Глава 4. Хрусталь и лён. (1/2)

POV ЛёшиОдному Богу известно, с каким трудом я пережил этот день.Сам виноват. Стоила ли ночь тех мучений, на которые я себя обрёк, позволив себе лишнее? Но как я ещё мог поступить?Вот уже 2 года я безнадёжно люблю Егора Корнилова. Понять это и принять было не сложно, так как я был «не таким, как все» чуть ли не с пелёнок. Мамаша у меня была немного не в себе. Когда у неё родился я, она пришла в бурный восторг и начала выращивать из меня идеального гея. Увлечение у неё такое было: из всех знакомых мужчин пытаться сделать голубков. Отец оказался исключением, очаровал её и склонил к браку. Но после моего рождения, когда мама начала делать из меня голубую марионетку, он не выдержал и сбежал к другой. А кто бы не сбежал? Мама не особо-то огорчилась по этому поводу, наоборот, обрадовалась, что сможет проводить со мной больше времени. Она меня очень любила, и я, несмотря на то, что эта женщина из меня сделала, тоже любил её.

Вот такая история.

Жилось мне несладко. Так как меня приучили быть женственным ещё с садика, было не избежать насмешек сверстников и конфликтов с воспитателями и учителями. Маму то и дело вызывали в школу и делали выговоры по поводу моего странного внешнего вида или поведения. Действительно, до второго класса мама заставляла носить меня девчачьи вещи и не разрешала подстригаться. Так я и ходил милой девчушкой с длинными русыми волосами, в кофточках с единорогами, бабочками и прочей хренью. Хорошо ещё, не заставляла юбки носить.

А били меня регулярно. Мама причитала над моими синяками и ссадинами, но, видимо, так и не поняла, что сама же в этом и виновата. А я терпел. Маму слушался беспрекословно, терпел побои, пытался дружить только с мальчиками, а девочек сторонился, всё по родительской инструкции. Но, спустя какое-то время, понял, что надо что-то менять.

Серьёзно поговорив с мамой, я отвоевал себе право носить мужскую одежду. После ещё одного разговора, закончившегося слезами и звонкой пощёчиной, мне разрешили подстричься.Когда пришёл на 1 сентября в пятый класс, меня не узнал никто. Девочки, которые раньше смеялись надо мной, стали подходить и здороваться. Те, кто избивал меня, отстали.

Я думал, что это начало новой жизни, но, как оказалось, глубоко ошибался.Изменив внешность, я не изменил свой внутренний мир. Вызвано ли это было маминым воспитанием, или это случилось, не зависимо от её желания, но в седьмом классе я влюбился в новенького. Впервые в жизни влюбился. Влюбился в мальчика.Он был невысоким, ниже меня, безумно милым и улыбчивым парнишкой, имевшим привычку постоянно сдувать с глаз свою белёсую, почти прозрачную чёлку. Да, в солнечную погоду его волосы были похожи на тончайший хрусталь. Почему-то совсем не помню его глаз, а вот волосы помню. И улыбку. Именно из-за этой улыбки его все любили. Но я – больше всех. Ведь он был первым мальчиком, который подружился со мной со времён садика. Наверное, потому что не знал, каким я был до этого года.

Мы с Мишей очень скоро стали лучшими друзьями. Остальные нашёптывали ему, что со мной лучше не водиться, но он не слушал. Если я звонил ему ночью, он всегда отвечал и долго болтал со мной, пока я не засыпал прямо с трубкой в руках. Если я звал его в гости, он тут же приходил с кучей сладостей и стопкой DVD. Если я просил его о помощи, он всегда выручал, даже если это сказывалось на его репутации или здоровье. Если я смеялся, он смеялся вместе со мной, если я плакал – заливался слезами даже больше меня самого.

Так продолжалось до весны.

С первой зеленью мама стала собираться на дачу. Я, зная, каким будет ответ, тут же спросил у неё, можно ли взять с собой друга. Она аж вся засветилась и попросила меня скорее познакомить с ним.

Миша был несказанно рад, что ему разрешили поехать со мной, и мы начали строить планы.«Целые выходные наедине!» - думал я, испытывая такое счастье, какое не испытывал ещё никогда. Мы ехали на электричке и играли в карты, слушали музыку. Сидеть с ним плечом к плечу было так приятно, так хорошо, что я готов был жить этим моментом вечность.На даче мы гоняли на великах, собирали грибы, помогали маме с огородом. Всё было обычно, без каких-либо происшествий, но на следующий день случилось то, что я не забуду никогда.

Мы возвращались с речки домой и забрели в заброшенный магазин, наше любимое «тайное» место. Миша, как всегда, запрыгнул на прилавок и стал расхаживать по нему взад-вперёд. Я же стоял и следил за ним взглядом. Просто смотреть на него было достаточно, чтобы сердце стучало, как сумасшедшее. Внезапно он остановился и посмотрел на меня. Серьёзно так, даже без своей обычной улыбки.

