Глава I (1/1)

Золотистое утреннее солнце ласковым сияющим светом вливалось в раскрытые окна кабинета помещика Троекурова и окутывало мягкой дымкой всю комнату: до неприличия роскошное помещение с вычурным интерьером и почти вызывающим нагромождением бесценных безделушек. За столом из красного дуба, отделанным резными накладками из чистого золота, вальяжно восседал хозяин Покровского в домашнем халате из персидского бархата. Кирила Петрович с восторженным упоением кормил ручного медвежонка свежайшей говядиной, принесенной услужливым Бронькой не долее четверти часа назад. Троекуров, топорща седые пышные усы, одобрительно покрикивал на медвежонка, который с рокочущим рыком поедал свой обед. Теплый майский ветер, струящийся и ароматный, трепал тяжелые портьеры, расшитые серебром, и шелестел листами пергамента, разбросанными на барском столе. Тем временем Кирила Петрович поднял взор, издал смачный утробный звук и вперился насмешливо-оценивающим взглядом в стоящего напротив молодого человека.—?Ну-с, мусьё, ну-с… Больно молод… Так еще и по-нашему ни гу-гу… Тот выслушал бормотание Троекурова с абсолютно бесстрастным выражением лица, словно речь и не про него шла.—?Батюшка, но это же не повод оставлять Сашу без гувернёра! —?пылко возразила прелестная юная девушка, опирающаяся на резную спинку роскошного отцовского стула.—?Э, Маша! —?зычно протянул Кирила Петрович, не отрывая глаз от невозмутимого молодого человека. —?Ну-ка, переведи этому мусье, что я приму его, только если он не осмелится за моими девками волочиться, не то я его, собачьего сына… Маша покраснела, а со стороны окна послышался едва различимый смешок.—?О, рара, вы, как всегда, безупречны в подборе выражений! Кирила Петрович, верно, не различил в приятном женском голосе насмешливых нот, ибо с довольством встопорщил усы и еще больше развалился в кресле. Молодой мусье скользнул взглядом на тонкую фигурку, мягко очерченную сияющим солнечным светом, и сощурил глаза. Девушка, стоящая у окна, скрестила руки на груди и подставила лицо дуновениям невесомого ветерка. Рассмотреть ее можно было с трудом, и молодой человек вновь спокойно посмотрел на Кирилу Петровича, слушая звонкий голосок Марьи Кириловны, порядком смягчившей грубые обороты отца.—?J'espère gagner du respect, même si on me refuse la faveur,?— француз учтиво склонил голову, умолкая.—?Ну-ка, и что это мусье тут наплел? —?Кирила Петрович подозрительно покосился на молодого человека. —?Маша!—?Месье Дефорж говорит, что надеется заслужить уважение, даже если ему откажут в благосклонности, папенька,?— промолвила Марья Кириловна и украдкой обернулась назад, взглянув на неподвижный силуэт сестры у окна.—?Но! Переведи-ка этому басурману, что не надобны ему ни уважение, ни благосклонность… Его дело ходить за Сашей и учить его грамматике да географии, а ежели не управится… Кирила Петрович, сощурив один глаз, вновь вглядывался в бледное лицо француза, сохраняющее выражение вежливого интереса и некой отстраненности. Маша вновь, приличествуя нормам светского этикета, довольно ловко и непринужденно объяснила Дефоржу слова Троекурова. Молодой француз в очередной раз учтиво кивнул и ответил Марье Кириловне в самых простых и полных изящества выражениях. Кирила Петрович довольно качал головой, слушая перевод дочери, и подозрительно щурил бесцветные глазки, взирая на молодого человека.—?Наташа! —?Троекуров грузно обернулся, смахнув лопатистой рукой несколько пергаментов, исписанных крупным неровным почерком. Фигура у окна чуть дернулась, и на Кирилу Петровича устремился пронзительный взор чарующих зеленых глаз, искрящихся весенней зеленью. —?Что скажешь? Девушка коротко взглянула на Дефоржа, и тот незаметно вздрогнул, будто увидел мираж. Натали, мягко ступая по ворсистому бордовому ковру, подошла к отцовскому столу и слегка опустила голову, пребывая в мимолетной задумчивости.—?