глава 2. всем нравятся плохие ребята. (1/1)

— Да он смеется надо мной что ли? — вдруг раздалось надрывно и с нотками плохо скрытой истерики. Петер, всю ночь провозившийся с капризным гитарным риффом, сонный и от этого злой, немигающим взглядом уставился в яркий дисплей смартфона. В глазах его, красных от лопнувших капилляров, не имелось никакого намека на жизнь; мозг его от длительного отсутствия элементарных перерывов вспух и теперь болезненно пульсировал в черепной коробке. От этого настроение его, разумеется, испортилось еще с самого начала дня. — В чем дело? — поинтересовался его рядом находящийся товарищ, что выглядел намного свежее и веселее. Петер нахмурился, от боли в голове, что внезапно ударила по вискам, скривившись, зашипел и молча протянул собеседнику телефон, на экране которого светилось яркое окошечко с текстом от неопределенного номера. Привет. Если ты невзначай забыл меня, я Тилль Линдеманн.Мы виделись с тобой в Стокгольме десять с лишним лет назад — точно уже не помню. Я вдруг вспомнил твое предложение о сотрудничестве. Я воплотил бы эту идею в реальность, если ты не будешь против. И, да, у тебя есть какие-нибудь планы в Берлине? Мы, если что, должны будем встретиться именно там. Сидящий рядом, вчитавшись в текст, потом поднял брови и после недолгого молчания с хрюканьем расхохотался, подняв такой сильный шум, от которого обычно просыпается даже глухой, и содрогаются хлипкие стены. — Всегда знал, что дуракам везет… — Везет… как же! — поспорил не отошедший еще от шока Петер, который поведением этого Тилля Линдеманна доволен не был. Признаться честно, даже какие-то внешние признаки старого знакомого он вспомнить не мог; совершенно чужой человек. — Написал просто потому, что захотел! Ни годом раньше, понимаете ли, а прямо сейчас! — То есть, хочешь сказать, ты отказываешься? — товарищ вдруг подал удивленный голос, но Петер вцепился в него таким жгучим взглядом, что ответ в голове за считанные секунды напросился сам. — Нет! Это ты смеешься, а не он!И тут он учтиво напомнил о личности того, кто решил написать об этом сотрудничестве; что Петеру было бы весьма полезным восстановить общение с ним, потому что на фоне немецкого исполнителя он выглядел, как бы печально это ни звучало, несчастным микробом, маленьким как бог знает что. — А таким образом ты можешь подняться за его счет, смекаешь?.. Он, конечно, ведет себя странно, но это… — тут сидящий поднял палец и посмотрел куда-то вверх, — это для тебя благосклонность. — Не убедил, — черствый швед остался все равно непреклонным и даже бровью не дернул. — У тебя же все равно в туре есть Берлин, сходи и встреться хоть вежливости ради; чего ты кочевряжишься, черт лохматый! — героя нашего товарищ, что человеком был весьма экспрессивным, вздохнул и отмахнулся, внутренне осознавая, что дальнейшая беседа будет бесполезной. Но тут упрямый ранее музыкант вдруг задумался: пропахав тысячи ночей напролет, стерев все пальцы о струны и даже упав однажды в обморок от вечной возни на работе, не смог он добиться того публичного признания, в котором этот Тилль, вероятно, захлебывался каждый божий день. Быть может, рискнуть все же стоит? Лишь ради того, чтобы попробовать выдвинуться за счет знакомого — популярного, но не сильно, видимо, умного — в еще большие массы. Да и, тем более, у них и так ничего не получится, конечно же. Поэтому интереса ради встретиться все же можно; все равно по пути. — Ладно, это звучит вполне заманчиво, — нехотя согласился Петер, обращаясь больше к себе, нежели к собеседнику. Еще немного подумав над этой нелепой ситуацией, он все-таки написал ответное сообщение. ***Вовсе не ожидал, что ты найдешь мой номер спустя столько лет и вообще напишешь мне, а тем более – с таким посылом. Ничего не могу обещать и принимать какие-то решения заранее, но в Берлине я буду через несколько недель, поэтому встретиться и поговорить мы все же можем.