the alternative (1/1)

— Я тебя ненавижу. Я говорил это вчера, знаю, позавчера даже дважды. Значит ли это, что я сдаю позиции? Молчи. Знаю, что больно. Прости?.. Здесь нечему помочь, скажи спасибо, что мы нашли способ открутить эту золотую хуевину с твоей руки. Ты пиздецки кричал, напугал даже Икара. Всё ещё: ему спасибо. Эта хуйня бы тебя убила, случаются же и такие сбои в системе. Кстати, про систему…Бродяга просто опускается на пол рядом со скрипучей кроватью в развалинах одного из домов, прислоняется спиной. Брут молчит. Смотрит в потолок безучастно и только редко дёргает прикованными руками и ногами. Скрипит зубами. На руке у него глубокая рана от браслета, крови было столько, что страшно вспомнить. Интересно, выжила ли хотя бы треть из десяти миллионов жителей Полиса. — Кажется, Купол так и будет стоять. Ну, тот железный каркас, не знаю, ребята-техники сейчас в вашей главной башне, разбирают, почему мы не смогли его подорвать. Я, знаешь ли, пытался. Спиздил у Музы её подарок от Икара. Крылья. Которые вторые, без этих ваших ?два метра?. Бродяга невесело усмехается. — И ебанул туда взрывчатки. И в контрольные пункты. Но вы вроде неплохо строите, так что перегорела только проводка и всё остальное. Железяка там. Стоит, миленькая. Выглядит жутко пиздец, она же на пару километров вверх уходит. Хуй знает, что такое километры. В общем, высоко.Бродяга откидывает назад голову, чувствуя затылком, что попал Бруту по бедру. Тот даже не дёргается. — Ты такой уёбок. Я же знал, что ты будешь делать, когда все загорится. И ты припёрся, как по часам. Он облизывает пересохшие губы, цепляет зубами сухую корочку. Слизывает капельку крови. — Мне свалить? Хочешь, пущу сюда ту твою подружку, Лию? Она тут с ума сходит, а ещё и горячей воды нет почти неделю, представляешь? Говорю, мол, холодная есть, даже душ, а она… Бродяга всё-таки поднимается, хрустит шеей, запястьями. — Говорят, ты не ешь. Сдохнешь — оставлю гнить так. — Мне похуй. Он вздрагивает. Брут впервые за несколько дней на него смотрит. — Мне. Похуй. Бродяга презрительно фыркает. — Разнылся. Что, тоже без горячей воды ломка? Или без товара загибаешься? Слишком гордый, да, чтобы попросить? У нас наверняка даже есть что-то, парни ведь вряд ли один табак курят. Гордость не позволяет, надо же.Брут снова сжимает челюсти. — Угадал. Ну, конечно же. Подыхай. Мне тебя не жалко. Бродяга вдруг жёстко сжимает пальцами его запястье. — Ненавижу. ***Он приходит снова. Сначала подолгу стоит перед дверями, решаясь, потом ещё пару дней просто молчит, глядя на чужое мертвенно-бледное лицо. Потом становится легче. И он приходит чаще. Брут редко на него смотрит, почти никогда не говорит первым. Как и Лия, такая же осунувшаяся и едва ли не поседевшая, в испачканном кровью и гарью белом костюме. Муза таки приносит ей одно из своих платьев через неделю, смотрит так, будто действительно сочувствует. И, прожигая Бродягу взглядом, уходит к Икару. Тот мечется среди Окраин, ему тяжело без работы, ещё тяжелее, чем Лие и Бруту без дозы. Бродяге, честно, абсолютно похуй. Даже если Икар попрётся в Полис, который сейчас усердно грабят стервятники. Не вернётся — ещё лучше.Бродяге кажется, что у него до сих пор звенит в ушах от криков и треска огня. Но ему, честно, не жаль совсем. Ничего. Ни нескольких десятков смертей среди своих, ни белого Полиса. — Мне будет абсолютно похуй, если ты умрёшь, но не переводи, будь добр, еду. Знаешь, Полиса и ваших ресурсов теперь нет, так что высока вероятность, что вот эту картофелину я сажал сам. Не разочаровывай меня, будь добр. Жри. Бродяга ночами смотрит на нависшую над полисом чёрную громадину. Техники говорят, рано или поздно Купол всё равно упадёт окончательно. Значит, нужно вынести из Полиса всё самое ценное, пока на их головы не полетит железо. Ну или — вынести и самим ещё раз подорвать заново. Он снова прислоняется спиной к каркасу чужой кровати. Закрывает глаза. Будь Брут в состоянии — свернул бы ему шею, это вот наверняка. Брут молчит. И на третью неделю вдруг осторожно касается пальцами его волос. — Либер?