Если m-r Дефорж будет с чистой совестью исполнять все надлежащие обязанности, то, думается мне, Александр недурно овладеет французским, столь необходимым в наш век. Кирила Петрович удовлетворенно кивнул дочери и надменно воззрился на молодого учителя, который с самым спокойным и невозмутимым выражением ожидал вердикта барина. Его худые пальцы были переплетены, бледные губы плотно сжаты, сам он излучал странное хладнокровие и едва уловимую иронию, верно, присущую всем французам.—?Добро! —?крякнул Кирила Петрович, и в тот же миг в дверь постучали. Троекуров грозно ухнул и возопил, чтобы нарушитель покоя предстал пред его очами. Дубовые вычурные двери распахнулись, и на пороге возник дородный крепкий слуга, румяный и русоволосый, склонившийся в немом почтении.—?Чего за срочность, Парамон?! —?грозно прогремел Кирила Петрович, гулко стукнув кулаком по столу, и на отполированную древесину разбрызгались чернила.—?К б-барышне Наталье Кириловне лекарь пожаловали,?— пролепетал Парамошка, кланяясь еще ниже. —?Как вы и возжелали, барин. Троекуров, нахмурив кустистые седые брови, повелительно махнул Парамошке и тот, семеня, покинул кабинет Кирилы Петровича с благоговейным ужасом. Француз недоуменно посмотрел на старшую дочь русского барина, которая легким движением узких плеч поправила молочную кисейную накидку.—?? Marie, grande traductrice, permettez-moi de vous faire part de ma plus grande admiration! (О, Мари, великая переводчица, позвольте откланяться и выразить вам свое искреннейшее восхищение! (фр.))?— на изящно очерченных, тонких губах барышни появилась насмешливая улыбка. Марья Кириловна мгновенно сузила свои красивые кристально-голубые глаза, с праведным негодованием смотря на сестру, пребывающую, по-видимому, в превосходном расположении духа.—?Natalie, vous êtes insupportable! (Натали, вы невыносимы)?— Маша с недовольством вздернула миниатюрный подбородок под мягкий серебристый смешок сестры.—?Merci beaucoup, ma chère (премного благодарна, моя дорогая),?— Наталья Кириловна, пряча озорные искорки в лучистых глазах, обратила взор на весьма раздраженного отца, который не понял ни слова из басурманского лепета.—?Наташа, сколько раз просил, чтобы при мне все речи по-нашему, по-родному! Ведь этот мусье понял более моего! Наталья Кириловна вновь улыбнулась и коротко склонила голову перед возмущенным и пыхтящим от обиды папенькой.—?Je vous demande pardon, papa. A bient?t! (Прошу вашего великодушного прощения, папа. До скорого свидания!) Маша покраснела от такой дерзости сестры, которая, одаренная насупленным и сердитым взором отца, легко выскользнула из кабинета и оставила после себя невесомый шлейф ландышей. Кирила Петрович, раздосадованно вздыхая, сжал нежную ладошку Машеньки и словно вопрошал Создателя, за что ему послана такая непокорная старшая дочь.?— А ты чего вылупился?! А ну, пшел отсюда! —?рыкнул Кирила Петрович на Дефоржа, явно понимавшего, что тут произошло. На грубость Троекурова француз лишь остался на месте, хладнокровно взирая на раскрасневшегося Кирилу Петровича. Тот, с опозданием вспоминая, что басурманин по-ихнему* ни гу-гу, затрезвонил в серебряный позывной колокольчик. Входные двери в очередной раз распахнулись и появился громадный мужик, широкоплечий и обросший густыми курчавыми волосами смольно-черного цвета, с ярко-красной жирной кожей на лбу и носу.—?Отведи мусье во флигель, где предназначена ему комната,?— отмахнулся Кирила Петрович. —?И как лекарь Натальи Кириловны окончит свое дело, немедля его ко мне!—?Будет исполнено, барин,?— верзила отвесил поясной поклон и с треском хлопнул француза по плечу. —?