10. Иак. I, 6 (1/1)

Сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой.Долгая дорога выматывает. Иногда ты настолько привыкаешь к ней, что забываешь весь процесс самого пути, просыпаешься только на конечной станции, потому что усталый от рутины мозг сигналит: пора остановиться. Утром, собираясь на работу, или вечером, готовясь ко сну, ты забываешь, сходил ли в душ или выпил ли кофе, смотрел ли в зеркало на свои круги под глазами от вечного недосыпа и кошмаров.Долгая дорога выматывает. Честер останавливает машину у какой-то забегаловки, расположенной в аккурат по правую сторону от трассы, и устало проводит ладонями по лицу.Чётки покачиваются по инерции. Маленький Иисус на крестике смотрит на него с сожалением. Прости, сын мой, что Господь послал на тебя такую судьбу, но ты не сможешь от неё сбежать, как бы ни пытался.Долгая дорога выматывает. Едва проснувшееся солнце лижет окрестности городка, оставшегося за спиной. Мужчина выходит из машины, хлопает дверью и упирается поясницей в капот, скрещивая руки на груди. Смотрит на солнце, что алеет на восходе, на небо, окрашенное в мягкие красно-оранжевые тона, на штриховку лёгких облаков, расстелившихся вдоль горизонта, и только сейчас позволяет себе вдохнуть полной грудью.Тишина, разбивающаяся разве что трелью редких пролетающих мимо птиц и таких же одиноких автомобилей, рассекающих трассу, давит на слух с непривычки. Честер отталкивается от внедорожника и направляется к забегаловке. Нужно выпить кофе и хорошенько подумать, что делать дальше. Определённо, он хочет кофе. Ароматная чашка крепкого американо сгонит любую сонливость, а тарелка блинчиков с сиропом настроит на нужный лад.Заведение похоже на типичную кафешку у трассы: белая постройка с неоновой подсветкой, гласящей, что здесь есть и кофе, и блинчики, и даже готовятся они круглые сутки. Надпись поодаль именует остановку "У Бэтти", и длинноногая неоновая красавица просит пройти внутрь и слегка поднять хозяевам выручку. Честер мысленно соглашается с желтоволосой, что это дело благородное, и дёргает на себя пластиковую дверь, отозвавшуюся тут же песенкой колокольчика. Дзынь-дзынь — и на него тут же поднимается не одна пара глаз, вероятнее из-за того, что в такую рань из гостей бывают разве что дальнобойщики. Уж никак не Святые Отцы, разъезжающие по округе с целью найти настоящего убийцу двух человек.Честер мягко улыбается и снимает шляпу, попутно запихивая в карман брюк брелок от машины. Дзынь-дзынь, ключи падают на дно кармана. Он оглядывается, надеясь найти местечко поуютнее, и решает, наконец, присесть у широкого окна, старательного вымытого кем-то из местных девчонок. Одна из них, к слову, торопится к нему с маленьким блокнотиком и улыбается, заправляя прядь светлых волос за ухо.— Доброе утро, святой отец, — Честер ловит её любопытный взгляд, отвлекаясь от ламинированного меню, распечатанного на большом листе, который занимает практически половину стола.— Доброе... — мужчина выхватывает имя на бейджике, прикрепленном к белой блузке. — Дебби.— Что-то готовы заказать?Беннингтон теряется, снова опуская глаза на меню прямо под носом, и растерянно просматривает позиции.— Кофе и... И я не уверен. Посоветуете что-нибудь? — виноватая улыбка растягивает его тонкие губы, девчонка кладёт блокнот на край стола и быстро пробегает кончиками пальцев по меню. Честер отмечает аккуратно стриженные ногти с бесцветным лаком. — Хотите послаще?— Нет, — после недолгих раздумий отвечает падре, скрещивая под столиком ноги, — я думаю, мне хотелось бы чего-то вроде омлета. Хотя изначально я чуть было не искусился вашими блинчиками, — мужчина смеётся, указывая кивком головы за окно, как раз туда, где баннер рекламирует те самые блины с абрикосовым сиропом.Официантка понимающе кивает и тут же безошибочно указывает на соответствующий раздел с блюдами из яиц, в числе которых — ролл, яичница и несколько видов омлетов.— Оу, — многозначительно тянет Святой Отец, и, наконец, просит добавить к американо ещё и омлет с овощами.