- Подойди, я тебе скажу кое-что. Это секрет, обещай никому не говорить, - Миша сел на прилавок и свесил ноги. Я подошёл к нему и стал ожидать продолжения, затаив дыхание. Он резко наклонился ко мне и чмокнул прямо в губы. Вообще-то, он даже не попал в губы, так, в уголок рта, но мне вдруг стало трудно дышать, и я закашлялся.Миша молчал, смотря куда-то в сторону, потом зажмурился и, крикнув «Прости!», убежал, оставив меня одного. А я просто не успел сказать ему, как это было важно для меня, стоял в шоке, осмысливая произошедшее. Очнулся только через несколько минут и бросился его искать. Миша нашёлся просто: он помогал маме вскапывать грядки. Я не стал ему мешать и решил подождать удобного момента, чтобы сказать то, что вертелось на языке почти целый год.«Люблю тебя. Я люблю тебя, люблю!».Ждать пришлось до конца дня. Миша старательно избегал меня, наверное, думал, что я злюсь. Ночью я пробрался на сеновал, где он спал, так как не переносил духоту. Поднявшись по лестнице наверх, я увидел, что Миша не спит. Он сидел и ждал, пока я поднимусь, обхватив руками колени. Потолок был низким, поэтому мне пришлось встать на корточки и ползти.

Наконец, я сел рядом и посмотрел на него, пристально, надеясь, что он заговорит первым. Но Миша отводил взгляд и молчал.Я уже открыл рот, чтобы спросить, что он хотел сказать тем поступком в магазине, как вдруг он медленно повернулся и заключил меня в крепкие объятия. Я положил ему руки на спину и прижал к себе, чувствуя, как бьётся его сердце.

- Лёш, прости меня, - тихо проговорил он мне в плечо.- Не извиняйся, ты же ничего плохого не сделал, наоборот, - я осёкся и замолчал.Миша выпустил меня из кольца рук и посмотрел, ожидая продолжения, но я уже не мог вымолвить ни слова. Меня парализовал страх: вдруг я его неправильно понял, и он чувствует совсем не то же, что я?Мы так и смотрели друг на друга, а потом, ведомые единой мыслью, сорвались с мест и стали по-детски неумело целовать друг друга, куда попало: в щёки, глаза, губы, лоб… Мы лежали на колючем душистом сене и прижимались друг к другу как можно плотнее, боясь, что всё исчезнет. Так в обнимку мы и заснули. А утром, проснувшись, долго не вставали, держась за руки и глядя друг другу в глаза.

Вечером мы вернулись в город. На следующий день пошли в школу. И всё то волшебство, которое возникло на даче, начало исчезать. Везде были глаза и уши, которые следили за нами и ждали, когда же мы оступимся, чтобы высмеять и унизить. Поэтому побыть вместе по-настоящему нам удавалось только после школы у меня или у него дома. Чаще у меня, так как мама всё видела и пыталась сделать нас ещё ближе. Думаю, она тогда уже и сосватать меня за Мишу успела.В моей комнате, запершись, мы проводили 2-3 часа каждый день. Из этого времени где-то час мы тупили и стеснялись друг друга, занимаясь посторонними бесполезными делами, а оставшееся время, преодолев стыд, просто лежали или сидели, обнявшись. Иногда целовались. Спустя несколько таких вечеров мы оба научились целоваться по-настоящему, по-взрослому. Это было странно, иногда даже смешно, но вскоре такая форма близости вошла у нас в привычку и мы стали целоваться чаще. И чем чаще мы это делали, тем сильнее я стал чувствовать что-то другое, нежели ту нежность, которую испытывал сначала. Я стал ощущать нечто жгучее, горячее внизу живота, когда Миша открывал рот навстречу моему языку. Из-за этого чувства мне хотелось большего, но я не знал, чего именно. Так мы перешли к ласкам. Сначала просто залезали руками друг другу под одежду, потом стали раздеваться.

