3. Юрэй (1/1)

Если идти по дороге, ведущей от храма Симмэй в квартал Нэгимати*, по левую руку будет веселый дом Уцуномия. Совсем недавно слава его летела по всему Эдо и даже за его пределами. Из самой столицы приезжали купцы, лишь бы только его посетить. Но вот пришел он в упадок — жалкое зрелище! Ставни покосились, бумажные сёдзи* покрылись дырами, хризантемы во дворике увяли. В прежние времена десятка два юношей, одетых гетерами, прогуливались у ограды или сидели у решетчатых окошек, прикрываясь веерами и любезничая с прохожими. Теперь же окошки закрыты, и только старый слуга сидит на пороге, починяя сандалии.Ксуриури, проходя мимо, задержался у ворот, глядя на следы запустения. Уж верно, в таком бедном доме не понадобятся никому благовония, притирания, пилюли дзио от бессилия и прочие снадобья, которыми он торговал. Но тут обезьянья голова на мече Таима, спрятанном в самом нижнем ящичке, громко щелкнула зубами. Ксуриури, как будто того и ждал, кивнул головой и вошел в ворота.— Не надобно ничего, ступай, — замахал руками старый слуга.— Есть у меня дело к оба-сан*. Хочу наняться на службу, — сказал ему ксуриури.Старый слуга так удивился, что позволил ему войти, не взяв положенной привратнику медной монетки.В Уцуномия осталось всего двое или трое юношей — видать, некуда было им пойти, вот и не разбежались, как остальные. Выглянули они из своих комнаток, услышав шаги, и вмиг наполнились нетерпением. Пусть это простой ксуриури, но все же первый гость за долгое время, к тому же молодой и лицом весьма приятный. Взялись было завлекать его, но ксуриури внимания на них не обратил, а свернул в комнату оба-сан.Была это тетушка в годах, но твердая по натуре и разумением быстрая. Удивилась она появлению ксуриури, но вида не показала, а пригласила его сесть и налила чаю.— Слышал я, что Уцуномия — самый богатый и изящный веселый дом во всем Нэгимати. Однако же, судя по всему, вас постигло какое-то несчастье. Если уважаемая оба-сан простит мое недостойное любопытство, осмелюсь спросить: как же так случилось, что удача отвернулась от вас? Был ли это пожар или тяжелая болезнь, а может быть, происки завистников?— Видно, таково наказание за грехи наши тяжкие, — сказала, вздыхая, оба-сан. — Все уже в Эдо знают эту печальную историю, поэтому вреда не будет, если я поведаю ее прохожему торговцу. Вот только угостить мне вас нечем, а ведь долгие разговоры трудно вести, не промочив горло парой чашек сакэ.Ксуриури понял намек и достал из рукава связку медных денег.— Прикажите послать в лавку за всем необходимым, — сказал он с приятной улыбкой, и оба-сан посмотрела на него благосклонней.Через некоторое время разговорились они, и оба-сан рассказала о судьбе несчастного Каору.Все преходяще в этом жестоком мире: и слава, и богатство, и красота, и сама жизнь человеческая! Лишь год прошел со дня смерти Каору, и даже имя его почти забылось, а ведь когда-то он был самым знаменитым среди юношей-гейш в Эдо. Происходил он не из низкого рода, но рано пришлось ему изведать горечь жизни. Отец его впал в беду и, чтобы свести концы с концами, продал третьего сына в веселый дом Уцуномия. Всего в пятнадцать лет стать кагэма* — участь, достойная жалости. Однако прошло немного времени, и Каору прославился красотой, тонкостью обращения и любовным искусством. Среди любителей мальчиков не было ни одного человека, который не мечтал провести с ним ночь. Его посещали известные актеры, поэты и сановники. Благодаря Каору дом Уцуномия достиг небывалого процветания, мальчиков тут одевали в парчу и бархат, и даже у кошки на шее был золотой колокольчик.