Дебби упархивает куда-то с блокнотом наперевес, по помещению наконец разносится что-то помимо расслабляющей (вгоняющей в тоску) поп-музыки. Хотя бы звуки кофе-машины и запах терпкого кофе, который падре учует даже за версту.Хороший кофе был его слабостью. Здесь он вряд ли, конечно же, был хорошим, но для того, чтобы взбодриться в шесть утра, хватит с лихвой. Честер тарабанит пальцами по столешнице и наконец сцепляет руки в замок на столе, опуская голову. Он не детектив, в конце концов. Он не может просто взять и вмешаться в дела полиции, даже если он священник: это граничит с законом, а значит, может аукнуться большой бедой. С другой стороны, что-то настойчиво подсказывало ему, что дело нечисто, в частности история о шерифе и том, что происходило здесь в давние времена. Какова вероятность того, что Майк Шинода действительно невиновен?Пятьдесят на пятьдесят.Может быть, он и правда чертовски (прости, Господи) хороший манипулятор или невероятный лжец, который умеет расположить к себе, а падре ведётся на эти уловки, как глупый маленький мальчик. Это не его дело, не его проблема, он всего-лишь тот, кого позвали исполнить последнюю волю заключённого.И всё же что-то было в этом всём. Подозрительное. Напрягающее.Каким нужно быть глупцом, чтобы попросить священника вступаться? Но он не просил. Майк был удивлён, что Честер решил узнать о нём больше, и это не сказка про прекрасного принца, который спасает принцессу. Это жизнь, и здесь лезть не в своё дело чаще всего приравнивается к катастрофе.Белая чашка с блюдцем ставится перед его носом и отвлекает от тяжелых мыслей. Кофе в стеклянном кофейнике, все та же девчонка в форменном фартуке аккуратно придерживает чёрную прозрачный кувшин с чёрной пластиковой крышкой пальцами, и из носика вглубь пузатой керамики выливается порция крепкого горячего кофе.Честер с улыбкой кивает, и это молчаливый жест благодарности снова окунает его в воспоминания.У него нет времени на раздумья. У него вообще времени практически не осталось, и оттого сомнений, как черви прогрызающих в нём дыры, становится больше.Аромат кофе забивает мозг, мужчина делает первый глоток из чашки и морщится, обжигая в ту же секунду язык. Ему бы просто знак, что всё это не зря. Что он действительно делает правильный выбор.Мужчина поднимает взгляд на небо, расписанное за прозрачным окном, и выдыхает, переплетая пальцы в замок на столе.Детская глупость, святая наивность, что прямо сейчас кто-то скажет ему: все хорошо, Честер, ты все делаешь верно, но падре всё же пытается достучаться до небес. Падре надеется, что высшая сила, в которую он практически слепо верит, даст ему ответ на все возможные вопросы.Но ничего не происходит. Никто не насылает на него кару небесную, никто не гладит по голове, никто не садится рядом и не произносит заветные слова.Падре со вздохом делает ещё один глоток из чашки и обводит взглядом помещение.Дебби несёт ему тарелку с омлетом, на заднем плане играет какое-то инди, и Честер невольно вслушивается в слова песни, пока официантка кладёт на столик приборы и салфетки, умудряясь управляться со всем практически одновременно.—Что это за песня? — Беннингтон хмурится, глянув на девушку, и та, прислушиваясь, улыбается.— Daughter, Home. Нравится? Мужчина неуверенно кивает.Солистка тянет, повторяя снова и снова: забери. Забери меня домой. Ведь я не выдержу в этих четырёх стенах.Наваждение пропадает, оставляя священника гадать, было ли это именно тем знаком, который он просил, или просто игры его разума, и рассеянно переворачивает зубчиком вилки стручковую фасоль в своей тарелке.Что такое вера? Почему мы каждый день стремимся увидеть в совершенно обыденных вещах намёк на чудо, и действительно ли природа человека такова, что ему жизненно необходимо верить хотя бы вот что-то? Циники верят в успешных людей, наивные верят в богов, о которых слагают легенды и пишут книги. Знаете ли вы, что каждую секунду печатается новый экземпляр Библии? Знаете ли, что более одного миллиарда человек причисляют себя к католицизму, число протестантов варьируется от восьмиста миллионов человек, еще полтора миллиарда считаются мусульманами, и в целом всего лишь один из шести человек не причисляет себя ни к какой религии, по праву считая себя атеистом.