Глава 14.3 (2/2)

Карма посмотрел на него, как на идиота. Ну, или как на душевно больного.

- Нам с ним надо поговорить.

Рыжий поставил чашку с кофе на стол и, откинувшись на спинку стула и сложив руки на груди, ответил:- Это невозможно.- Лави, - Алма глубоко вдохнул, будто бы готовясь к глубокому прыжку. – Мне это необходимо.Бровь юноши взлетела вверх, выражая крайнюю степень заинтересованности.- Тебе?Черноволосый запустил руку в волосы и грустно улыбнулся.- Нам. Всем нам, Лави, - последовал ответ.- А ты не думаешь, что Юу этого не хочет? – тихий, едва слышный вопрос поставил парня в тупик.

- С чего ты взял?- Ты бросил его – это раз, - грубо и со сталью в голосе. – А во-вторых, у него новая жизнь.

Карма потянулся к своей чашке. Нужно было промочить горло. Говорить нормально парень не мог, и если бы сейчас он произнес хоть слово, то был бы подобен выброшенной на берег рыбе.

- Я совершил ошибку.

- Тебя это не оправдывает.Карамельные глаза прищурились, губы растянулись в усмешке.- А ты мне помог.Лучшая защита – это нападение. Лави это знал и Алма тоже. Они ведь оба игроки, только вот исход этой партии неизвестен никому из сидящих парней.

Казалось бы, прошла целая вечность, прежде чем Лави смог сказать хоть слово.

Он понимал: Карма абсолютно прав. Ведь это он подговорил врачей и отца Канды сказать тому, что в тот день погиб Алма, а не случайный пешеход, который стал невольной жертвой той злосчастной аварии.Юношу часто мучило чувство вины перед одиноким художником, Лави не мог находитьсяс ним в одном помещении, вот поэтому и пришлось исчезнуть из поля зрения Юу, причинив тому еще большую боль.

Только вот напоминать об этом не следовало.- Все люди совершают ошибки,- наконец произнес он. – Никто не застрахован. Ты не можешь…- Могу! – Алма с силой ударил кулаком по столешнице. – Потому что это стало причиной конца!

Тяжелое дыхание. Горящие ненавистью и злобой глаза, горькая усмешка на губах.- Да что ты говоришь… - прошипел рыжий, едва сдерживая нарастающий гнев. – Это ты предложил, а не я. Тебе и расхлебывать!- Ты трус. В этом есть и твоя вина, Лави.Ты извлек из этого выгоду.

- Нет…- Не ври мне. Я прекрасно знал о твоих чувствах к Канде!Лави замолчал. Сделал глубокий вдох, прикрыл глазаи… через секунду их открыл, смотря уже абсолютно равнодушным взглядом. Поднявшись с места и кинув пару купюр на стол, парень спокойно произнес:- Это тебя не касается. Ничего из этого – ни мои чувства к Юу, ни что-либо другое. Я больше не буду играть по твоим правилам. Надеюсь, больше мы не встретимся.

***Это был чарующий, завораживающий звук. Звучащий плавно, чуть надрывно и обреченно, подобно угасающей свече или же закатному солнцу, что пыталось скрыться с посторонних глаз и забрать с собой последние теплые лучи. И от исполнения его в сердце зарождалась непонятная тоска по утраченному счастью, что казалось таким призрачно-надежным, хрупким и сильным одновременно. Мелодия напоминала ему дождь за окном, прошедший недавно, – также тихо, тоскливо, подобно шепоту, с помощью которого переговаривались деревья друг с другом, она отдавалась в сердце, и боль тягуче медленно, будто бы расплавленный воск в ладонях, разливалась по телу, отдаваясь в мыслях затухающим огоньком надежды…Канда прислонился к двери, не решаясь войти в комнату, будто бы боясь спугнуть услышанное чудо – и было от чего: в стенах дома Аллен редко играл, объясняя это тем, что еще не до конца призраки прошлого отпустили его. А Канда не просил об обратном, прекрасно понимая, что Уолкер справится с этим сам, но юному дарованию нужно всего лишь подать правильный путь, и тогда его старания увенчаются успехом.Но сейчас…Сейчас Аллен играл, и сомнений никаких у него не было – это ясно дала понять звучащая мелодия.

