Что-то не так (2/2)
Или в калибровке. Или в материалах. Или Эрик с самого начала был прав, и никому на самом деле не дано стабилизировать изначально хаотичную энергию. Джейн утомленно трет переносицу невредимой правой рукой – она подумает об этом позже, когда все вновь вернется на круги своя. Когда она вернется назад.
– Вы использовали наработки доктора Сэлвига по Тессеракту?Она кивает, чувствуя, насколько пересохло ее горло, насколько сложно ей выдавить из себя хотя бы один звук. Эрик отдал ей все. Ему было тяжело возвращаться к прежним исследованиям, к тем самым материалам, добытым его здоровьем и чистотой его разума – но он хотел, так хотел, чтобы ее мечта сбылась. Камень пространства был окончательно уничтожен вместе с остальными камнями, но им удалось восстановить его код и воспроизвести его модель, его подобие. Джейн на мгновение закрывает глаза в стремлении спастись в темноте от жара люминесцентного света. Эрик, должно быть, теперь не знает, что и подумать, где искать ее. Он, должно быть, теперь сходит с ума от беспокойства, точно также как и она. Воздух с трудом проходит в ее легкие, обжигая и причиняя нестерпимую боль. Если, конечно, он все еще жив.Страницы газеты осыпаются в ее руках многочисленными необъятными, непонятными строчками. На редких снимках – один, второй, третий – она сама, другая, чужая, незнакомая. Светлые волосы. Лицо, наполовину скрытое за ярким блеском стали. Серебристая броня и черная кожа. Даже рост выглядит неправильным – Джейн думает, что, должно быть, это просто ракурс, но ощущение той неправильности все равно не пропадает, не оставляет ее. Она смотрит в конец статьи – статья годовой давности; год назад в это время она была в Лондоне на международной конференции по новейшим проблемам астрофизики, и все это, на самом деле, просто невозможно.Она, на самом деле, никогда не умела сражаться. Она никогда никому не причиняла намеренного вреда, никогда не хотела причинять вреда (один раз – Асгард, бледная насмешка, исказившая тонкие губы, и пристальный взгляд – не в счет).И она совершенно точно никогда не поднимала Мьельнир.Эти Вселенные – что близнецы, неосмотрительно разлученные в детстве: один генотип, но стоит только начать изучать, начать наблюдать, и мизерные расхождения двух реальностей начнут незамедлительно проступать, выкрашивая синеву детской футболки в непостижимую незнакомую зелень. Если бы она только знала, чем все закончится, куда это ее приведет, куда это приведет их всех. Если бы она только знала – она бы никогда не приняла предложение Эрика продолжить работу над тем, что однажды принесло ему столько страданий.– Доктор Фостер, вы не первая, кто пересек время и пространство, используя эту энергию.
Она не выпускает газету из рук, вновь поднимая затуманенный взгляд на Фьюри. Сложная мозаика из тысячи мелких перепутанных пазлов двух реальностей никак не желает укладываться в ее голове, и в том виновато ее гноящееся беспокойство, или ее бьющаяся где-то в груди необходимость во сне, или ее вновь дающая о себе знать размеренным постукиванием горячечная мигрень. В его словах сокрыто что-то важное, значимое, и оно ускользает от нее, но у Джейн нет возможности спросить – он спрашивает первым:– Кому вы успели сообщить о себе кроме доктора Сэлвига?– Никому, – отвечает она, и он снова кивает, и напряжение, скопившееся в угрюмой линии подбородка, рассасывается ядом – причина того неподъемного напряжения ей неясна.