Так все же, что такое вера? Надежда на то, что за тебя давно уже всё решено, оправдание страха смерти или всё вместе? Во что вы верите, в успех или божественное предзнаменование? Поговаривают, что это просто рефлекс, настояивое желание объяснить необъяснимое, надежда: знать, что за всем неясным стоит какая-то невидимая сила, будь она макаронным монстром или мужчиной, который смотрит на всех людей с высоты облаков.Вера — это свод определенных правил и законов, нарушение которых может привести не только к ответственности перед судом, но и перед самим богом тоже, ведь, как гласят многочисленные религиозные трактаты, после смерти всё же есть жизнь, и только от твоих действий зависит, какой она будет, сладкой, как в раю, или невыносимой, как в аду.Мы обращаемся к Богу в тяжёлых событиях, и напрочь забываем о нём в радостных, ведь так устроена по большей степени человеческая природа. Плохо — вероятно, это кара господня, хорошо — это я молодец. Да, конечно, это не правило для всех людей, но задумайтесь сами, сколько в нашем языке религиозных оборотов? Слава богу, Господь всемогущий, О мой Бог, и так далее — только успевай вспоминать.Религия появилась вместе с человеком, и преображалась вместе с ним, идя, по сути, с нами рука об руку. Искусство, медицина и многие другие ответвления эволюции расцвели гораздо позжее, но разве не религия изначально толкала людей к вещам прекрасным или ужасным? Ренессанс, ровно как и Салемские гонения, были рождены под крылом Христианства. Молот Ведьм был написан христианами. Собор парижской Богоматери построен во имя Господа. И мы не замечаем, насколько сильное влияние оказывает на нас любая религия, даже если мы не ставим свечи за здравие или вовсе считаем себя атеистами.Честер ковыряется вилкой в омлете, думая о том, что он абсолютно беззащитен перед своей верой. Яйцо, взбитое с молоком, выглядывает из тарелки и смотрит на него прожаренными глазами-пузырями, которые возникают на поверхности омлета, как только сковородка ставится на плиту. На поверхности кофе у стенок белой чашки образуются такие же пузыри, только светло-коричневые, лопающиеся в ту же секунду, как он прогоняет их ложкой, перемешивая кофе с сахаром, высыпанным из маленького порционного пакетика.Честер кладёт на язык кусочек брокколи и, старательно пережёвывая его, думает о том, как он беззащитен перед своей религией. Нет, безусловно, падре не был наивным, не вверял свою жизнь совершенно безропотно в руки Господа, был даже самостоятельным, предпочитая лишь сверяться с законами Библии, дабы не нарушать их. Но уж точно нельзя было сказать, что в такие трудные минуты морального выбора ему хватало веры в себя.Находясь меж двух огней, невольно начинаешь искать подсказки везде, куда только можешь дотянуться.Падре ковыряет вилкой свой завтрак, уже наполовину съеденный, и допивает кофе, прося принести ему счет. Дебби участливо уточняет, желает ли Святой Отец расплатиться картой, и, получив утверждающий кивок, приносит ему терминал для оплаты. Беннингтон споминает, что еще несколько десятков лет назад о такой штуке никто и не представлял. Технологии стремятся вперед, а городок остаётся на том же месте, удивительная штука. Кредитка пикает, списывая со счёта стоимость завтрака, Честер снова поднимает взгляд на голубеющее за окном небо. Часы показывают семь, сонливость понемногу отступает, стручковая фасоль остаётся лежать в тарелке, так и не оцененная по достоинству. Потому что падре, как ни крути, ненавидит её вкус.Колокольчик, дзынькнувший за спиной, провожает единственного в такое время посетителя. Открытая дверь мягко впускает в кафешку свежий запах раннего утра, смешанного с прохладой, которую обычно ощущаешь после ночи, смытой проливныхм холодным дождём. Под ногами шуршит гравий, смешанный с мелким мокрым песком, и священник невольно отсчитывает про себя расстояние до машины в шагах. Десять, пятнадцать, двадцать.Шурх-шурх — отзывается под подошвой ботинок уличное месиво.Бум — хлопает дверь водительского места.