Жил в ту пору в Эдо один молодой повеса по имени Канадзава Дайсуке. После смерти отца, богатого торговца, досталось ему огромное состояние. Тут же Дайсуке принялся проматывать его с продажными женщинами и актерами, без счета соря деньгами. Говорили про него, что не пропустил он ни одного веселого дома в Эдо и только в Уцуномия по неведомой случайности еще не был. Наконец он решил и его почтить своим присутствием. Явившись в Уцуномия с приятелями, потребовал он лучшего вина и лучших мальчиков. А надо сказать, Канадзава Дайсуке был отменно красив в свои двадцать пять лет, и множество гетер писали ему письма с клятвами в вечной верности. Он же ко всем ровно дышал и ни с одной не сближался. Было ему все равно, на какой ?подушке из плоти? почивать сегодня или завтра. И говорили, что не знает он ни любви, ни счета деньгам.Все это в один миг переменилось, лишь только увидел он прекрасный цветок дома Уцуномия — юношу Каору. Будто острая шпилька вонзилась в его сердце, и больше он не думал ни о чем, кроме как быть с Каору в этой и следующей жизни. Провели они вместе ночь, полную неисчислимых наслаждений, и все последующие ночи не расставались. Каору, прежде не знавший любви, без памяти влюбился в Дайсуке и все свои помыслы отдавал ему. Душа его словно рассталась с телом и переселилась в грудь любовника. Теперь он даже в своем ремесле видел благоволение богов и будд, ведь именно в веселом доме повстречались они с Дайсуке!Любовники только и говорили о том, как Дайсуке выкупит Каору, поселятся они вместе в пригороде Эдо и уж не разлучатся до самой смерти. Несмотря на разгульную жизнь, все еще было достаточно денег у Дайсуке, чтобы выкупить даже столичную гетеру наивысшего разряда. Но к таким делам следовало подходить рассудительно, чтобы хозяева веселого дома не заломили несусветную цену. И домик следовало купить и обставить, прислугу нанять, а Дайсуке все откладывал повседневные дела и заботы, не в силах разлучиться с Каору даже на краткий миг.Покинул, наконец, Канадзава Дайсуке веселый дом Уцуномия, чтобы заняться делами и похлопотать о выкупе Каору. Плакал Каору, с ним расставаясь, и говорил: ?Господин мой, такое у меня предчувствие, что не увидимся мы больше на этом свете!? Но Дайсуке только рассмеялся.Говорят, что человеческой жизни положен предел, любви же нет предела. Но не всегда это так. Человеческое сердце не камень и не может пребывать неизменным ни сотню лет, ни десяток. Иной раз даже за день случается ему перемениться. Так и Дайсуке, покинув Каору, охладел к нему и за короткое время забыл почти совершенно. Увлекся он каким-то актером, потом гетерой, потом сгорел один его склад, а второй ограбили разбойники, и состояние его стало таять. Пришлось Дайсуке остепениться и вспомнить о бережливости. Женился он на дочке богатого торговца, с которой его еще покойный отец сговорил, и стал поживать почтенным отцом семейства.Каору же сначала поверить не мог, что Дайсуке-доно более не вернется, и что ни день слал ему письма с клятвами, веера со стихами и пряди своих волос. Но ответа так и не получил. Услышав о женитьбе Дайсуке, Каору стал отказываться от еды и питья и с футона* перестал подниматься. Красота его осыпалась, как цветы сакуры под порывами холодного ветра, а потом огонек его жизни и вовсе угас.Не было с той поры удачи никому в Уцуномия. Будто проклятие поразило веселый дом. Любой из гостей, пожелавший уединиться с мальчиком, обнаруживал себя бессильным удовлетворить свое мужское желание. Что только ни пробовали они: и пилюли, и притирания, и мальчиков меняли, даже бонзу пригласили на богослужение — все без толку. Мало-помалу перестали гости посещать Уцуномию, ведь в других веселых домах с их мужской силой все оказывалось в порядке.— Что за беда, — сказал ксуриури беспечно. — Есть у меня всяческие редкие лекарства, помогающие от мужского бессилия. И сам я не вчера родился и умею в мужчине зажечь огонь страсти. Наймите меня на службу на одну ночь, и я помогу вашей беде. Если хоть один мужчина достигнет ?