Пошли, мусье! *** Поскольку читатель уже, верно, догадался о личности m-r Дефоржа, то будем использовать настоящее имя молодого человека в нашем дальнейшем повествовании. И, раз уж на то пошло дело, представим нашу героиню, Наталью Кириловну, о которой читатель составил первое впечатление из предшествующего отрывка. Наталье Кириловне Троекуровой было девятнадцати лет от роду, приходилась она старшей дочерью Кирилы Петровича и его возлюбленной покойной жены. Папенька испытывал к Натали (как звали ее брат Саша и Марья Кириловна) самые теплые и искренние отеческие чувства, уступающие, однако, по своей пылкости и множественности чувствам к Машеньке, младшей дочери, до безумия похожей на мать и нравом, и ликом. Наталья Кириловна провела детство в окружении хлопотливых нянек, безуспешно пытающихся воспитать маленькую барышню по подобию материнскому. Натали обладала насмешливым и колким нравом, в противовес матерней кротости, нежности и покорности, имела острый, живой и проницательный ум. В то время, как ее сестрица Марья Кириловна росла особой тихой, романтичной и тонкодушевной, воспитанной преимущественно на французских романах. Да и красавицей Маша выросла дивной?— вся в мать. Миниатюрная, с мечтательным васильково-голубым взором, чудными медовыми локонами и сердечной, почти ангельской улыбкой, обладательница прелестного и поражающего своим нежным очарованием личика. Наталья Кириловна же была хрупкой, среднего роста и обладала грацией дикой лани. Лицо у нее было болезненно-прозрачным, точно льдинка, с нежным овалом и тронутое едва заметным свежим румянцем. Особенно нянек огорчал нос: точеный, благородный, но довольно длинный; профиль заостренный и излишне гордый, как у королей на чеканных монетах. Миндалевидные мерцающие глаза отливали изумрудом и излучали легкую насмешку и вместе с тем теплоту. У Натальи Кириловны были роскошные медные волосы, всегда убранные в низкую гладкую прическу, блестящие и шелковистые. Несмотря на довольно правильные черты и приятную внешность, барышня не выросла красавицей, к тому же с крутым и довольно едким нравом. И, к великому огорчению Кирилы Петровича, Натали имела весьма дурное здоровье?— то и дело приключались приступы, грозящие скорым уходом Натальи Кириловны. Отец тратил немыслимые суммы на заграничных и петербургских лекарей, возил дочь на воды и обеспечивал ей все условия, надлежащие для сохранного здоровья. Кроме сего, Наталья Кириловна была барышней крайне набожной и пылко любящей Господа, что вызывало умиление у всех ее старых нянюшек. Натали Троекурова, несмотря на некоторые сложности, была любящей дочерью и сестрой, преданной подругой и имела чуткое, доброе и сострадательное сердце. Дубровский же, идя следом за волосатым верзилой, пробудил давно забытые детские воспоминания о том, как он играл на берегу озера в Покровском вместе с Машей, а под деревом сидела маленькая, но весьма серьезная рыжеволосая барышня с тугими темно-рыжими косичками. Наталья Кириловна была, несомненно, исполнена редкого обаяния и притягательности, но было в ней что-то странное, будто в ней крылось сокровище, запертое в драгоценной шкатулке. Молодой человек мимолетно отвлекся от своих размышлений, когда громила-слуга привел его к маленькому деревянному флигелю, выкрашенному в благородный коричневый цвет, с небольшими светлыми окнами. Верзила сверкнул мутными черными глазищами и с силой хлопнул Дубровского по руке.—?Ну, мусье, располагайся! Барин вон тебе какую хату выделил, так что теперь хоть расшибись, но угоди Кирилу Петровичу! Молодой учитель холодно вскинул брови, с вежливым недоумением взирая на восторженного громилу, который стал еще более багровым, нежели обычно. Тот осекся, махнул широкой грязной дланью и с досадой охнул, бормоча что-то про недалекость окаянных басурман. Дубровский насмешливо фыркнул ему вслед, когда мужик, почесывая спутанные патлы, поплелся в барскую усадьбу. *** Прошла пара дней, пока гувернер осваивался в усадьбе: разобрал свои скромные пожитки, познакомился с воспитанником и быстро завоевал симпатию последнего, усердно готовился к занятиям, посещал библиотеку Покровского, к которой Кирила Петрович дал ему свободный доступ. За то время молодой учитель несколько раз встретил лишь Марью Кириловну, не обратившую на него ни малейшего внимания. Ее сестры нигде не было видно, а спрашивать о той Дубровский считал верхом неловкости и конфуза. Покровское было поистине великолепным поместьем, здесь в каждой дощечке, в каждой плитке ощущалась щедрая барская рука, неисчерпаемый достаток и нескончаемая любовь к роскоши. Интерьеры усадьбы поражали вычурностью и редкостью интерьеров?