Перед глазами после вечернего пьянства буквы на телефонном дисплее плясали, прыгали и вовсе меняли цвет, поэтому Тилль, ослепленный ярким свечением и пораженный головной болью, что расползлась вдоль от затылка до лба, не мог никак опомниться и понять, кто, о чем и почему ему писал. Оставив попытки вникнуть в происходящее, поэт зажмурился и со свистом выдохнул, ощущая себя после вчерашнего смертельно больным. Даже двухминутное времяпровождение под холодным душем вернуло страдальца в рассудок совсем на немного; Линдеманн только продрал заспанные глаза и начал время от времени подергиваться, толком еще не отойдя от студеной воды, что большими каплями стекала по лицу и по спине. Усмирив сушняк, что царапал горло и действовал на нервы — для этого пришлось уничтожить порядком двух литров воды — Тилль наконец-то пришел в себя и сумел вернуться к нерешенному вопросу, который все еще отмечался в телефоне как ?непрочитанное сообщение?. Перечитав текст еще раз, Тилль, кажется, вспомнил имя товарища, о котором вчера так много думал, — Петер Тэгтгрен — но лучше ему от этого осознания не стало. Все оказалось как раз наоборот: поняв, что он этому Петеру Тэгтгрену написал ранее, поэт как будто ощутил электрический разряд, прошедший вдоль по спине и затем незамедлительно ударивший в голову. Что он вчера натворил! Покраснев со стыда как ошпаренный в кипяченой воде рак, Линдеманн забегал по комнате перепуганным взглядом; до чего же неудобно получилось! Это все было, разумеется, глупейшей шуткой, которой даже оправдания нет. — Какой позор, — еле слышным шепотом протараторил недавно отрезвевший но, вдруг ощутив неприятную боль в горле, замолчал. И, можно подумать, испортить эту ситуацию уже никак нельзя; все слишком плохо и так. На самом деле, можно: написать отказ по причине, а-ля ?я тогда был пьяным, извини?. Уж такого позора Тилль себе не простит! За слова придется, судя по всему, отвечать. Да и что уж, в самом деле! Линдеманн про себя был уверен в том, что у них со старым знакомым ничего не выйдет, и они благополучно распрощаются на первой же встрече. Ничего он не приобретет и, конечно же, не потеряет! Еще немного помыслив над этой проблемой, — что, ей богу, как будто с неба свалилась! — Тилль неожиданно поймал себя на скользкой мысли, что это даже приятно: его, видимо, старый товарищ не забыл и даже был готов попробовать возобновить общение. Но тут фронтмен улыбаться сразу же перестал, тряхнул головой и нахмурился. И, все-таки, этот человек ему был совсем не знакомым. Ответ его был краток и скомкан, так как расписывать текстовые тирады Тилль постеснялся:Тогда жду твоего сообщения, когда ты будешь в Берлине.После этого Линдеманн ощутил еще больший стыд и, не сумев с ним справиться, рассеянным шагом удалился в ванную, чтобы повторно умыться и окончательно прийти в себя. За хлипкой дверью то и дело доносились заглушенные шумом воды восклицания: ?Ох, как же стыдно! Как же неловко!?. А неловко, право, должно было быть несомненно: вспомнить старого знакомого таким невежливым способом! А, может быть, они еще сдружатся, вспомнив между собой ту глупую встречу, что не менее глупым образом произошла десять с лишним лет назад? Даже звучит смешно! На это Тилль тоже не надеялся, и оттого краснел еще больше, вращая глазами и внутренне сжимаясь от дискомфорта. Оставалось мечтать только о том, что Петер окажется человеком терпеливым и благосклонным. Прибытия Тэгтгрена в немецкую столицу пришлось ждать, причем не день и не два. За это время Тилль успел сделать очень многое: