7 (1/1)

На первом курсе несколько студентов с философского кончают с собой каждый год; Родион на первом курсе ловит регулярные панические атаки, врубает свет в своей комнате в общежитии, когда его сосед уходит пить с друзьями, и никак не может нормально начать дышать. А окна не открывает из-за панического страха все же прыгнуть.Прыгнуть и понять, что ему надо было не в университет поступать, а лечь куда-нибудь на годик, а то и на парочку.Если спиной прижаться к шкафу, стоящему напротив окна, если просто уставиться на оконную раму, то можно свое паникующее сознание, напрягающееся в струну, убедить, что он не там. Не подойдет, не залезет на подоконник и не станет классикой факультета.Очередной новостью в студенческой газете.Родион к своим паническим атакам привыкает, они приходят почти по расписанию, а вкупе с тревожностью и бессонницей просто превращают его в ходячий труп. На втором курсе он адаптируется, заставляет самого себя сидеть над учебниками, даже если из глаз уже текут слезы, даже если руки ходуном ходят, а сердце, судя по ощущениям, бьется уже где-то в районе глотки. Когда его панические состояния отступают, когда становится чуть проще, он все же выбирается из своей комнаты, считает шаги от своей общаги до съемной квартиры Сони, отмечает, что их не становится больше (как будто должно бы), звонит ей в домофон и ждет под подъездом почти полчаса.?Государь? валяется на дне почти пустого рюкзака, он читает его, сидя на заборе с потрескавшейся краской, изредка поднимает взгляд наверх, смотрит на дом, но ждет спокойно и никуда не торопится. У Сони, наверное, очередной клиент. Или созвон. Что-то из этого, потому что она всегда сразу пускает его домой, когда может. Проходит еще несколько минут, когда его старый и разбитый телефон пиликает. Он даже не проверяет, что и от кого; и так понятно. Книгу обратно в рюкзак запихивает, даже не застегивая его, возвращается к входной двери и снова звонит в домофон.На этот раз дверь открывается, а Родион поднимается пешком, минуя лифт, на пятый этаж пешком. По обшарпанной лестнице, не обращая внимания на граффити, на следы перманентных маркеров и исписанных ?блядей?, ?пидорасов? и ?сук? рядом с номерами мобильных телефонов.Соня дверь открывает словно опасливо, а потом, когда замечает его, распахивает ее широко и в объятиях его сжимает так крепко, что ради одних этих объятий стоит приходить.— Ты же не обидишься, что я сегодня могу только пару часов с тобой побыть? — спрашивает она, затягивая его за собой в квартиру. — Мы можем ночью погулять по городу, если захочешь, но вечер у меня полностью занят.— Ничего, — коротко отзывается он и рюкзак оставляет у двери, щеколду за собой защелкивает. Соня улыбается печально, но ему лживого счастья от нее не нужно. Он такой же — хмурной, понурый и мало похожий на живого.Она на кухню уходит, гремит там чайником и чашками, пока он разувается. Не потому что может принести грязь в ее квартирку, а потому что так просто принято. Потому что ему все же нравится эта ее квартирка, нравится сама Соня — и даже гребаная драма ее жизни кажется ему близкой, почти понятной и какой-то трогательно-паршивой. Такой, что хоть в окно прыгай, хоть с моста шагай.Чай у нее самый дешевый, будто бы пыльный, но ему нравится это странное послевкусие. Ему нравится просто быть понятным, не осужденным, не потерянным и не брошенным всеми.Соня спрашивает, как он себя чувствует, когда они сидят на ее кухне, за этим небольшим столиком у стены, который чуть меньше метра в длину, как у него дела в университете, как он спит ночами. И Родиону так просто с ней разговаривать, так легко выворачивать всю свою подноготную и все свое нутро, что он говорит. Рассказывает ей все-все, просто говорит, и говорит, и говорит — а она слушает. Действительно слушает и не перебивает.Две потерянные души, никак не приспособившиеся к этому жестокому и грязному миру, находят друг друга. А Соня потом впихивает ему в руки пачку печенья, несмотря на все отговорки, улыбается своей печальной улыбкой и говорит:— Ты же ночью еще придешь? Приходи, Родя. Ночью даже воздух на улице чище.И он обещает прийти.Обещает прийти и приходит, потому что такие, как они, должны держаться вместе.