Нет сомнений – только безграничная тоска, боль и росток еще не окрепшей надежды в светлое ?нечто?, которое простые люди именую чудом.

Нет сомнений – только уверенность в завтрашнем дне, в своих собственных силах, в своей правоте. И Юу это ощущал. Не на слух, а интуитивно, чувствуя всем сердцем то самое сокровенное, что Аллен бережно хранил и не показывал, а сейчас вдруг решил открыть доступ.Нет сомнений – только доверие, и Канда, потеряв связный поток мыслей, отдался воле воспоминаний и воображения.…Закат. Он так прекрасен. Алое полотно со всевозможными оттенками красок: белые, перистые облака, так похожие на шаль из нежнейшего шелка, что несмело набросили на плечи пианисту; небо вмиг окрасилось оттенками коричневого, желтого, оранжевого цветов, что вместе составляли сочетание нежной, немного дерзкой и чарующей гаммы; большойзолотой диск вдруг потемнел, превращаясь в налитый теплом апельсин, и вкрапления цвета сладких цитрусов тоненькими нитями тянулись через все небесное пространство, переплетаясь то и дело в маленькие, незаметные узоры. И под ярко-теплым небосводом находилось море, спокойное и спящее. Синева его манила к себе, и внутри появлялось чувство невесомого, а сердце – в последнее время такое неспокойное – вдруг бешено ударялось о ребра и пускалось вскачь.

...Красиво переливалась водная гладь в лучах уходящего солнца. Маленькие волны робко ласкали золотистый покров берега, от чего песчинки в одно мгновение становились мокрыми и тут же обсыхали, возвращая себе былую красоту…

Канда невольно улыбнулся.

Аллен играл медленно и уверено, так будто бы хотел поразить всех своим мастерством, и Юу отчетливо представлял себе как невесомо порхают тонкие пальцы над клавишами, а губы Уолкера изогнуты в подобие легкой улыбки, глаза прикрыты, и это создавало вид того, что пианист полностью отгородился от реальности, тонкие брови изогнуты – явно сосредоточен.…Яркое солнце вдруг сменил безлюдный парк, где одиноко покачивались качели, а опавшая листва шуршит под ногами от едва ощутимого ветра. В воздухе витает цветочный аромат, что так явно ассоциируется у Юу с Алленом. Но запах этот не был ароматом какого-то одного цветка…И опять закат. В парке никого, и только одинокие деревья поют шелестом листвы о своей жизни, впервые за день никого не стесняясь. И это чувство свободы настолько прекрасно, что невольно слепит от нахлынувших эмоций; мир, освещаясь лишь только теплыми лучами закатного солнца, кажется таким прекрасным и полным, и Канде на миг, всего один миг, представился тот дворик из детства в старом районе Токио и самодельные качели, что сделал для него отец.

Захотелось вернуться домой, вновь вдохнуть запах старой древесины с краской и ощутить под пальцами шершавость досок, несмело прикоснуться к стальным прутьям и раскачаться, раскачаться так высоко-высоко, чтобы Небо вдруг оказалось под ногами, а Земля – над головой…И Юу сам не понял, что произошло: его вдруг подхватили неведомые руки и по потокам воздуха, как на облаках, юноша словно переместился.Грудь сдавило, и теплая волна спокойствия и умиротворения прошлась по телу, разливаясь по сосудам и венам сладким вином счастья, что изготовил мастер своего дела – терпкое, немного теплое, с кислинкой вино опьяняло невесомостью и волшебным ароматом утраченного детства.…Канда протянул руку – холодная сталь приятно щекотала кожу. На ощупь шершавая, она вновь заставляла его чувствовать себя тем мальчишкой, что постоянно хмурил лицо и недоверчиво относился к незнакомым людям, боясь того, что окружающие ранят его. И был прав, ибо так и случалось, хоть отец всегда старался отгородить его от болезненных ощущений и несправедливостей мирских забот.Отец. Папа. Тот, кто был для него примером со смерти матери.