сходить в парк, чтобы покататься на велосипеде, купить молоко и консервы с фасолью, полить цветы и даже встретиться на улице с Оливером Риделем, который жил от дома фронтмена неподалеку. В тот день Ларс выглядел особенно примечательно благодаря своей ярко-красной кепке. Лицо его было, как и всегда, непоколебимо и расслабленно, — наверное, лицо Риделя можно ассоциировать с лицами персонажей, которых в книжных рассказах преподносят как людей целомудренных и метких — сам он хоть и не торопился, но шел довольно быстро. Заметив фронтмена, он кивнул ему в знак приветствия и даже остановился. — Дум просил передать твои очки, — сказал Оливер в своей манере спокойно и вынул из глубокого кармана свободных штанов солнечные очки с потертыми стеклами. — Ты со дня его рождения, видимо, оставил. — Спасибо, Ларс, — с фальшивым восторгом пробасил фронтмен, засунув поцарапанный аксессуар в карман сумки. Тилль не решился говорить о том, что очки он оставил намеренно. — А то я их везде искал и никак не мог найти… Ридель пожал плечами. Разница в росте у собеседников была очень существенная, и Линдеманну стало вдруг даже как-то неловко за низменность, на какой он находился. Тут он неожиданно для себя окликнул басиста, который, вероятно, хотел уже было продолжить прогулку, но в одиночестве. Голову посетила мысль спросить самого резонного своего товарища о том, что терзало поэта уже несколько недель. — Послушай, мне хотелось бы посоветоваться с тобой насчет одной глупейшей ситуации, — вокалист замялся и принялся кусать губы, а Оливер, не дрогнув ни одной мышцей лица, только кивнул и уставился на собеседника немигающим взглядом. Ридель всегда был человеком спокойным, но иногда его характер уж чересчур настораживал; тем не менее, Тилль продолжил свой монолог: — Как думаешь, если я вдруг начал общаться с человеком, с которым не говорил лет десять, это нормально?— Ты рассуждаешь как девочка какая-то… — Ларс неодобрительно покачал головой, и позже с восклицательным удивлением в голосе уточнил, — почему же нет? Восстановить отношения и начать общаться — никогда не поздно. После этих слов Тилль как-то даже воодушевился. Теперь скользкий стыд, что все время скребся где-то под сердцем, будто пропал. Быть может, предположения, что Тилля старый знакомый воспримет за ненормального, и вовсе не верны? По крайней мере, этот разговор поэта успокоил и взбодрил.Вечерами, ожидая смс, Тилль просиживал штаны за ноутбуком, предварительно замотавшись в одеяло и приглушив свет. В online играх с милейшим ником donut он нередко встречался с Рихардом, таким же любителем поиграть по сети, который ничего умнее не придумал, как назваться датой своего рождения — 24061967. Но с недавних пор общались они довольно-таки мало — в сущности, из-за дурного настроя Тилля. Поэтому по обыкновению фронтмен устраивать бойню между темными эльфами и троллями предпочитал в одиночку, чтобы ни с кем случайно не пересечься и не завязать переписку. Даже после такого уморительного времяпровождения за ноутбуком к поэту вдохновение не шло. Муза, вероятно, была настроена серьезно и решила пытать несчастного Линдеманна до самого конца. От этого дух вокалиста стремительно падал, но возвращаться к виски он все же боялся, так как до сих пор помнил очень нехорошие последствия алкогольного опьянения. Не дай бог, еще кого-нибудь вспомнит и куда-нибудь втянет! Недавно, так же в три с чем-то часа ночи, поэту позвонил Цвен. Каждый раз Рихарду было стыдно звонить так поздно, но он все равно продолжал делать это словно по расписанию. Тилль от непонятного чувства гнета брать трубку сначала и вовсе не хотел, но, подумав, что в любом случае его сейчас мучила бессонница, ответил на вызов. — Я тут подумал, Тилль, — в