— великолепные ткани, золотое и серебряное шитье, величественные статуи итальянской работы, хрупкий фарфор, драгоценные камни, слоновая кость, древесина, стоящая целые состояния… Все выписывалось из-за границы и выставлялось в наилучшем свете. Для Кирилы Петровича наивысшей радостью было, когда кто-то из высокопоставленных гостей с любопытством и завистью отмечал очередную уникальную в своем роде и бесценную безделушку, выпячивающуюся на всеобщее обозрение. Но и библиотека, необходимо признать, была подобна александрийской?— огромная, полная тысяч редчайших и старинных изданий, обставленная с удивительно тонким вкусом?— она была едва ли не самым приятным помещением в Покровском. Сюда редко кто заходил, по словам юного Саши тут бывали лишь сестрицы и время от времени князь Верейский?— частый визитер Троекурова. Посему молодой учитель и решил обосноваться в этой великолепной библиотеке, полной самой разнообразной и удивительной литературы. В то довольно знаменательное для нашей повести утро молодой учитель как раз проводил время за очередным пыльным фолиантом, изучая пожелтевшие от времени страницы с необычайно пристальным вниманием и сосредоточенностью. Дубровский с удобством устроился в мягком кресле возле распахнутого окна, со скрытым удовольствием ощущая на лице теплые прикосновения янтарного солнца, пропитанного пьянящими запахами поздней весны. На теплый подоконник мягко ложились ветки разросшегося шиповника, усыпанного пышными молочно-белыми цветками, источающими волнующий аромат. Деловито жужжали мохнатые шмели, молодой ветерок шелестел бархатной листвой старинной чинары, окутавшей ажурной благодатной тенью часть палисадника. Молодой человек скользнул длинными бледными пальцами по странице и устремил задумчивый взор на кусочек акварельно-голубого неба, подернутого невесомой дымкой полупрозрачного облака. К запаху шиповника примешивался влажный аромат мяты и прохладный дурман серебристых ландышей. Дубровский тихо вдохнул струящийся благодатный воздух, с немым блаженством прикрыв глаза подрагивающими веками. С гулким грохотом стукнула дверь библиотеки, и Дубровский вздрогнул от этого резкого звука, расколовшего мягкую тишину. Раздались грузные приближающиеся шаги, и молодой человек с жалостью захлопнул книгу, подняв в воздух облачко сероватой пыли. В то же мгновение перед ним предстал тот самый косматый громила, которого величали Павлухой. В его диких черных глазах горел странный огонь предвкушения, и Дубровский на мгновение сухо поджал губы.—?Que vous le voulez? (что вам угодно?)—?Э-э-э… —?Павлуха вытер рукавом кафтана потный красный лоб и насупил мохнатые брови. —?Мусье, ну-ка поднимайся! Барин требует! Давай, давай! Громила стал размахивать ручищами, силясь объяснить басурманину, чего же желает Кирила Петрович. Француз лишь приподнял темную бровь, с недоуменным интересом наблюдая за неотесанными и мужиковатыми жестами Павлухи.—?Эх-х! Сатана побери тебя, окаянного! —?прогремел измучившийся верзила, с некой обидой взирая на невозмутимого учителя. —?Вставай, немец проклятый! По-видимому, гувернер все же осознал, чего желал его незваный визитер, и потому с легкостью поднялся на ноги под облегченный вопль Павлухи. Со щелчком поправил безукоризненно белые манжеты и, приняв свой обыкновенный чопорный вид, направился к выходу из библиотеки. Мужик бодро вышагивал по коридорам усадьбы, уводя учителя в подвал?