Вжжж — шипит ремень безопасности, плотно обхватывающий грудную клетку, и пальцы поворачивают ключ, чтобы через мгновение внедорожник отозвался мягким урчанием сытого кота.Беннингон щурится, выглядывая на небо снова, в эту беспроглядную синеву, за которой не видно ничего, кроме едва отличимой бледной полоски облаков, которые, скорее всего, тоже скоро растворятся.День обещает быть жарким, и, может, оно и к лучшему, что ночью весь городок залило.Мужчина облизывает уголок губы и тянется к бардачку, вытаскивая из своего маленького тайника пачку Лаки Страйк, затерявшуюся среди документов и смятых штрафов за парковку в неположенном месте. Часть из них давно уже пора вбросить. Он цепляет зубами фильтр сигареты, задержав взгляд на уголке одной из квитанций, чиркает зажигалкой и втягивает полными лёгкими никотиновый дым. Стекло мягко опускается. Падре едва заметно качает головой и выдыхает крепкий посеревший воздух, который тут же взмывает ввысь и растворяется в легком порыве ветра.Бардачок закрывается, как дверцы платяного шкафа, из которого так и норовят выпасть бледные тощие скелеты. У его скелетов на лбу алеет клеймом печать Аризоны и Техаса.Прости меня, Господи, за все мои грехи.Дорога прямая, как отутюженная, за плечо удаляются редкие дома, встречные автомобили и лучи яркого солнца. Священник стряхивает открытое окно пепел с кончика сигареты и снова прижимается губами к фильтру. Курить в машине мерзко и безответственно, но сейчас почему-то жизненно необходимо. С каждой затяжкой мышцы все больше наливаются леностью, и сердце перестает стучать так глухо и резко. Может, и правда, курение успокаивает?Очередная пилюля плацебо.Мужчина переводит взгляд на собственные пальцы и прикусывает в задумчивости губу. Тишину нарушает разве что его дыхание, гул двигателя и шелест шин по мокрому асфальту. Пару раз приходится включить поворотник, пару раз он смотрит в зеркало заднего вида и еще раз притормаживает, чтобы глянуть на карту в телефоне, потому что геолокация предательски шлёт его ко всем чертям.Иисус мерно покачивается, падре включает радио и прижимает к губам пропитанный никотином указательный палец. От рук несёт сигаретами, крепким кофе и ещё немного — железом. На мгновение он отключается, вспоминая прошлое, но все же отвлекается, сморгнув наваждение.Вольны ли мы вершить свою судьбу самостоятельно, или же каждое наше движение и решение заранее прописаны кем-то или чем-то? Или, может быть, мы сами заранее программируем себя и неподсознательно выбираем наиболее удобный исход, который впоследствии, как партия в шахматах, приводит к победе или поражению? Однако, вряд ли жизнь и судьбу можно назвать тем или иным.Честер вздыхает и тарабанит пальцами по натянутой обивке руля. Кажется, ехать осталось недолго, хотя едет он всего-то каких-то минут двадцать. Эти двадцать минут кажутся ему бесконечностью.Узнавать правду всегда тяжело. Ещё тяжелее находиться в состоянии невесомости, не знать точно, с каким трудом придётся отвоёвывать эту правду, и сколько времени потребуется, чтобы отшлифовать её. Отбросить лишнее. Сконцентрироваться на фактах.Автомобиль мягко тормозит на обочине, падре, наконец, выходит на свежий воздух и глубоко вздыхает, подставляя бледное лицо тёплому солнцу, которое уже начинает пригревать кожу, спрятанную под чёрным одеянием.Внимательный взгляд карамельно-карих глаз скользит по местности, расстилающейся до самого горизонта. Слева — поля, расчерченные с геометрической точностью зубами бульдозеров или тракторов, на границе между небом и землёй редеет тонкая линия леса, пестрящего всевозможными оттенками зелёного. Справа — аккуратные ряды домиков, речушка, насколько мелкая, что её даже не занесли на карты, существующая будто бы только для того, чтобы местные ребятишки мочили в ней ноги и ловили головастиков. Под ботинками собирается в комья глинистая тяжёлая земля, и Честер, по привычке засовывая руки в карманы брюк, невольно думает о том, что вечером придется убить много времени, чтобы очистить подошву от грязных коричневых разводов. Ветер ласково целует его в скулы и тянет за собой в сторону острых заборчиков, за которыми кипит типично пригородная жизнь.