общении с вокалистом голос у Круспе терял напор и громкость, что давила по обыкновению своему на нервы остальным собеседникам; вообще с Линдеманном он становился совершенно другим человеком, как ни странно. — Ты в последнее время какой-то сам не свой. — Это все вдохновение, — коротко и бездумно ответил фронтмен, уставившись на приоткрытую форточку, через которую в комнату неспешно тянулся запах уже давно царствующей на черной улице ночи. — Его нет и, мне кажется, уже никогда не будет. — Я как раз хотел об этом поговорить, — заикнулся гитарист. — Быть может, я хоть как-нибудь могу помочь тебе? Просто, понимаешь, видеть, как твой друг переживает…— Нет, Дик, — Линдеманн мотнул головой, как будто собеседник мог его увидеть. — Ты мне помочь не сможешь, — тут ему стало стыдно за такую свою холодность в общении с дорогим другом, и он резко смягчился. — Мне нужно самому пережить этот жизненный период. Хоть он и такой…— Паршивый, Тилль? — Рихард любил это простое, нежное имя и произносил его при любом удобном случае с небывалым душевным упоением. — Именно! Паршивый, — согласился фронтмен и горько вздохнул. — Так что я как-нибудь сам справлюсь. Спасибо, — на этом разговор, который сначала намеревался протянуться еще хотя бы на несколько минут, окончился. Рихард поспорить не посмел, хоть и не был со словами вокалиста согласен совершенно, а затем от душевной безысходности вздохнул. Еще некоторое время он просидел, не двинувшись с места и уставившись в уже погаснувший дисплей недавно купленного смартфона. Марго, его любимая жена да и просто хорошая женщина, находилась за стенкой и о чем-то приглушенно разговаривала с их маленькой дочерью — вроде бы, семейная идиллия на высоте, и переживать вовсе не о чем. А вот Цвен нашел причину помутить внутреннее море, что и так никогда спокойным не было. Тилль совсем не прав: такими проблемами нужно делиться с друзьями, особенно с такими близкими. Рихард, выглядевший в глазах знакомых как капризный и до противного смазливый нарцисс, рядом с фронтменом всегда становился на удивление покладистым и даже, можно сказать, скромным — насколько у него это получалось, конечно же. Вместе с Тиллем они будто дополняли друг друга; Тилль всегда поддерживал идеи гитариста, порой даже самые ненормальные и странные, что последнему не льстить не могло. В компании Линдеманна Цвен при других зазнавался еще сильнее, однако же с ним самим был осторожен и в какой-то манере ласков. А все это потому, что Тилля, такого замечательного друга и понимающего собеседника, ему терять совершенно не хотелось. Однако внутри у Рихарда закрадывалось такое трогающее и тормошащее неспокойный разум ощущение, что Тилля он любил как-то по-другому, не как полагается друзьям, даже лучшим друзьям. Круспе любил подолгу любоваться их с фронтменом совместными фотографиями и тихо, совсем тихо вздыхать, думая про себя, почему же ему все-таки не посчастливилось родиться женщиной. Иногда на гитариста, замученного собственной впечатлительностью, нападало дичайшее желание излить свою проблему Линдеманну целиком и полностью: рассказать, что иногда Цвену хотелось завязать ему галстук на манере заботливой жены, хотелось пожелать хорошего дня с особенной нежностью и без стыда смотреть на него восхищенными глазами. Но каждый раз Рихард останавливался и в мыслях на себя несдержанно ругался. Как это будет выглядеть вообще? Женатый мужчина, трижды отец и уже в зрелом возрасте будет признаваться лучшему другу в чувствах, как дурак надеясь на то, что его не пошлют тотчас ко всем чертям? Вздор. Рихард верил, что с Линдеманном они эту черту дозволенного никогда не переступят; они просто очень хорошие друзья. Конечно же, чувства у них у обоих всегда были