лопания фрукта?* под крышей этого дома, все слухи о проклятии развеются.Так и порешили. Закипела работа в Уцуномия: отмывали полы, латали дырявые сёдзи, перетряхивали постели, готовили угощение. Слуги проводили ксуриури в баню, а после помогли облачиться в роскошные многослойные одежды из цветного шелка. Набелили ему лицо, убрали волосы, и вот чудо — нет больше бродячего торговца-ксуриури в дорожной одежде, а есть прекрасный оннагата* с тонкими чертами лица и приятным обращением, которому не стыдно бы и даймё развлекать!Послали тогда приглашение Дайсуке, умоляя его по старой памяти посетить Уцуномия, притом бесплатно. Дескать, один монах, приглашенный читать сутры, сказал, что удача покинула Уцуномию с уходом Дайсуке-доно и вернется с его возвращением. Дайсуке сначала отнекивался, ссылаясь на семью и дела, а потом согласился. Очень ему стало любопытно взглянуть на нового юношу, которого оба-сан так расхваливала.При виде ксуриури, одетого гейшей, желание взыграло в Дайсуке, хоть он уже давно мальчиками не увлекался. Ксуриури улыбался ему, скаля острые зубки, и собственноручно подливал сакэ в его чашку, изящно откинув рукав кимоно и как бы случайно касаясь руки гостя. Торговец едва мог дождаться, когда можно будет подняться наверх. Наконец проводили их в комнату с расстеленной постелью, зажгли свечи и оставили одних. Охваченный непреодолимой похотью, Дайсуке стал заигрывать с ксуриури и руки ему под нижнее кимоно запускать. Ксуриури старался всячески его разохотить, и было ясно, что пребывание с мужчиной ему не в новинку. Дайсуке совершенно потерял голову от распутных манер ксуриури, скрытых под юной и невинной внешностью. Но когда попытался он приступить, так сказать, к посадке рисового стебелька, ожидало его жестокое разочарование. Дерево плоти* никак не желало воздвигаться.Ксуриури вдруг перестал уделять внимание своему гостю и вскочил с футона. Махнул он рукавом, и по комнате разлетелись листки о-фуда, подобно рою бабочек. Тогда и стало ясно, что в комнате они не одни. Бледный юноша в одном нижнем кимоно молчаливо стоял у двери. Однако там, где ноги юноши должны бы касаться пола, колыхался только туман. Был это юрэй — ночной призрак.— О-о! — протянул ксуриури, ничуть не удивившись. — Теперь мне известен облик мононокэ. В чем же состоит истина?Он сделал быстрый знак пальцами и прошептал: ?Кай!? Но вместо того, чтобы развеяться в воздухе, призрак двинулся к постели, протягивая руки. Ксуриури молниеносно развернул перед ним стену из листков о-фуда. Но призрак махнул рукавом, и стена рассыпалась. Был это не просто дух, а кровожадный онрё, который не успокоится, пока не убьет своего обидчика.Обезьянья голова на мече ксуриури щелкнула зубами: истина найдена.Но волшебный клинок не мог пока что покинуть ножны, ведь следовало еще установить причину.— Стой! — повелительно сказал ксуриури. — Не позволю я тебе навредить этому человеку, чья вина только в том, что он тебя обманул!Призрак заговорил, и голос его был печальным и приятным, лишенным обычной для онрё злобы:— Никогда бы я не смог навредить Дайсуке-доно, хоть и принес он мне только горе и отчаяние. Его единственная вина в том, что он меня разлюбил, я же его до сих пор люблю. Не он виноват в моей смерти, а жадная оба-сан. Когда я посылал ему любовные письма, она их перехватывала. Невыгодно было ей, чтобы я покинул Уцуномию, даже за большой выкуп, потому что каждый год я приносил ей огромные деньги. И разбойников, которые один склад господина Дайсуке сожгли, а второй ограбили, тоже она подослала. Если бы Дайсуке-доно узнал о том, как я страдаю, верно, сердце бы его снова ко мне склонилось. Но он не знал, что я тоскую по нему и отказываюсь принимать других гостей. Оба-сан сначала уговаривала меня, потом угрожала, потом приказала бить и морить голодом. В конце концов стала она отдавать меня гостям на забаву насильно — грубым самураям, ремесленникам и даже дровосекам за связку медных мон. Долго я такой жизни не выдержал и повесился на собственном поясе. Но мой дух не оставил этих стен, где со мной обошлись так жестоко и несправедливо, и покуда они стоят, не найду я успокоения и не смогу возродиться к новой жизни.