие и откровенные мгновения, когда девушка, казалось бы, вся пульсирует и сгорает, жадно вдыхая последние всполохи удовольствия, для Джераса тожебыли бесценными.Вот только, кроме данных ярких моментов и желанной разрядки, Джерасу не доставалось больше ничего. Ведь он ни разу не вкушал то, что воспевали барды в каждой второй песне, — любовь. Ту самую, когда готов пожертвовать жизнью, когда готов ждать годами, когда смотришь, как она спит, и боишься лишний раз вздохнуть, дабы не спугнуть этот миг. Ни разу ни к одной из калейдоскопа барышень с разными характерами, внешностью и комплекцией он не чувствовал ничего похожего. Разве что легкое влечение, и то оно растворялось через пару дней утренней дымкой.Джерас перешел на более уверенный и жесткий темп, погружаясь в очередную пассию ровно наполовину. Ее замученное блаженством тело стало намного покорней, но все еще было просто телом, чье имя он забудет, да и лицо тоже.