намного выше принятого, но все же… это совсем не то. И, чтобы не потерять дорогого сердцу приятеля, Цвену пришлось все-таки с силой подавить глупые желания во всем признаться; честно, он и сам толком уверен не был, что все происходящее у него в голове — точно любовь. Это, вероятно, было что-то намного светлее, намного выше той любви, что была нынче принята среди общества, успевшего принять вульгарный вид. Хотелось разобраться в мыслях и не торопиться, а то есть — молчать и даже не пробовать разевать рот на эту тему. Потому что иначе станет только хуже. Сейчас же, после недавнего разговора, короткого и очень сухого, Рихарда терзали непонятные чувства, которые объяснить он и сам не мог — куда уж автору до этого. Пожав плечами, он лишь смирился и решил друга лишний раз не раздражать. Сейчас у него, в конце концов, сложный период в жизни. От мыслей Рихард отвлекся только тогда, когда в комнату зашла Марго, донельзя усталая, но счастливая от времяпровождения с ребенком. Дочь у Круспе была на манеру рождественского ангелочка: светленькая, курносая и вечно улыбающаяся. Единственное, что было у нее не ангельское — взрывной характер, перенятый, разумеется, от отца. Только она не давала Рихарду впасть в полную прострацию и окончательно отдаться подавляющей печали. Заметив жену, Цвен сладко улыбнулся и учтиво поинтересовался:— Ну, что, уснула? ***После неприятного диалога с соло гитаристом Тилль неожиданно поймал себя на мысли, что даже Рихард ему надоел. Ах, боже, ну что за напасть такая! Хотелось прямо сейчас разбежаться и удариться макушкой о бетонную стену, так как мир терял свои краски в считанные секунды. Но, немного помыслив еще, горе-поэт все-таки для себя осознал, что весьма погорячился с мыслями о Цвене. Нет, он вовсе не надоел ему. Просто в жизни появился недостаток какой-либо непредсказуемости. А Рихард был сам по себе человеком обычным, действующим по составленному в голове расписанию, как и всякому немцу положено; гитарист — все равно немец, как бы ни пытался он погрузиться в американскую культуру и стать ее частью. Ох, Рихард... такой он, однако, человек непростой! От этих мыслей фронтмен тяжело вздохнул и, почувствовав, что бессонница начала постепенно отступать, неспешной походкой направился в сторону спальной комнаты, чтобы наконец-то отдаться долгожданному сну. Я в Берлине, можем назначить время и место для встречи, если ты, разумеется, еще не передумал.Долгожданное сообщение с номера, который Тилль почему-то до сих пор не добавил в контакты, оборвало тягучее и утомительное ожидание. Фронтмену стало вдруг даже интересно, а как же его знакомый за это время изменился. Что предпочитал в еде и в разговоре. Поэту стала интересна даже его внешность. Необузданный интерес внезапно накрыл Тилля с головы до ног, и он был готов буквально разорваться от непонятного волнения. Раньше, признаться, такого вокалист никогда не ощущал, и это чувство сейчас показалось ему чуждым и даже диким. Линдеманн ответил приятелю опять как-то непонятно и до неприличия лаконично, и, задумавшись на пару мгновений, вдруг с ужасом осознал, что ему страшно. Кому не знакомо пугающее чувство, возникающее перед чем-то важным, которое навязчиво шепчет на ухо, просит оборвать все свои планы и остаться дома, просидев в одиночестве до самого вечера? Тилль, может, прислушался бы к странному желанию, но его сдерживал элементарный стыд. Нельзя так поступать. Поэтому, внутри переборов витающие, словно одинокие мотыльки, нехорошие мысли, поэт пообещал себе, что все пройдет нормально. Встречу вокалист предложил назначить в мясном ресторане, в который часто захаживал на пару с Софией. ?