Рассказ этот пробудил бы жалость даже в самом бессердечном человеке! Дайсуке в слезах начал умолять:— Прости меня, Каору! Как я мог подвергнуть тебя такой ужасной участи! Как я мог поверить, что ты тоже меня забыл и живешь счастливо! Лучше бы мы оба совершили самоубийство, как влюбленные древности, и встретились в следующей жизни...Будто вторя ему, раздался нечеловеческий голос:— Клинок Таима может покинуть ножны!Глядь, вместо ксуриури в комнате стоит некто, похожий на ёкая, с гривой белых волос и золотой кожей. Обнажил он свой пламенный клинок и, как вихрь, разрушил веселый дом Уцуномия до основания. Сгинули вместе с ним и жестокая оба-сан, и старый слуга, помогавший ей совершать злодеяния, и юноши, которые издевались над Каору в его последние дни. Остался только пустырь, поросший бурьяном, ксуриури в дорожной одежде с ящиком за плечами да торговец Дайсуке в нижнем кимоно, рукава которого промокли от слез.Недолго после того прожил Канадзава Дайсуке. Вернулся он домой, привел в порядок свои дела, попрощался с родными и закончил свои дни, приняв яд. Так соединились в смерти Каору и Дайсуке, которым не суждено было соединиться при жизни.Ксуриури, узнав об этом, протянул свое вечное ?О-о? и добавил, вздыхая:— Люди все-таки странные существа.КомментарииЮрэй (яп. потусторонний, неясный дух) – призрак умершего человека в японской мифологии. Отличительной особенностью классического юрэй является отсутствие у него ног.Если идти по дороге, ведущей от храма Симмэй в квартал Нэгимати... – квартал Нэгимати в Эдо был известен своими гомосексуальными публичными домами. К 1780 году существовало десять знаменитых мужских домов, один из них располагался на территории храма Юсимэ Тэндзин, другие ― около храмов Симмэй, Хиракава Тэндзин, Хатиман (?Ёсивара?). Название Уцуномия – вымышленное.Сёдзи – перегородка из прозрачной или полупрозрачной бумаги, крепящей к деревянной раме. Раздвижные сёдзи служат в традиционном японском жилище дверью, окном или внутренней стеной между помещениями.Оба-сан (яп. тетушка) – управительница публичного дома, которая занималась присмотром за куртизанками, слугами и порядком в заведении. Доход ее складывался из чаевых гостей и процента от доходов публичного дома, поэтому она была кровно заинтересована в его эффективной работе. Слуги и проститутки, нарушившие правила или вызвавшие гнев ?тетушки?, подвергались немедленным и зачастую жестоким наказаниям (?Ёсивара?).Кагэма – мужчина-проститутка в феодальной Японии.Футон – толстый хлопчатобумажный матрац, который на ночь расстилают для сна, а утром убирают в шкаф. Количество футонов в публичном доме отражало его уровень. У самых лучших проституток в доме бывало до трех футонов.?Лопание фрукта? – традиционный эвфемизм оргазма в эротических трактатах.Оннагата – женское амплуа актера-мужчины в театре Кабуки. Так же называлась одна из трех разновидностей мужчин-проституток, наряду с молодыми мужчинами – яро и юношами – вакасю.Дерево плоти – традиционный эвфемизм эрекции.Онрё (?обиженный, мстительный дух?) – в японской мифологии привидение умершего человека, вернувшееся в мир живых ради мести, восстановления справедливости или исполнения некоего проклятия. Такое привидение не в состоянии обрести покой, пока не совершит свою месть.