Special 4. Пента (1/1)

Брута заносит в очередной раз. Брут снова поворачивается на работе. Брут выносит всем мозг нотациями, указаниями, требованиями, Брут рычит, матерится и бесится, и носится по редакции разъярённым тигром. Бродяга, забившись в угол его кабинета, сидит тихонько, не лезет под горячую руку и следит за ним со смесью ужаса и восторга. Он прекрасно осознаёт, что повлиять психически никак не сможет — и вообще в его арсенале не так много рычагов давления на Брута. Давления, кхм, ага. Буквально. Как хорошо, что есть ещё Лия. Лия, которая знает Брута всё-таки немножко дольше. Лия, которой совсем не нравится, что её со-редактор запугал весь штат. Лия, которая способна поставить его на место. Она просто впивается пальцами ему в горло под линией челюсти, чуть щурится и пристально смотрит в глаза. Присутствующий при этом Бродяга съёживается и в шоке зажимает руками рот — чёрт возьми, этот взгляд... Оххххх. Он думает, что сам под таким мгновенно превратился бы в горстку пепла. Брута, впрочем, пронимает тоже. Бродяга видит, как злость в зеленых радужках сменяется усталостью, потом — растерянностью, и, наконец, виной. Бродяга видит, как Брут, не пытаясь сбросить её руку и поддаваясь давлению, медленно оседает на колени. Бродягу пробивает мурашками по хребту, когда Лия, довольно выгнув губы, почти ласковым шёпотом роняет побуквенно: — Н а к а з а н и е. И когда Брут, гулко сглотнув, покорно кивает, не споря. Лия, кажется, уже совсем не сердится. Лия нежно гладит его по щеке, наклоняется и целует в губы — а потом как-то ужасно ехидно, но требовательно, не допуская возражений, добавляет негромко: — Будь чистым, — а после шлёт украдкой Бродяге красноречивый взгляд и выходит из кабинета. Брут краснеет до кончиков ушей и резко оборачивается к нему, но не говорит ни слова. Смотрит долго, задумчиво; хмыкает, качая головой, поднимается с колен; бормочет что-то вроде: — Неужели она и правда задумала?.. Бродяга не понимает н и х р е н а. И всё равно сгорает от предвкушения. Бродяга везёт их домой на собственной новенькой тачке и влюблённо наблюдает через зеркальце заднего вида, как они сладко-сладко целуются на заднем сиденье. Бродяга привычно подхватывает Лию на руки, перенося её через порог дома, а потом так же привычно припирается лопатками к стене в коридоре, задирая голову, позволяя Бруту оставить жадный засос на шее. Господи, любить их двоих — самая приятная рутина в его жизни. И всё-таки у него немного дрожат колени, когда приходит время. Эти двое перебрасывались странными взглядами и двусмысленными комментариями за ужином, а потом Брут, извинившись, вдруг поднялся из-за стола и ушёл на второй этаж, занял гостевую ванную... — Ему надо подготовиться, — объяснила Лия с тихой улыбкой в ответ на недоумевающий Бродягин взгляд. — Я его попросила. Хочу сделать несколько кадров, пусть всё будет красиво... — Стой, ты... будешь снимать?.. Она утвердительно кивнула. Добавила хитро: — И твои коготки будут отлично смотреться, милый. Бродяга поднял руку, рассматривая против света чуть отросшие, покрытые черным блестящим лаком ногти. До него понемногу начало доходить. Тем больше он волнуется сейчас, когда шум воды наверху, наконец, смолк, и заскучавшая было Лия встрепенулась, озарила его очередной сияющей улыбкой и кивнула: — Пора. У него дрожат колени, без шуток. Лия замечает его беспокойство. Лия на пороге спальни обнимает его за плечи и мягко касается губами уха: — Не волнуйся, милый. По большому счёту, это всего лишь игра, приятная нам всем... и капельку унизительная для того, кто провинился, да, дорогой? — она насмешливо повышает голос. Брут игнорирует эту шпильку — он, кажется, тоже нервничает. Брут проходит в комнату первым; Брут молча, сосредоточенно, деланно равнодушно раздевается, излишне