Да, она любила здесь пообедать?, — промелькнуло в голове, когда фронтмен обнаружил свободный столик и два длинных дивана, что стояли от него по бокам, и позже занял уже давно полюбившееся место. К гостю сразу же примчалась официантка с приятными темными глазами — такие в литературе еще называют бархатными. — Добрый вечер, герр Линдеманн, — прозвучал не менее мягкий, приглушенный голосок, — Вам, как и обычно, козленка с картофельным гарниром? — в ресторане Тилль являлся гостем постоянным и уже всему персоналу знакомым. — Добрый, Габи, — кивнул поэт в знак приветствия. — Да, все именно так. Только передай, чтобы в этот раз без перца.Сотрудница услужливо кивнула и тотчас смылась с поля зрения, а Тилль, почувствовав короткую вибрацию в кармане, слабо дернулся и вынул смартфон с загоревшимся дисплеем. Появились неотложные дела. Можем перенести на час?Такая новость — весьма неприятная, надо сказать — музыканта поразила и даже рассердила. ?Ветреный человек — этот Петер, судя по всему?, — с неприязнью решил Линдеманн и с угрюмой физиономией уставился в окно, за которым небесный купол еще не успел принять вечерние краски. Час для Тилля, слава богу, пролетел практически незаметно. Поэт слишком увлекся поеданием поднесенного ему ужина, — одному богу известно, почему фронтмен из раза в раз заказывал одного лишь козленка, будто больше ничего другого в меню нет — и он, отрекшись от мира сего, просидел бы над тарелкой еще минут тридцать или даже больше. Но тут вокалиста отвлек внезапный грохот входной двери, а затем — английское восклицание, произнесенное хриплым и будто прокуренным голосом:— Отведите меня, будьте добры, к мистеру Линдеманну!Тут Тилля охватило то волнение, что обычно тормошит полупустую голову влюбленному подростку, который совсем не знает, как повести себя правильно на первом свидании. Человек, поэту практически незнакомый, вдруг стал для него объектом беспардонного интереса; теперь Линдеманну хотелось посмотреть на него больше всего на свете. Тилль быстро отвлекся от еды, начав искать взглядом источник напористого голоса. Его буквально потряхивало в предвкушении; внезапно уши заложило, а в горле пересохло. И вот джентльмены наконец-то встретились взглядами, а Тилль, ошарашенный увиденным, еле сдержал себя от желания скривить рот на вытянувшейся физиономии. ?Я его представлял несколько другим?, — фронтмен нервно сглотнул, все еще не отойдя от слабого потрясения. Перед ним предстал угловатый во всех пониманиях герр с ломкими черными патлами, что были пришедшему примерно по локоть. Выражение лица его передавало острую дерзость, а глаза мигали отрешенным холодом. Герр, как подметил про себя Линдеманн, был чем-то схож с пираньей. Заявился он в поцарапанной во всех местах куртке, что сплошь была усеяна маленькими шипами, в рваных на коленях джинсах и растянутой футболке с ядерным принтом, что для ресторана было чем-то недопустимым. Но Тилля больше всего смутила борода старого знакомого, — если, конечно, две идиотские косички, глупо торчащие в разные стороны, можно назвать бородой — и на секунду поэту этот элемент внешности показался даже чем-то забавным. Фронтмен вдруг подскочил на месте, быстро выскользнул из стола и безмолвно, будто проглотил язык, указал на забронированное место.— Добрый вечер, — протянув руку вперед, просипел Тилль как-то сдавленно, позабыв, кажется, половину английских фраз, которые он только знал. Однако на интонацию в голосе собеседника Петеру было совершенно все равно. Он ухватился за протянутую ладонь мозолистыми пальцами и принялся жать ее с такой экспрессией, что Линдеманн чуть не побледнел от изумления. ?