Тот, кто стал ему ближе, чем кто-либо, и никто и никогда не разлучит их, не разрушит эту невидимую связь, сплетенную из красных нитей судьбы, что переплетались в тысячи узлов…Он не хотел открывать глаза.

Канда хотел почувствовать ветер, что ласкал его своими руками, заботливо убирая черную непослушную прядь волос со лба, ощутить легкое прикосновение шершавых, огрубевших рук отца, что с нежностью проводили по волосам, и увидеть всю ту же теплую, такую родную улыбку на сморщенном лице… Его темные глаза всегда лучились невидимым светом, и Канда считал, что отец – временами мудрый советчик, и беззаботный старик – навечно останется его защитником. Он видел это в его глазах…Он сжал руку, и качели издали едва слышный скрип. Ветер поднял в воздух пожелтевшую листву, и во двор быстро, словно за ним гонятся, по меньшей мере, человек сто и все с дубинками, забежал мальчик лет девяти. Ребенок, отдышавшись, подошел к качелям и робко провел по железным прутьям, блаженно закрывая глазаи делая глубокий вдох.

- Юу,куда ты убежал??Что?! – Канда повернулся на голос и замер. – Быть не может…?В сторонестоял его отец. Тот, что запомнился ему – ребенку, потерявшего опору под ногами.

Канда было уже хотел окликнуть подошедшего мужчину, но… сердце пропустило удар, в уши ударил тонкий голос – такой знакомый, напевающий какой-то мотив, вызывающий неведомую волну во всем теле, и Канда испытал двоякое чувство: уходить не хотелось, но оставлять этот пьянящий голос тоже не было желания.

И тут снова неведомые руки и облака из чистейшего воздуха – и глаза открыл, а вокруг лишь только чернота с ярким светом цвета апельсинов…Что это? Наваждение ли? Сон или же реальность?Художник не знал. Мысли остановились, руки вспотели, а сердце…сердце… оно походило сейчас на бабочку, пойманную в ладонях.

Мир, воспоминание из детства теплые лучи закатного солнца, и глубокий и нежный голос – палитра из цветов заполнена.

А потом Канда вдруг отчетливо понял, что это был за голос, что вывел его из желанных воспоминаний…

Это был Аллен.Аллен, что подпевал в такт своей игре, придавая мелодии волшебство всего момента и наполняя его чувством детской радости, юношеской гордости и мудростью старика…Голос Уолкера был проводником среди нитей воспоминаний.

Только вот жаль, конечно, что саму песню Юу не слышал, и горечь утраченной возможности намертво припечатала его к полу, не давая возможности двигаться.

Но… Аллен же не откажет спеть ему еще раз?***- Подсматривать плохо. Ты не знал? – тихо проговорил Аллен, закрывая рояль. Уолкер повернулся вполоборота, слегка приоткрывая серые глаза.– Либо проходи, либо проваливай.Канда фыркнул и, нахмурившись, прошелся вперед, слегка касаясь стены руками.

- Манерам меня учить удумал, Мелкий? А силенок-то хватит? – голос художника звучал немного недовольно, но недовольство это было чем-то сродни обычной радости от того, что рядом находился такой привычный Уолкер.- Я смотрю, у тебя настроение хорошее, - улыбнулся пианист. – С чем это связано?

Канда сел рядом и осторожно прикоснулся к роялю, невесомо проведя по черной глади пальцами.

- Ты наконец-то перестал строить из себя бабу.- О, - Аллен заинтересовано приподнял брови, не сводя взгляда с тонкой руки художника.