аккуратно складывая вещи на тумбочку — Бродяга завороженно следит за его отточенными, чуть скованными движениями. Бродяга восхищенно рассматривает его с ног до головы — он едва ли не впервые видит Брута таким... беззащитным, открытым, уязвимым, — и он... влюблён. Покорен. Отчаянно и бесповоротно. По уши. Бродяге хочется его поцеловать. З а ц е л о в а т ь, исцеловать всего, каждый миллиметр кожи — потому что невозможно быть таким грёбанным совершенством, боже, — но он не двигается с места. Только смотрит в глаза. — Не-тор-мо-зи, — фыркает Лия рядом, ободряюще гладя его по локтю и слегка подталкивая вперёд. Брут замирает напротив окна. Чуть напряжённый, настороженный — и доверчивый одновременно... Абсолютно потрясающий. Господи, ну почему он такой... Бродяга обнимает его крепко-крепко, вгрызаясь в мягкие сладкие губы, и жадно зарывается пальцами в чуть отросшие на затылке волосы. Его кроет от того, что... куда-то уходит вся разница. В возрасте, росте, статусе — Брут словно... отпускает себя, выключает контроль, поддаётся — отдаётся — целиком и полностью, и это так невероятно вкусно. Бродяга в жизни ощущений вкуснее не испытывал. Он нетерпеливо водит ладонями по нагому телу, тонет в светлых серо-зеленых радужках и влюбляется. с каждой. мать её. секундой. всё. сильнее. Куда ещё сильнее?.. И даже не дёргается, когда за спиной негромко щелкает затвор фотокамеры. — Вы очаровательны, мальчики, — мурчащий голос Лии укутывает теплом, как если бы на плечи накинули уютный плед. — Жаль вас прерывать, но... Брут, мы, кажется, договорились?.. Бродяга не столько слышит, сколько чувствует — грудью и ладонями — его тихий смиренный вздох. Лия вклинивается между ними неуловимо и ловко, посылая Бродяге извиняющуюся улыбку, и строго смотрит на Брута, наклоняя голову. Тот послушно протягивает руки. Лия завязывает широкую черную ленту на его запястьях. Едва ли она служит серьёзной преградой, скорее — знаком, символом... Это всё понарошку. И всё равно — блядски красиво. Особенно когда Брут забирается на кровать. Когда стоит на коленях, когда присаживается на пятки, когда держит связанные руки на уровне груди и не смеет поднять взгляд... Такой спокойный, такой сильный, такой... покорный. Лия довольно улыбается и, примерившись, фотографирует несколько раз, обходя его по кругу. Бродяга сглатывает слюну и чувствует, как ноет член в слишком узких джинсах. От одного, сука, вида. Это так непривычно, это почти сюр — тихий Брут, смирный Брут, даже-не-пытающийся-командовать Брут... И это безумно заводит. — Милый? — Лия зовёт негромко, вырывая его из непристойных мыслей в непристойную реальность. — Давай поставим эксперимент, — она просит, ловит его за руку и легонько гладит пальцы. Тянет нарочито задумчиво: — Как думаешь, сколько он выдержит? Бродяга заливается краской, бросая быстрый взгляд на свою предполагаемую жертву — но Брут всё ещё не смеет смотреть в глаза. А жаль. У Бродяги очень много сомнений внутри. Брут мог бы их развеять... — Ч-четыре? — он мямлит неуверенно, цепляясь за Лиину ладошку. — Пять, — Брут вдруг выдыхает сам, тихо и чётко. У Лии довольная улыбка не сходит с красивых губ. Бродяга больше не ждёт её понуканий. Его к Бруту тянет. Может, странно, но... в нём любви больше, чем желания, и предложенная авантюра его... возбуждает, да, ещё как — стоит только представить, как Брут будет хрипеть, стонать и метаться под его пальцами, — но и... пугает немного. Он боится сделать больно. Он Брута обнимает так, словно укутать хочет, уберечь, защитить; целует косточку на плече, целует щеку, целует костяшки сцепленных в замок, словно в молитве, пальцев. — Эй, эй, эй, — он шепчет тихонько, пытаясь его дозваться, — эй, посмотри на меня. Я не буду, если ты не хочешь. Брут растерянно поднимает