Голодранец какой-то, — с некой настороженностью подумал про себя фронтмен, еще раз оглянув пришедшего. — Черствый и бестактный к тому же!?. Как только собеседники уселись за стол, Тилль забегал сконфуженным взглядом по всему помещению, внезапно почувствовав себя не в своей тарелке. Что говорить? Как начинать разговор? Но, вдруг вспомнив диалог с Ларсом, что произошел несколько дней назад, он успокоился и даже смог заставить себя посмотреть на сидящего напротив. — Ты со временем похорошел, — непонятно для чего решив польстить гостю с дерзким лицом, подметил Тилль и отодвинул недоеденного козленка в сторону. — Я тебя, если честно, даже сначала не узнал. — А? Да, спасибо, — не поняв причины таких комплиментов, Петер кивнул, а Тилль в его резком дыхании учуял сильный табачный запах, что сразу же бил в нос. ?Да он еще и курил недавно! — мысленно возмутился фронтмен. — Знал, что я его жду, и все равно умудрился потянуть время!?. Разговор клеился еле-еле, а поэт с каждой секундой чувствовал себя все менее комфортно. В голову сразу же пришло воспоминание о Рихарде, дорогом Рихарде, которого Линдеманн совсем недавно обидел. ?Нельзя было тогда ему так отвечать, — с досадой ругал себя Тилль. — Как он вообще меня терпит-то? Нужно непременно извиниться за это!?. На этом моменте фронтмен осознал свою твердолобость и наконец-то понял, что только с гитаристом ему было по-настоящему комфортно. — Я извиняюсь, просто никогда в такую ситуацию не попадал, когда люди, не видевшись десять с лишним лет… — начал оправдываться Тилль за свою излишнюю молчаливость. — Давай-ка сразу к делу, — даже, кажется, собеседника не слушая, перебил Петер и нахмурил тонкие, как перья, брови. Линдеманн от такой грубости расстроился, но виду не подал. — Ты что-то говорил про сотрудничество? — Да, именно так, — согласно кивнул фронтмен. — Я вспомнил о твоем давнем предложении совсем недавно и как-то спонтанно что ли… в прочем, если ты тогда это предложил, должно быть, ты и сам как-то с музыкой связан?— ?Как-то связан?, — Тэгтгрен со смеху прыснул, но чтобы не казаться уж совсем гадким, он слабо приподнял уголки губ, тонких, как веревочки. — Музыка — это бесспорно мое жизненное предназначение! — Я весь во внимании, — Тилль все-таки снова подвинул оставленный ужин поближе к себе, не сводя взгляда с собеседника, который, кажется, буквально засветился от гордости за себя и свои достоинства. — Ты поешь?— И пою в том числе, — швед кивнул, и от этого движения длинная темная прядь упала ему на лоб. — Но, в основном, знаешь ли, занимаюсь игрой на музыкальных инструментах.— На нескольких, ты имеешь в виду?— Именно. Барабаны, синтезатор, гитара, аккордеон, — тут он на секунду замолчал, будто что-то вспоминая, — еще губная гармошка, да. Это все стоило, разумеется, огромного и бесконечного… — тут Тэгтгрен резко замолчал, вытаращив черные глаза, под которыми имелись не менее черные мешки. Кажется, из головы его совершенно глупым образом вылетело английское слово ?tenacity?, что переводилось как ?упорство?. В телефоне, как назло, интернет для экономии денежных средств был отключен, а, значит, до переводчика не было возможности добраться. — Тут такое дело, — сдавленно произнес он и стыдливо сжал челюсти, — я забыл, как слово называется…— А покажи жестами? — оторвавшись от поедания, предложил вдруг Линдеманн, явно таким поворотом событий удивившись. Петер покорно пожал плечами, мысленно понимая, что ничего другого ему не остается. Выглядеть он будет, конечно, по-идиотски, но, тем не менее… Неожиданно нахмурившись, он принялся что-то показывать жестами, а Тилль, напрягши все клетки мозга, начал пытаться отгадывать злосчастное слово. — Напряжение? Злость? — с трудом сдерживая басовитые смешки, уточнял из раза в раз фронтмен и еле заметно улыбался. — Упорство?