– Хорошо, – произносит он, и он правда звучит чуть спокойнее, чуть правильнее. – Я надеюсь, вы понимаете, насколько важно держать ваше присутствие в нашем мире в секрете.Джейн качает головой, разгоняя загустевший туман – это не помогает, и она не понимает, не по-настоящему. Эрик – единственный, кому ее возвращение, ее неожиданное воскрешение могло причинить искреннюю боль, но он уже знает. Сердце гулко стучит в ее груди, отбивая неровный ритм, разбивая тот ритм о ребра – она старается не думать о том, что этот Эрик – этот Эрик, которого она никогда не встречала, с которым она никогда не обсуждала свои исследования и никогда не ходила на экскурсии – теперь чувствует. Теперь, когда, уже навсегда смирившись с ее уходом, он снова услышал ее голос. Ей остается надеяться только на то, что он хотя бы не расскажет этой Дарси.Она не понимает, кому еще может быть до нее дело.Фьюри смотрит на нее пристально, настойчиво, немигающе, и во взгляде том едва уловимое, едва различимое сожаление:– Вы многого не знаете.Джейн сглатывает. Она не хочет знать. Она не должна знать.– Я должна вернуться домой.Он чуть опускает голову, и он отвечает – с уверенной искренностью, с непоколебимым обещанием:– Поверьте мне, я сделаю для этого все возможное.Джейн выдыхает – впервые с надеждой за все девять часов ее пребывания в неправильной реальности. Было бы намного сложнее – практически невозможно – все исправить и вернуть без поддержки ЩИТа, и в этот единственный раз она рада их вторжению в ее жизнь. Она слепо рассматривает фотографии – восемь лет назад, лыжная турбаза на Аляске, и она, впервые увидевшая снег и восторженная, в неуклюжем костюме неуклюже машет на камеру. Три года назад, деловая встреча с партнерами и унылый строгий кадр – один на всех. Тринадцать лет назад, бежевые стены университета, компьютеры и учебник по квантовой физике в руке. Все ее моменты, когда-то действительно с нею происходившие, вся ее жизнь, однажды ею прожитая, и вся она.Полтора года назад, чуть смазанный кадр мегаполиса, кем-то неловко схваченный впопыхах едва угасшего сражения, полуразрушенные здания и она сама, сжимающая в руке молот. Перед ней – завалы. Позади – нечеткое пятно чужой ярости, доктор Беннер.
Рядом – изящная зелень, чернота волос и однажды виденная ею сталь.Джейн неверяще приближает снимок к глазам, уже чувствуя – это одна из тех неправильностей, один из тех сколов, незначительных расхождений, отличающих одну реальность от другой. Этого просто не может быть, и он мертв, и она знает, она слышала об этом, она видела горечь Тора, его скорбь и его невысказанное, безмолвное отчаяние. Этого не может быть, но Локи стоит подле нее, и что-то неправильно в них, в них обоих, в том, как они смотрят друг на друга. В том, как близко они стоят друг подле друга.
Чужой ровный голос едва ли доходит до ее сознания:– Пока мы не имеем ни малейшего представления, насколько наши миры отличаются. Возможно, некоторые вещи вас несколько удивят.Джейн достает последний снимок из файла с ее именем – вывернутая, опустошенная папка позабыто лежит у нее в ногах. На фотографии ее квартира, ее кухня – это точно ее кухня, потому что она сама покупала эту скатерть, и эти стулья, и эти шкафчики. Она сама вешала этот календарь на стену. Она сама выбирала эти занавески. Это единственная фотография, на которой у нее острые черты лица, и неестественно, болезненно бледная кожа, и черные впалые тени под глазами, и короткие волосы – последствия химиотерапии. Единственная, где она улыбается – невероятно устало и чуть счастливо.
Она смотрит прямо в камеру.Он стоит, лениво облокотившись о те самые шкафчики, так, словно это самая обычная вещь, когда-либо случавшаяся во всех возможных Вселенных, словно не существовало во всех Вселенных ничего, никого зауряднее, чем бог обмана на ее кухне.Он смотрит прямо на нее.Джейн едва слушающейся рукой переворачивает снимок – на обратной стороне указана дата. Октябрь. Снимок был сделан девять месяцев назад.
Полгода назад ее похоронили на кладбище Вудлон, и об этом тоже писали в газетах.Она с трудом отрывает взгляд от невозможности в вечности запечатленного момента, и ей нужно знать, ей действительно нужно – что он делал там, с ней, что они делали вместе за три месяца до ее смерти, уже осознавая наверняка, как скоро все закончится. Ей нужно знать – почему две столь схожие реальности разошлись столь сильно и неумолимо, почему из всего бесконечного множества реальностей она была отброшена именно в эту, единственную, где она была мертва, где он был жив, и почему в его взгляде, устремленном на нее, неправильности оказалось даже больше, чем во всей этой Вселенной.
Ей необходимо знать, но она вновь смотрит на Фьюри, и она не в силах произнести ни звука, потому что она видит: что-то не так, не дающее ей покоя – это страх. Джейн лишь сильнее сжимает фотографию, уже чувствуя, как дурман обезболивающего вытекает из ее тела, из ее головы, окончательно вытесняемый медленно подступающим осознанием.
– Доктор Фостер, – произносит он, и ей совершенно не нравится внезапное мрачное ожесточение его негромкого голоса. – Вы даже не представляете, сколько проблем может создать ваше появление.