Что-то не так (1/2)
постЭндгейм, постТор 4, Джейн Фостер, Ник Фьюри; фоном alt!Локи/Thor!Джейн, драма, ангст.Ей приходится столкнуться с новой реальностью.***– Так значит, она умерла?Многочисленные файлы, аккуратно скрепленные степлером, разложены прямо на ее кровати вместе с поблекшими со временем газетами и фотографиями – Джейн чуть склоняется, небрежно и намеренно игнорируя осуждающе занывшую в разодранном боку боль, и наугад выбирает одну из тех выцветших фотографий. Плотная матовая бумага мелко дрожит в ее руке, и черты еще мягкого в своей юности лица – ее лица – размазываются и искажаются, утонувшие в той неконтролируемой дрожи. Она помнит эту фотографию. Она помнит этот день. Далекое безоблачное лето ее детства, вытертые мальчишеские шорты и футболка с острым треугольным вырезом, любовно обнимающим беззащитные ключицы. Послеобеденная экскурсия в космическую обсерваторию, что в дальнейшем принесла ей несчетные, нескончаемые грезы о звездах, приятная усталость в ногах, разморенных жаром тротуаров, и старенький фотоаппарат в руках Эрика.
Она помнит ту фотографию – на ее фотографии, оставленной в нижнем ящике комода съемной квартиры, футболка из ее детства безошибочного синего цвета.На фотографии, что она держит в своих руках, футболка выкрашена в невозможную весеннюю зелень, и Джейн, на самом деле, мутит так сильно, что головокружение, безостановочно испытываемое ею предыдущие девять часов, головокружение, буквально сводившее ее с ума неопределенностью и подкрадывающимся ужасом, теперь кажется ей всего лишь незначительным недомоганием.
– Мне жаль, доктор Фостер.Вечер за окном убаюкан прохладными ветрами и беззвездной, бездонной чернотой, но здесь, в ее палате, здесь, в бесконечной белоснежной тишине, изредка прерываемой чужим дыханием и чужими скупыми объяснениями, что лишь окончательно все запутывают и делают неправильным, душно и светло. Люминесцентное сияние единственной лампочки, прикрученной к белизне потолка, давит на глаза своим усталым жаром – Джейн крепко зажмуривается, до точек под веками, до вспышек неоновых; трет ладонью раскаленные в той усталости глаза, а затем без сожалений возвращает неправильную фотографию на одеяло.– И все это время она… – комок встает в ее горле, заставляя остановиться, замолкнуть на хриплом неуверенном полуслове – Джейн не знает, как ей нужно закончить фразу, как следует сформулировать ее – говорить о себе в третьем лице практически невыносимо. – Она была вместо Тора?Год назад Тор оставил Землю ради безмолвия космоса – их прощание, неуклюжее, скомканное и заранее обреченное на взаимную невысказанную горечь, она помнит слишком хорошо, слишком явно, чтобы оно оказалось неправдой. После его ухода все постепенно и неумолимо стало привычным, старым, почти обыденным – никаких потрясений, никаких волнений. Ее жизнь стала прежней – она по-прежнему продолжала свою работу, свои исследования, по-прежнему проводила ночи в сумбурности бессонницы, а дни – в суматохе бытовых неурядиц. Словно и не было ничего, ничего и никогда – ни бесконечного ожидания, без сожалений отданного равнодушному голубоглазому небу, ни мерцания золота заветного мира, ни пепельного отчаяния чужих смертей.В ее Вселенной отныне все было тихо, мирно и спокойно.В этой Вселенной многочисленные заголовки газет, взирающих на нее непритязательно, практически равнодушно, пестрят ее именем.