— темное, довольно сырое и неприятное помещение. Крыс и мышей здесь почти не водилось, а тех, кто все же приплутал полакомиться барским зерном, быстро отлавливали голодные покровские коты. Несмотря на не самую приятную обстановку, юноша держался спокойно и сдержанно, безмолвной тенью следуя за Павлухой, который то и дело поглядывал на того со свирепым блеском в глазах. Остановились они перед решетчатой отсыревшей дверью, ведущей в дымчатую мглу. Спустя мгновение Павлуха схватил молодого гувернера за шиворот и, рывком распахнув скрипучую дверь, втолкнул туда Дубровского. С грохотом захлопнулась решетка, и тот, опомнившись, узрел в тусклом свете громадного мохнатого медведя?— голодного, привязанного, и оттого еще более разъяренного. Зверь, почуяв добычу, встал на задние лапы и грузно двинулся на учителя, издавая жуткие гортанные рыкания. Впрочем, молодой человек и не думал убегать и даже не смутился?— только ждал. Медведь, пускающий вонючие слюни, оглушительно рычал и неумолимо надвигался на предвидящийся обед. Раздался сухой треск выстрела, а через несколько мгновений окровавленная туша медведя с глухим грохотом повалилась на каменный пол. Немедленно распахнулась дверь, и в камеру влетел изумленный Кирила Петрович, пребывающий в недоумении от развязки своей шутки. Позади него восхищенно, робко и пугливо лепетали зрители, покоренные невозмутимостью и хладным спокойствием француза. Тот сжимал в жилистой руке небольшой дымящийся пистолет. Спустя некоторое время вся толпа во главе с Кирилой Петровичем и гувернером вышла на свет Божий, на мощеную площадку, окруженную ровно стрижеными пышными кустами. Там уже стояла бледная, будто полотно, Марья Кириловна, и взволнованно взирала то на растерянного отца, то на молодого человека, равнодушно отряхивающего свой учительский черный камзол.—?Папенька, что случилось? Отчего такой переполох? Вы бледны!..—?Тише, Маша, тише,?— Кирила Петрович устало поднял сухую ладонь, останавливая встревоженное щебетание дочери. —?Ты лучше спроси у мусье, кто предупредил его о медведе и отчего он носит при себе пистолет?.. Марья Кириловна, еще более расширив свои прелестные голубые глаза, быстро затараторила на французском, бегло осматривая Дефоржа. Тот в свою очередь ответил довольно размеренно и неторопливо, не глядя на Марью Кириловну.—?Месье Дефорж говорит, папенька, что о медведе он не слыхивал, но пистолет всегда носит при себе, потому как не намерен терпеть обиду, за которую, по его званию, не сможет требовать удовлетворения,?— девушка с изумлением смотрела на молодого француза, пока переводила его слова отцу. Тем же временем к сестре скорым шагом приблизилась Наталья Кириловна, с настороженным блеском в глазах смотревшая на весьма странное сборище, образовавшееся возле Сашиного гувернера.—?Мари, что произошло? —?твердым голосом промолвила Наталья Кириловна, с беспокойством взирающая то на Машу, то на отца. —?Рара, мне послышался выстрел, вы в добром здравии?—?Ах, Натали! —?тихо воскликнула Марья Кириловна, оборачиваясь к сестре. —?Месье Дефорж застрелил папенькиного Мишу! Казалось, что Наталья Кириловна на мгновение утратила дар речи. Она с нескрываемым удивлением воззрилась на учителя, который смотрел на нее с вежливым интересом и самым безразличным видом.—?Дефорж?! Что ты говоришь, Маша! —?повысила в изумлении голос Наталья Кириловна, но тут же спохватилась. —?Он цел?—?Как видишь, ma chère,?— ответила Марья Кириловна. —?Ни царапины! Кирила Петрович же вальяжно подошел к неподвижному французу, в удовольствии покивал головой и дружески хлопнул Дефоржа по плечу.—?Ай да молодец! —?одобрительно воскликнул Троекуров. —?Не струсил ведь, ей-богу, не струсил! Молодой учитель коротко склонил в почтении голову, украдкой бросив взор на Наталью Кириловну. В ее прекрасных ярких глазах застыла смесь восхищения и страха, а на тонких губах дрожали несказанные слова. Солнце засветило ярче, озолотив шелестящую листву раскидистой чинары. Невесомый порыв скользящего ветерка развеял звенящий аромат лесных ландышей, смешавшийся с нежным благоуханием цветущих яблонь.