insomnia (1/1)

Всё гаснет. Брут тихо закрывает за ними дверь, отдаёт за молчание приличный десяток купюр — и бессильно сползает на пол. Выть хочется. Мир гаснет. Брут знает, чем это закончится. Брут знает, что с ним сделают — и чем это обернётся для Бродяги. Брут… чёрт возьми, должны же у него быть инвестиции не только в наркоту.Так он хотя бы может быть уверен, что никто не выкинет оборвыша с окраин обратно на улицу. Брут чуть бьётся затылком об стену. Он знает, что поступил правильно. Что это — по-взрослому и осознанно. Что они оба — и в особенности этот драный волчонок с Окраин — заигрались и забылись. Браслет молчит — не нагревается предупреждающе даже от его волшебного состояния апатии. Вставай, мол, гадина, пей свой кофе с молоком и иди на работу. Руки в ноги, ноги в руки, как там. Сам выбери. Мозг генерит совершенно больные картины. Брут не хочет шевелиться. Наверное, сейчас бы его даже звонок Правителя не поднял. Вся эта квартира, весь этот мир — он, честно, будет видеть Бродягу в каждой неидеальности, каждой маленькой трещинке. Он устал, невъебически. Это хочется стереть из памяти, вытравить об какую-то новую дурацкую идею Икара, выкинуть вместе с очередными недо-отношениями, повязанными на секс раз в неделю после захода в бар. Бродягу стереть не получается. Брут себя мучает самозабвенно ещё с десяток болезненных минут-вечностей. Крутит в памяти образы, звуки, запахи. Бродяга — яркость, скорость, высота. Боль, царапины. Брут совершенно точно не должен по нему скучать. Бродяга, он уверен, не будет скучать тоже. Брут вдруг выдыхает как-то особенно резко. И поднимается на ноги. Он всё-таки крутой или где?***Брут домой возвращается заполночь, жмёт, не глядя, нужные кнопки на панелях, чтобы открыть автоматическую дверь. Он почти готов снова бросаться искать маленькое лохматое чудовище по своим белым комнатам — чтобы потом как-то уколоть, получить в ответ ?заебал?. И успокоиться. Почти ?я люблю тебя? — ?я тоже тебя люблю?. Он безучастно смотрит на идеально гладкую белую простынь на своей кровати. Проводит рукой, чувствуя слабый запах свежести и лавандового бельевого ополаскивателя. Брут закрывает на мгновение глаза. И яростно сдёргивает простынь с кровати, комкает в пальцах. Швыряет в угол комнаты. Браслет обжигает ему запястье. Похуй. На всё похуй. Брут рушится лицом в подушку, комкает и её тоже. Он просто очень, очень от этого всего устал, ладно?И он совершенно точно не знает, что будет делать, если этого вдруг лишится. Лия появляется на пороге к следующему вечеру. День догорает за панорамными окнами тускло и нереально. Брут помнит, какого цвета закаты за куполом. Брут всё-таки помнит, как выглядят звёзды. В этих белых точках так мало от того, что можно увидеть, приняв дозу. И так в миллиарды раз больше. Лия коротко перебирает пальцами по сенсорной панели, зовёт его из динамика. Забавно, что ей и говорить не нужно было, чтобы он открыл. Брут знает, что это она. Ещё когда слышит стук каблуков её лодочек от лифта к его квартире. Так только Лия ходит — ну, либо у него уже паранойя и глюки. Даже без наркоты. Отлично вообще. Она выглядит встревоженной. — Милый?Он нервно усмехается, открывая ей дверь. Лия его жёстко цепляет пальцами под подбородком. — Что ты наделал?И Брут сдаётся. Брут больше… больше не может. Просто не может. Лия его сажает на белый диван, достаёт из посудомойки ещё тёплые бокалы, чтобы разлить вино. Лия выглядит обеспокоенной, удивлённой, когда он выпивает всё залпом, без порыва посмаковать охуительно дорогое и наверняка охуительно вкусное сухое вино. Забавно, конечно. Они рядом на диване сидят — и молчат. Будто вовсе не знают друг друга большую часть жизни. — Что ты наделал? — повторяет Лия. — Я…Признаться в этом — словно признаться ей в преступлении. Ей, с этими всеми разговорами про голубой закат, про любовь. Она, блять, была права, что ли?Хуйня. И шиза. — Я сдал его в реабилитационный центр. Который при частной клинике, в которую мы с Икаром влили по несколько десятков кусков. Лия молчит с минуту, и Брут не выдерживает. Брут сползает ей головой на колени, поджимает к груди ноги. Так неудобно, но хотя бы получается чуть отпустить страх. Он нервно усмехается. С кем поведёшься, как говорится. — Заплатил за год вперёд. — Блять, Брут. Она осторожно гладит его волосы, распуская идеально собранные лаком в причёску пряди. — Как он… — Он у меня тут чуть не умер. Я на это смотреть не буду. Слышишь? Не буду. Лия его осторожно обнимает, склонившись и обхватив руками за подрагивающие — от усталости, конечно же, только неё — плечи. Брут надеется, что все скоро кончится. Что он из-за браслета и этих доз успокоительных ослепнет, оглохнет и чувствовать перестанет совсем. Что его перестанет крыть от дурацких всплывающих в памяти воспоминаний.Лия гладит его по голове — Бродяга слабо царапал затылок, пока Брут кусал его и без того разукрашенную засосами шею. Он выпускает в воздух клубок мятного синтетического дыма — Бродяга демонстративно тянется открыть окно и брезгливо морщится, уворачиваясь, когда он пытается поцеловать и вдохнуть изо рта в рот. Это в е з д е И что теперь делать?