взгляд — недоверчивый, чуть неловкий, — и слабо улыбается, глядя в его глаза. Тихо хмыкает — и Бродяга замечает, как в зеленых глазах тайком мелькают его любимые дьявольские искорки. — Самое ужасное, — Брут тянется и выдыхает ему на ухо, — что я хочу. У Бродяги от этого внезапного признания жар внизу живота вяжет узлом; он почти скулит в сильную шею: — Я... осторожно. Обещаю... — Спасибо за заботу, волчонок. Брут звучит чертовски искренне. Брут чуть отстраняется и ласково проводит по его губам языком. И, решившись, с тяжелым вздохом опускается ниже. Брут упирается на локти, красиво прогибает спину, вострит хищные лопатки. Он как никогда похож на дикого зверя; Бродяга, восхищенный сумасшедшей грацией, плавно ведёт ладонью по его хребту. В мыслях мелькает дурная идея — что, если попросить его порычать? — Бродяга отгоняет её усилием воли. Нарычится ещё. Брут сглатывает и расставляет колени шире. Бродяга слышит очередной щелчок камеры. Он сдвигается, целует ямочку на пояснице и соскальзывает рукой ниже, обводит сухим пальцем тугой вход. Его неожиданно завораживает то, как смотрятся его блестящие черные ногти у узкой дырочки... чёрт, что-то в этом есть. Лия, кажется, тоже так считает. Лия подходит ближе и снимает крупный план. Бродяга чувствует, как внутри — не только у него — разгорается желание пополам с азартом, и, закусив губу, легонько хлопает пальцами по нежным, чуть вывернутым краям. Брут вздрагивает и захлёбывается вздохом. Его прерывистое несдержанное дыхание только раззадоривает — Бродяга заводится с пол-оборота, но всё ещё не отпускает себя. Он растерянно оборачивается к Лие — и на секунду слепнет от вспышки. Забавный будет архив. — Смазка? — уточняет неуверенно. Она щурится с сомнением. — Это всё-таки наказание, — давит Брут сквозь стиснутые зубы, и Бродяга уже легче шлёпает его по заднице — нефиг тут выступать, его не спрашивали, — и своевольно решительно заявляет: — Ну уж нет. Он всё ещё против лишней боли. Он старательно обсасывает собственные пальцы. Насмешливо касается дырочки влажными кончиками, дует — Брут смешно дёргается, — и, не сдержавшись, наклоняется и широко проводит языком, стараясь толкнуться вовнутрь. Тот факт, что это не противно, а по-прежнему вкусно, приводит его в абсолютный восторг. (Тот факт, что Брут определённо долго-долго готовился и наверняка много-много трогал себя, заставляет Бродягу зашипеть и сжать собственный член через джинсы. Библейская, блять, картина...) Когда Брут громко стонет и дёргает бедрами, будто стараясь насадиться сильнее на его язык, Бродяга только фыркает, обдавая мокрую дырочку тёплым воздухом, и отстраняется. И плавно вводит один палец. Полностью. К такому Брут уже давно привык. И всё-таки Брут реагирует ярче, чем обычно. Может быть, виной тому обстановка — наказание, покорность, открытость, пусть понарошку, но обостряют ощущения; а может, щелчки камеры и неуловимая опасность быть з а п е ч а т л ё н н ы м — в таком однозначном положении — сбивают ориентиры, но тем не менее. Брут кончает, как только Бродяга добавляет второй палец. Брут хрипит и стонет, и прогибается сильнее, и сжимается на скользящих внутри пальцах, и у Бродяги шумит в ушах от возбуждения. — Аааааа... Ммм... Ах! А-а-а-аххх! Да! Дададада... да... ещё... пожалуйста... да... Он никогда так отчаянно не стонал, не кричал и не просил. От этого просто голова кругом. Бродяга вводит третий, преодолевая слабое сопротивление, не давая ему ни секунды передышки; Брут пытается зажиматься пару минут, но усилием воли заставляет себя раскрыться — и тут же вскрикивает, когда пальцы входят, видимо, под каким-то особенно правильным углом. Бродяга понемногу увеличивает скорость. Сгибает-разгибает пальцы внутри, стараясь немного его растянуть, подготовить — дальше они до сих