Однажды Миша сразу с порога, только закрыв дверь на замок, снял с себя свитер и лёг на мою кровать. Я сначала опешил от такой скорости, а потом тоже снял свою футболку и лёг рядом. Опять возникло это ощущение внизу живота, ноющее, приятно тянущее. Я подумал, чего хочу больше всего, и понял: доставить ему удовольствие. Мне хотелось, чтобы Мише было хорошо. Тогда я повернулся на бок и поцеловал его в щёку. Он взволнованно посмотрел мне в глаза, и я понял, что иду в нужном направлении. Поцеловал его подбородок, потом шею. Когда я особенно нежно, с самоотдачей коснулся языком кожи под ухом, Миша впервые издал тихий стон-выдох. Я до сих пор помню, как мне с этого унесло крышу. И ему, кстати, тоже. Он, видимо, не думал, что может быть так приятно, и захотел, чтобы я почувствовал то же, что и он. Не знаю, осталось ли на моём теле хотя бы одно место, до которого тем вечером не добрались его губы и язык. Хотя, было такое место. Его мы старательно избегали. Но и это продолжалось не вечно.Когда мы уже не стеснялись друг друга и, не отвлекаясь ни на что, проводили за ласками все 2-3 часа совместного времени, случилось то, что должно было рано или поздно случиться. Водя руками по моему телу, Миша нечаянно задел ту самую запретную область, которую мы так старались не трогать. И, когда его пальцы вскользь прошлись по бугорку в штанах, я вздрогнул всем телом и сжал руками простынь. Такого удовольствия я ещё не получал. Миша заметил мою реакцию и, не долго думая, вернул руку обратно. Просто положил и держал, пока я сам тёрся о его ладонь, ища более тесно контакта. А когда он решился на большее и чуть сжал меня, я вскрикнул и кончил. От такого финала мы как-то стушевались. Я, в грязных штанах, красный от стыда, выставил его из дома раньше, чем обычно. Но на следующий день мы уже без зазрения совести ласкали друг друга под одеялом, запустив друг другу руки в штаны. Смотреть в его лицо, видеть на нём желание, удовольствие, ловить его стоны было величайшим счастьем. Закончив, мы часто засыпали, а утром проскальзывали к выходу и убегали в школу, чтобы не попасться на глаза моей маме. Однако она, похоже, была очень рада такому раскладу и тихо посмеивалась нам вслед.Я покинул этот рай солнечным летним утром. Было начало каникул, и мы с Мишей решили сходить в кино. Во время фильма мы смеялись, комментировали различные нелепые ситуации и плохую игру актёров, кидались попкорном и, пока никто не видел, трогали друг друга. Адреналина получили море, так как один раз даже чуть не попались. И вот, возвращаясь домой, мы стояли у дорожного перехода. Горел красный, но машин было немного, так что Миша решил быстренько перебежать на другую сторону. В фильмах часто показывают, как один герой спасает другого от удара машины, лихо столкнув его на обочину. Так вот: в жизни всё иначе. Я и глазом не успел моргнуть, как маршрутка на огромной скорости врезалась прямо в Мишу. Его сначала бросило на капот, а потом он скатился безжизненной куклой на асфальт, оставляя за собой на белой краске микроавтобуса красную дорожку.

Я не мог издать ни единого звука. Я просто стоял и смотрел, как к нему подбегают люди, как водитель маршрутки с мобильником в руках выскакивает из машины и начинает причитать на каком-то ближневосточном языке. На ватных ногах я подошёл к окровавленному телу и долго смотрел на него, прежде чем разрыдаться в голос. Я плакал так горько, а кричал так громко, что люди вокруг не выдерживали и тоже начинали плакать. Вскоре приехала скорая, но я не желал выпускать из рук тело Миши. Меня еле оттащили от него.

Моя первая, яркая любовь, которая принесла мне столько счастья, столько новых эмоций, умерла. Точнее, умер тот, кого я любил, но любовь осталась во мне. Она жила в моём ещё детском сердце, почерствевшем и помрачневшем всего за один день.

Мама горевала не меньше меня. Она знала, как мне плохо, и не отходила от меня ни днём, ни ночью, следила, чтобы я не сделал с собой чего-нибудь страшного. Именно благодаря ей, я справился с этой потерей и стал жить дальше. Правда, чувствовал себя, как человек с отрубленной рукой или ногой. Меня целого не стало, осталась лишь половина.

Именно в этот период жизни мама стала для меня кем-то большим, чем была раньше. Я стал её любить, как никогда. Мы стали чаще разговаривать обо всём на свете, ездить по различным музеям и магазинам, мама стала спать в моей кровати, читая на ночь «Маленького принца». И постепенно та пустота, которая образовалась там, где раньше был Миша, стала заполняться любовью к маме.

Как-то, придя домой из школы, в которую я начал ходить неделю назад, полностью восстановившись от шока, я заметил, что мама ведёт себя слишком подозрительно. Она часто щупала свою грудь, избегала моего взгляда и разговоров со мной, ставших уже обычным делом. Я немного смущался от её движений, ведь она могла несколько минут сидеть в кресле и держать руку на груди, закрыв глаза. Но, поняв в чём же дело, мне стало не до смущения. Мама легла в больницу. На химиотерапию.

Рак груди.

Её красивые волосы сбрили, под глазами залегли синяки. Я не мог на это смотреть и старался видеть её как можно реже. Нет, я до сих пор любил её, но то состояние, в котором она находилась, и вид больничной палаты нагоняли на меня такой панический ужас, что я впадал в своеобразный транс: не ел, не спал, не разговаривал. И, только вернувшись в пустую квартиру, приходил в себя.

Через месяц безрезультатного лечения мама умерла.