Здесь — ферма, из которой в городок свозят молоко, яйца и мясо, чаще — овощи и фрукты, реже — ягоды, выращенные с трудом в белесых парниках. Когда-то для него было дикостью видеть местные цены, но привыкнуть можно ко всему, особенно если знать, откуда и как фургоны привозят продукты, которые тут же сметаются с прилавков городского супермаркета.Мимо него со смехом проносится пара детей. Падре несешно направляется к пристройкам. Он проходит мимо женщины, подрезающей розы, мимо ленивого и, скоре всего, старого кота, лежащего на лавочке, он проходит мимо аккуратных окон и сжимает в пальцах брелок внедорожника, который подает признаки своего существования разве что неслышимым бренчанием в кармане.— Доброе утро, — мужчина вежливо улыбается незнакомцу, которому посчастливилось попасться ему на пути, — не подскажете, где я могу увидеть Дэйла Уотерса?Местный смеряет его долгим внимательным взглядом и наконец указывает пальцем на здание в паре домов от места их пересечения.— Дэйл нынче в конюшне. У Мэридит что-то с кобылой, подняла на уши всех в округе, трясётся так, будто сама вот-вот откинет копыта.У незнакомца пожелтевшие зубы и низкий хриплый смех, от которого по спине спускается неприятный холодок. Честер улыбается снова и благодарно кивает, глянув в указанное ему направление.— Давно к нам не заходили священники, — Честер, уже желавший поскорее распрощаться, тормозит и оборачивается. Незнакомец скалит гнилые зубы и достаёт из кармана мятую, чудом не сломавшуюся сигарету.Беннингтон и сам смертельно хочет закурить ещё разок, но вместо этого качает головой и отводит взгляд в сторону.— Очень жаль это слышать. Могу пригласить на воскресную службу. — Не, — хмыкает старик, пару раз прокрутив подушечкой большого пальца колёсико зажигалки, — я не верю в эти ваши причуды. — Ваша воля, — очередная вежливая улыбка и ладонь, протянутая для пожатия на прощание. Точка в нелепом и даже не очень приятном разговоре. Местный пожимает его руку своей, сухой и костлявой. Честер замечает на дряблой коже пару ссадин. — Спасибо за помощь, — добавляет падре напоследок, и рукопожатие распадается. Он чувствует взгляд себе в спину практически всю дорогу до конюшни. В нос ударяет специфичный запах сухой травы, навоза и мокрого дерева. Он кислый, немного затхлый и отпечатывающийся в памяти. Падре не любил лошадей. Виной тому боязнь получить по лицу или ощущение, что перед этой животной мощью человек лишь пылинка, он не знает, и задумываться особо не желает. Ему достаточно ощущать напряжение, перехватывающее поясницу. Мужчина переступает обитый порог и поднимает взгляд под потолок. Из загонов доносится шумное хриплое дыхание, тихое ржание и стук копыт о пол и методичный хруст смыкающихся на корме зубов. Святой отец направляется по узкой бетонной тропе вглубь помещения. В солнечном свете, пробивающемся сквозь окошки под самым потолком, танцует пыль, вальсирует, забивается в нос и щекочет глотку. Падре чешет кончиком указательного пальца щеку и морщится, искренне надеясь поскорее отсюда смыться: его на протяжении всего пути преследовало ощущение какого-то напряжения, стойкое желание развернуться и уехать обратно, никогда не возвращаться и даже не думать об этом. — Есть кто-нибудь? В ответ на его голос, звучавший сейчас столь несмело, пара лошадей начинает ржать громче. Он слышит тихий хлыст длинных хвостов по крупу и невольно вздрагивает, оборачиваясь. Глупые мухи бьются с характерным жужжанием о грязные стекла маленьких окошек, кто-то переминается с ноги на ногу и встряхивается, прежде чем вновь склониться к кормушке, и ни один человеческий голос не отвечает на его несмелый вопрос. Честер потирает переносицу и на мгновение прикрывает глаза. Чего он вообще ждал? Что его встретят с чашей алого вина, под которую непременно исповедаются? Бред. Мужчина отворачивается, и именно в этот момент порог конюшни отбивает копытами белая кобыла, низко опустившая голову вниз. — Давай, красотка, я знаю, что тяжело, но это твоя проблема, что ты в очередной раз залетела от кого попало.