пор ни разу не заходили, и он бы соврал, сказав, что не нервничает. Зато Бруту, кажется, уже плевать на всё — Брут кончает второй раз и громко скулит, уткнувшись лбом в судорожно сжатые кулаки. У него руки дрожат от напряжения. Бродяга осторожно вытаскивает из него пальцы. Широко лижет и их, и жадно сокращающуюся — и всё равно убийственно растраханную — сладкую дырочку. И медленно вводит четыре сразу. Брут мычит. Но вроде не протестует. Бродяга свободной рукой старается его отвлечь — нежно гладит поджатый живот, щипает и выкручивает соски, только к члену не прикасается — к своему, справедливости ради, тоже. Так неинтересно... Брут как будто слегка приходит в себя — чуть выпрямляется, чуть твёрже держит спину. И умоляюще хрипит. — Давай уже. Бродяга целует его поясницу, продолжая старательно раздвигать пальцы внутри. Ему всё кажется, что не выйдет, это сюр какой-то, у него не настолько тонкие руки, и не мог Брут на это подписаться, не может он хотеть именно э т о г о... — Давай! — Брут рыкает с горла, и Бродяга запрещает себе думать. Складывает все пальцы в щепоть. И плавно давит. Узко-узко-всё-ещё-блядски-узко-пиздец-в-него-свободно-четыре-пальца-помещались-а-теперь-пять-как-вообще-господи-как-не-сойти-с-ума-когда они действительно помещаются. Бродяга совершенно глупо и ошарашенно хлопает ресницами, глядя, как дырочка плотно обхватывает его запястье. И Брут тоже молчит, с тихим присвистом дышит сквозь зубы. Бродягу возвращает в реальность очередной щелчок камеры. Он прикусывает губу и медленно расправляет пальцы внутри. Сгибает, разгибает, напряженно прислушиваясь к реакции. И буквально чуть-чуть прокручивает кисть. Брута п е р е л а м ы в а е т. Он окончательно рушится грудью и животом на постель, колени разъезжаются, и всё, на что ему хватает силы — чуть выпятить задницу и жадно распахнуть рот, и отзываться невольным вскриком на каждый слабый толчок, стонать на каждое касание — а касается его Бродяга теперь безостановочно, осторожно трёт пальцами возбуждённую простату и ошалело следит за тем, как его бесконечно колотит, пробивает дрожью через всё тело, как он скулит и хнычет, уже не пытаясь подбирать слова, просто на одной ноте, от убийственной жгучей смеси стыда и удовольствия... Брут кончает болезненно долго, крича и, кажется, немного плача. Бродяге становится по-дурацки холодно, когда он как можно аккуратней вытягивает из него руку. (Он всё ещё, блять, не верит.)Он завороженно обводит пальцами вывернутые края дырочки — она такая, чёрт, широкая, такая растянутая, и даже отчаянно сокращаясь не может полностью закрыться. Бродяга вводит внутрь кончики больших пальцев, удерживая её раскрытой, и слышит, как Лия красноречиво хмыкает, делая новый кадр, — а потом жадно приникает к ней губами, легко толкается языком в горячую глубь.П и з д е ц.Он урчит, быстро раздеваясь, и просто льнёт к Бруту под бок. Он всё ещё не кончил, он всё ещё охренительно возбуждён, но это важнее — это что-то инстинктивное, звериное, глубинное и искреннее: просто прижаться к нему всем телом, обнять, поцеловать, виновато слизнуть солёную дорожку с щеки.Брут почти не отзывается на нежность — Брут, кажется, не совсем в сознании, — но устало тянется рукой и обхватывает его член.И Бродяга срывается. Моментально. И ему даже не стыдно.Вы не слышали, как Брут стонет.Лия устраивает смотр чёрно-белой серии на следующий же день, и сложно сказать, кто сидит более красный — Брут или Бродяга — зато Лия довольна, а Брут надолго перестаёт сучиться. А на случай, когда снова начнёт — Лия держит в запароленной папке на телефоне диптих с черными коготками — начало и конец вечера.А кадр с опущенной головой и черной лентой на запястьях они вешают на стену в спальне, и Бродяга жутко залипает на него каждый раз. Это его любимый.