Горло раздирает кашлем. Он выворачивается, подскакивает на ноги. — Не смей меня так звать. Не смей. Это не для тебя. Я больше к тебе не приду, слышишь?Брут измождённо закрывает глаза. И снова несколько дней молчит. — Честно, мне похуй, что ты там думаешь, но тебе и вставать чаще раза в пару дней бы не помешало. Знаешь, что такое пролежни? Ага, знаешь. Ну вот, вставай. Руку не дам, не заслужил. Сам давай, по стеночке. ?Мама, мама, я паучок?. Брут едва на ногах стоит. — Либер?— Завались. Брут действительно пошатывается и почти падает, цепляется за край древнего письменного стола. На пол летят все втроём — Брут, стол и Бродяга. Собирает все вывалившиеся вещи только последний. — Б р у т. Я тут понял, что давно не звал тебя по имени. Чего смотришь?— Ты что, про меня думал?— Ты не Брут, а блядь. Брут вымученно улыбается Лие. Та выглядит ещё хуже него самого, осунувшаяся и ломкая, совсем другая. Она обходит зеркала, отпускает голову, чтобы себя в них не видеть. Брут лишь коротко обнимает её. А на следующий день валится с ног. Его выворачивает желчью, трясёт в крупном ознобе, и Бродяга… пугается. Он ждал такого, да, но в начале, не сейчас, когда прошёл почти месяц. Он его по мокрым от пота волосам гладит, и это такой сюр. Но ему страшно убрать руку. Будто тогда всё кончится. — Брут?Тот в его руках засыпает, всё ещё мелко дрожа. Бродяга на его лицо с очертившимися под глазами тенями смотрит, на первые морщинки в уголках губ. — Брут. Б р у т. Не умирай, ладно?Когда проходит месяц, Бродяга почти не уходит из его комнаты, только на ночь. Брут, сначала шокированный, гладит его, распушающего от неловкости перья, по острым плечам. Бродяга выворачивается из-под ласки и шипит почти по-кошачьи. Они в какой-то момент вместе приходят к Лие, смотрят, как она с трудом пытается справиться с древней швейной машинкой, чтобы сшить себе хоть какую-то одежду. Икар и Муза уходят. Улетают, наверное, правильнее. Оставляют за спинами призрак Полиса и разбитые Окраины. Всё оставляют. Брут смотрит на звёздное небо, на их удаляющиеся тени. На чёрный скелет белоснежного Полиса. Бродяга просачивается к нему на балкон, протягивает открытую банку пива с заброшенной заправки на самом краю города. Тот вопросительно изгибает бровь. — Твоей коллекции вина у тебя больше нет, — напоминает ему Бродяга. — Бери, пока дают. Брут фыркает, но из его пальцев пиво всё-таки забирает. Делает глоток, глядя в небо. — У меня линз больше нет. — Плохо видишь? — Да так, — Брут пожимает плечами, пока Бродяга открывает и свою банку. — Терпимо. Бродяга голову к небу поднимает. Звёзды далеко-далеко, искрятся и, кажется, накрывают их волной вместе с чёрным небом. — Либер?— Что?— Ты сказал, я должен заслужить смерть. Бродяга чуть сильнее сжимает пальцы. Тонкая жестянка хрустит. — Что, хочется?— Да нет, — вздыхает Брут. — Просто думается об этом, когда смотрю на звёзды. Я впервые их такими вижу. Кажется, что зовут. — Я догадался, — Бродяга глотает из банки ещё, чтобы отвлечься от его лица. Зажигает, чиркнув спичкой, свечку, грея об тонкий язычок оранжевого пламени ладони. — Мне к себе пора, — давит он тихо. — Хорошо, — вздыхает Брут, чуть ёжась. Ветра нет, пламя даже не дёрнулось. Бродяга наконец решается на него посмотреть. И, когда понимает, что и Брут смотрит на него тоже, лишь подаётся ближе. Брут осторожно обнимает его, ведёт ладонями по острым лопаткам. — Я не хочу.— Хорошо. И мир вспыхиваетснова.