Фьюри безмолвно кивает, словно позволяя ей свыкнуться с этой мыслью. Джейн медленно, будто оттягивая неизбежное, раскрывает одну из тех газет, пытается прочесть первые строчки – их смысл не доходит до ее оцепеневшего, затянутого дурманом медикаментов сознания. Болевой шок давно прошел, и теперь ее клонит в сон с настойчивостью хлороформных паров, и единственное, что ее удерживает у кромки стремительно рассыпающейся, распадающейся на мелкие острые осколки реальности, это изображение ее самой, типографской краской въевшееся в потрепанные, пожелтевшие страницы. Изображение то, переходящее из рук в руки, а затем позабытое и томительно пылящееся на полке архивов, давно утратило яркость переливов и нюансов, но доспех, скрывающий ее тело, блестит по-прежнему ослепительной сталью. Джейн разглядывает тот доспех, что никогда не прикасался к ее телу, пальцем неосознанно повторяет его плавные изгибы, а затем поднимает взгляд на Фьюри. Знакомое нечитаемое выражение лица. Знакомый черный костюм и не менее знакомая собранность высокого силуэта, замершего у противоположной стены палаты.– Доктор Фостер, я понимаю, как сейчас тяжело вам, – Джейн вздрагивает, но взгляда не отводит – может ли он действительно понимать ее? Может ли кто-нибудь во всем этом неправильном мире понимать ее? Еще несколько часов назад все, что она знала, все, во что она верила, это обыденность и абсолютная безмятежная нормальность ее будущего – но теперь верить ей, кажется, больше не во что. – Любая информация может оказаться полезной. Мне необходимо знать, что вы помните.Джейн закрывает глаза.Крики Эрика. Крики Дарси, громкие и отчаянные. Уродливый ожог на руке пульсирует рыжим ужасом и тоскливой безнадежностью – предполагалось, что этот день должен был стать самым счастливым в ее жизни. Она так долго шла к этому дню – все те бессонные ночи, загроможденные вычислениями, все те ранние рассветы, насыщенные горечью кофе, все те изможденные вечера перед полосящим монитором. Она так старалась. Она все вычислила, и ошибки быть не могло, и все действительно шло по плану – первые несколько секунд; первые несколько секунд, озаренные ее робкой неверящей улыбкой и чуть облегченным ясным взглядом Эрика, внимательно следящим за показателями генератора. Первый запуск ее собственного Земного Бивреста сбывался давно загаданной мечтой. Джейн выставила координаты на свою лабораторию в Пуэнте Антигуо – таймер размеренно и неотступно отсчитывал последние мгновения предвкушаемого ожидания. Они должны были переместить небольшой объект на расстояние нескольких тысяч миль.
Они должны были стать легендой.
Все взорвалось.Она помнит крики Эрика, и крики Дарси, и своей команды – они отпечатались ожогами на ее коже. Яркая синяя вспышка болью пронзила ее сознание, и длилась она не дольше секунды – секунду спустя она очнулась среди сухих колючих песков однажды оставленного ею города, всего лишь в нескольких ярдах от лаборатории. И Джейн могла бы даже почувствовать слабое ликование при мысли о столь удивительно незначительной погрешности, если бы только она в целом могла чувствовать тогда хоть что-то, кроме жжения и агонии.
Спустя час – два укола лидокаина, несколько таблеток обезболивающего и семь швов на левой руке – она, едва держащаяся на ногах и за собственное сознание, путано объясняла медсестре, что с ней произошло. Липкий, неотступающий страх за всех, кто остался, всех, кто был погребен той внезапной сизой вспышкой, заставлял ее настаивать на срочности звонка. Ей дали телефон – номер Эрика, годами осевший в ее воспоминаниях, она набрала без единого мгновения промедления, и каждый угасающий гудок лишь усиливал ее волнение. Он ответил через шесть гудков – одно слово, произнесенное мягким седым голосом; достаточно было лишь одного того слова – Джейн задохнулась от облегчения. Забывшись в собственной тревоге и пьянящей радости – он жив, все в порядке, все будет хорошо, – она не сразу осознала, что тишина на обратной стороне была слишком долгой, тревожной и болезненной. Джейн, произнес Эрик наконец после нескольких молчаливых выдохов, после того, как она несколько раз окликнула его и единожды взглянула на экран – проверить, что со связью все в порядке. Она замерла, сломленная тем, как он произнес ее имя – словно бы он не произносил ее имя очень, очень давно. Словно бы оно, неловкое и неограненное, отнимало у него последний кислород.
Джейн Фостер, повторил он.
И тогда она поняла, что что-то было ужасно не так.Ее мир уже больше года жил с осознанием о бесконечной множественности Вселенных, но у нее, на самом деле, не было никакого шанса с самого начала заподозрить всю неправильность этой реальности. Все было точно также – на первый взгляд. Те же здания, те же обозначения на дороге. Та же больница – та самая, в которую однажды, так давно, словно это происходило и не с ней вовсе – она отвозила Тора одной особенно темной ночью, ночью, безвозвратно изменившей ее жизнь. На той, обратной стороне внезапно выцвели все звуки, поглощенные безжалостной кромешной тишиной, а затем – очередными гудками; через две минуты медсестра вернулась в палату вместе с лечащим доктором, и тогда Джейн узнала, что женщина, носившая ее имя, женщина с ее лицом, ее датой рождения, адресом и даже номером водительского удостоверения, была уже как шесть месяцев безвозвратно мертва.У нее не было никакого шанса осознать все с самого начала – все выглядело, пахло, ощущалось точно также. Фьюри выглядел точно также, таким, каким она его и запомнила, с тем лишь небольшим отличием, что она никогда за все время их непродолжительного знакомства не видела ни малейшего намека на удивление на его лице. Он звучал точно также. Он говорил точно также.
Теперь он смотрит на нее точно также, терпеливо ожидая от нее ответа.
Изможденность ее ответа прорывается вынужденным пересохшим хрипом:– Мы работали над мостом Эйнштейна-Розена. Я ошиблась в вычислениях.