— Упорство! — Петер, уморившийся этим общением жестами, с облегчением вздохнул и даже заулыбался. — Все это стоило огромного упорства! Вот, что я хотел сказать.— Разобрались! — усмехнулся Тилль уже в открытую, про себя отмечая, что, в принципе, разговор начал постепенно склеиваться и обретать краски. Больше всего фронтмена поразил тот факт, что Тэгтгрен, занимаясь вокалом, горазд играть и на нескольких инструментах сразу. Должно быть, удивительный человек он. — Я, если честно, поражен таким ?упорством?. А мой интерес больше направлен только в сторону вокала, — тоже повеселев от гордости за свои способности, заявил Линдеманн. — Я как-то даже брал уроки у оперной певицы! Тут-то диалог начал набирать обороты и наконец-то сближать собеседников. Двум музыкантам сложно не найти общую тему для разговора, если задуматься. За все это время фронтмен успел окончательно расслабиться, поведать про один нелепый случай на концерте две тысячи десятого года, заказать кусок мясного пирога, со смеху подавиться им и даже рассказать старый анекдот про двух вокалистов разной национальности. Петер тоже сумел в этот момент раззадориться; право, болтовня Линдеманна его забавляла, и он, время от времени повизгивая, смеялся от каждого его слова. Особенно запал в душу анекдот, о котором шведу слышать раньше нигде не доводилось. В общем, разговор стал окончательно интересным, и собеседники, вероятно, успели друг другу понравиться. Фронтмен, изрядно повеселев, хотел было рассказать знакомому о еще одной смешной ситуации, но сделать это не успел. — Мне нужно идти, — неожиданно просипел Петер, глянув на часы, стрелки которых уже показывали на девяти вечера.— Но мы ведь столько всего еще не обсудили! — с заметной досадой охнул поэт, чуть ли не схватившись за голову обеими руками. — Мы даже про сотрудничество поговорить не успели! Тэгтгрен безразлично пожал плечами, вновь приняв вид отрешенный и совершенно холодный. Тут Тилль, царапнув пальцами по подбородку, неожиданно предложил:— Давай тогда завтра встретимся снова? В этот раз будем говорить только о сотрудничестве, я обещаю. Петер немного подумал и согласился, и джентльмены, в дружеской манере пожав друг другу руки, попрощались и разошлись каждый в свою сторону. ?Странный он однако, — подумал про себя Линдеманн, — но чем-то цепляет?. В самом начале Тилль, признать надо, расстроился, так как нашел Петера в общении несколько черствым и совершенно безразличным ко всему происходящему. Тэгтгрен поначалу вел себя словно так, будто хотел поскорее закончить разговор и смыться обратно в гостиницу — а такое поведение казалось поэту явно невоспитанным. У Тилля даже закрадывалось весьма гадкое и неприятное ощущение, что в беседе пытался быть вежливым только он. Вообще, швед создал впечатление о себе довольно-таки грозное: мало того, что сам он выглядел как-то злобно и даже страшновато, так еще и его имя — набор рычащих букв и непроизносимых звуков. И в целом это составляло нечто ужасающее. Тилль вдруг съежился от таких размышлений. Но как только музыканты принялись разговаривать наконец-таки сознательно, Линдеманн все же смог раскрыть потенциал в своем собеседнике. Нет, Петер не был отталкивающим; он просто необычный. Не такой, как знакомые Тилля. Наверное, именно этот фактор расположил фронтмена к нему ближе. Пообщаться с грубоватым иностранцем еще немного фронтмен посчитал для себя нужным. Внутри как будто проснулось то, чего поэту давно не хватало. Тилль, ступая по асфальтированной тропинке, что была задета тусклым фонарным светом, неожиданно для себя понял, что, кажется, встречей он оказался вполне доволен. Завтрашний день давал какую-то мотивацию и силы; от этого осознания у поэта резко поднялось настроение. Шаркая ботинками по дороге, Тилль подумал, что стоит лечь сегодня пораньше.