Голос звучит приглушенно, ворчливо даже, и лошадь, недовольно фыркнув будто бы в ответ, вразвалочку направляется к одному из пустеющих загонов. — Падре? Завороженный и словно вросший в пол Честер не сразу вспоминает, зачем он вообще сюда приехал, и облегчённо вздыхает, когда видит в нескольких метрах от себя вполне человеческое лицо. — Хвала Господу, я вас искал. — Меня? — мужчина кажется удивленным. Он закрывает загон, проверяет тяжёлый замок, ласково поглаживает ладонью широкую морду высунувщейся лошади, и Беннингтон не сомневается ни на секунду, что перед ним тот, кто ему нужен. — Вы — Дэйл Уотерс?— Ну, допустим, я, — усмехается высокий светловолосый мужчина, отряхивая руки о грубую ткань джинсов, держащихся на нем разве что благодаря уже полопавшемуся кожаному ремню. Он словно списан со всех стереотипов про ковбоев: широкие плечи, грубые пальцы, загорелое лицо, клетчатая рубашка и высокие сапоги, чтобы не измазаться в дерьме по самые уши. Падре прочищает горло, потому что Дэйл не прячась оценивает его взглядом, будто священник — очередная кобыла на торгах. Ощущение не из приятных. — А вы по какому поводу, святой отец? Какая свинья в вашем приходе заболела? — вопрос звучит весьма весело, но в ответ Уотерс получает не улыбку, а хмурый тяжёлый взгляд карих глаз. — Простите, у нас тут свои отношения с верой. Ваш господь частенько прибирает к рукам труды врачей, особенно если дело касается таких богом забытых мест. — Я слышал, вы не только живыми занимаетесь. — Бывает, занимаюсь и мёртвыми, — кивает Дэйл, и его голубые глаза сужаются. — Я попробую угадать, вы хотите поинтересоваться делом Шиноды? Губы Честера дёргаются в лёгком подобии улыбки. Это было не тяжело, но он никогда не привыкнет к тому, что в этом городе (в соседних в том числе) слухи летят быстрее, чем слово, сорванное с языка. Падре слабо кивает, Дэйл смотрит на него внимательнее и качает головой. — Я не могу разглашать детали этого дела, это незаконно. — Я не журналист, я священник, — Беннингтон вздыхает, мнется на месте и запихивает руки в карманы брюк по привычке. — Всё, что вы скажете, не будет передано третьим лицам. Или полиции, или никому. Даю слово. — Слово Святого отца закон, верно? — Уотерс цокает языком, кобыла в загоне притопывает в ответ, и внимание собеседника переключается уже на неё. — Я подумаю, если вы составите мне компанию за завтраком. — Я уже поел, — Честер вежлив, на лице загорелого ковбоя читается намёк на сожаление. — Но могу выпить с вами кофе. — Хорошо, это считается. Здесь особо не с кем поговорить, надеюсь, хоть с вами скучно не будет. Дэйл улыбается, слегка похлопав по морде кобылы, и падре почти слепнет от белоснежности его зубов.***Дэйл в самом деле оказывается приятным собеседником, и Честер вспоминает, что, вообще-то, давно так не смеялся. Загорелый ковбой, как мысленно его называет падре, умудряется легко и беззаботно осмеять большинство наболевших человечеству тем: политика, медицина, вера, и делает это уже не так злобно, как в самом начале. Беннингтон слушает с улыбкой, прихлебывая кофе с молоком в местном полупабе, пока Уотерс разделяет на кусочки слегка пригоревшую яичницу с убойной дозой горчицы. — Что ты делаешь вечером, падре? — внезапный вопрос бумерангом сбивает улыбку с губ священника, и он слегка хмурится. — Зависит от того, зачем ты спрашиваешь, — ответ следует незамедлительно, Честер даже не раздумывает над ним, и Дэйл тарабанит пальцами по деревянной столешнице. — Хотел пригласить тебя куда-нибудь. Думаю, я смогу помочь в твоём вопросе, ты вроде неплохой мужик. С условием, что это не выльтся, куда не нужно, — Дэйл предельно серьёзен, и Честер кивает, осознавая это в полной мере. — Может, за бутылкой пива?Улыбка на губах падре становится полной сожаления. — Я не... — Да, о чём я, — отмахивается Уотерс, покрутив пальцем у виска. — У меня дома есть чай. Кофе. Много чего, вообще-то. Блондин приглаживает светлую прядь за ухо и в один глоток допивает уже порядком остывший американо на дне кружки. Этого времени достаточно, чтобы Честер перестал колебаться. — Хорошо.Он может помочь. Этого достаточно.