А потом…Потом Уолкер приподнял крышку и смело коснулся клавиш, и вновь зазвучала та самая мелодия, что недавно перенесла его в самое счастливое время на свете. В то время, которое уже не каким образом вернуть не получится, как ни старался бы Юу.

В этот раз мелодия немного срывалась, словно Аллен впервые играет на родном инструменте, и японец незаметно нахмурился: с чего бы это?Слышно было, как тяжело дышал мальчишка – так, будто бы находился на виду у огромной публики и вышел в первый раз на сцену.

У него, наверное, и сердце бьется так сильно, будто бы желает выпрыгнуть из груди и унестись прочь ото всех…

Сам того не понимая, Канда решительно протянул руку, дотрагиваясь до Аллена. Пальцы пианиста на миг замерли, и Канда услышал прерывистый вздох, но потом мелодия вновь зазвучала, уже уверенней, вызывая огромную бурю непередаваемых эмоций.Этот момент… Канда никогда его не забудет. Когда он ощущал себя одним целым с мастером, когда сливался в одно целое с окружающим пространством, и сердце отбивало одинаковый ритм с прекрасной музыкой – все очарование небесных просторов, ощущение Свободы и счастья, полузабытые воспоминания стали едины.

И не разорвать.

Крепко-крепко они сплелись, и узелок был настолько прочен, что нет ничего, что могло повредить его целостность.Да и нужно было это?

Канда подумал, что нет.Мелодия затихла, руки замерли на секунду, и Аллен, наконец, снова открыл глаза. Японец чувствовал на себе его внимательный взгляд из-под отпущенных ресниц, его прерывистое дыхание как после марафона, и казалось, весь мир поник перед этим очарованием…- Канда, - голос Аллена заметно дрожал. – Что думаешь?

Странно, чтобы Мелкий интересовался его отношением к музыке. Аллен же никогда не просил его озвучить свое мнение по поводу той или иной композиции, что иногда удавалось слышать художнику.

Так что же сейчас?Подумав немного, Канда с секунду помолчал, а потом, явно подбирая слова, пытался произнести что-то вразумительное, но голос, видно, подвел его, поэтому брюнет смог произнести только пару слов, которые сказали Аллену намного больше, чем хваленые отзывы поклонников его творчества:- Это сильно. Настолько, что теряешь реальность и оказываешься так далеко-далеко в воспоминаниях, которые, казалось бы, ты забыл навсегда. Но тут… - Юу вновь замолчал на секунду, - тут… тут наоборот, оно восстало. Это красиво, Мелкий.

И если бы в тот момент Канда мог увидеть глаза своего друга, то они бы сказали ему все без слов: в серых омутах плескалось столько счастья и непередаваемого восторга, что невольно казалось, это чарующее притяжение заманит в глубины, из которых не выбраться; серое небо вдруг стало теплым, и радость плескалась в море удовольствия, переливаясь через край, наполняя собой все, до чего можно было дотянуться.Аллен был счастлив.- Спасибо, - ком от переполнявших его чувств мешал говорить, но Уолкер четко понимал, что должен сказать Канде то, что накопилось у него в глубине души. – Я рад, что ты смог почувствовать это. Действительно рад, Канда, потому что…- Кто автор? – вдруг перебил его брюнет.- Ты не поверишь мне.- Мелкий…- Хорошо, - усмехнувшись и набрав в грудь побольше воздуха, Уолкер произнес: - Ее написал я. И я хочу подарить ее тебе. Примешь?***- Тикки Микк, как я полагаю?- Да.- Мое имя – Алма Карма. У меня к Вам разговор, касающийся Вашего подопечного.

Тикки задумчиво вертел на пальце прядь темных волос и нахмурился.

Алма Карма? Очень интересно.- И что же это за разговор? – равнодушно поинтересовался португалец, внимательно осматривая себя в зеркале.

- Явно не телефонный. Я буду у Вас через полчаса.