Глава 15. История Виктора (1/1)
Виктор вздохнул и мрачно уставился в стену перед собой, лицо его застыло, словно превратившись в каменную маску, ни одна эмоция не проскользнула в его голосе, пока он довольно равнодушнои скупо на подробности излагал мне историю своей жизни. В отличие от него у меня внутри все кипело и бурлило, я все не могла понять, храбрится ли он или и в правду смирился.
- Видишь ли, Сэнди, когда на цирк было наложено проклятие, я еще не родился, но уже существовал. Присцилла, то есть мама, была на шестом месяце беременности. После того, как время здесь замерло, у нее появился вполне закономерный страх остаться навечно в интересном положении, которое, надо сказать, протекало не без осложнений. Мама - йог и гимнастка, и она способна завязать свое тело чуть ли не морским узлом, только вот из-за этого или нет, но позвоночник у нее искривлен, и внутренние органы чуть смещены со своих долженствующих позиций. Предвосхищаятвой вопрос: нет, здоровье у нее в порядке, болей нет и, насколько я знаю, никогда не было, но беременность все равно протекала тяжело. Впрочем, к чему я это? Я рожден не был, а значит, на меня проклятие не распространялось, что не помешало мне появиться на свет, хотя и немного раньше срока.
К материнскому облегчению я был нормальным ребенком, рос и развивался, и, конечно, понятие человеческих потребностей было мне не чуждо.Удивлена, как со мной справлялись, когда в шатре нет пищи и прочих необходимых атрибутов человеческих удобств? И здесь все находит свое объяснение. Мой отец был вполне себе неплохим человеком и, хотя женаты мои родители не были, все время, пока я пребывал в младенчестве, он проводил в шатре. Он соответственно и закупал провизию. Как и отец, который не находился в шатре в тот печальный момент, я мог беспрепятственно покидать проклятую территорию, поэтому, когда мне исполнилось шесть, отец забрал меня отсюда окончательно, дабы подготовить к школе и прочему. Я говорю ?окончательно? поскольку в раннем детстве жил, если можно так выразиться, на два фронта: то есть какое-то время проводил с матерью, какое-то время с отцом. Любовь у них прошла довольно быстро, и я остался их единственным связующим звеном.Со школой у меня не задалось: всему виной моя замкнутость, угрюмость и вечная потребность в уединении. Обычные черты ребенка, выросшего в подобных условиях. Плюс ко всему естественные науки мне не давались, а соседские дети без конца провоцировали на драку. Отец поразмыслил и решил, что научит меня сам. Надо отдать ему должное, я научился читатьи быстро освоил элементарную арифметику. Потом отец устал, перегорел, и все, что мне оставалось, это самообразовываться, листая потрепанные фолианты в мамином будуаре и роясь в отцовских газетах и журналах, которые он выписывал.
Отец был часовщиком и, когда я подрос, передал мне свои умения, сделав его подмастерьем. Вот что действительно мне было по душе! – на краткую долю секунды в глазах у Виктора загорелся огонек, который, не успев озарить его хмурые черты, быстро потух, как мелькнувший в ночи огонек спички.
- Вот над чем я мог проводить дни и ночи, вот что сблизило отца и сына! Часовые механизмы. За рабочим столом жизнь казалось мне совершенной, но да, Сэнди, прости, я немного отвлекся.
В 1941 году мне исполнилось шестнадцать. В 1941 году Америка вступила во Вторую мировую войну. В 1941 жизнь свой смысл утратила. Мой отец погиб во время первой же бомбежки, когда немецкие истребители сбросили над нашим домом бомбу. Я был довольно далеко от дома, когда услышал звуки сирены. Я поднял голову вверх и увидел вражеские самолеты. Они летели косяком, сверкая на солнце, как стая мифологических птиц. Странное предчувствие заставило меня немедленно кинуться обратно, и, когда я вернулся, наш дом уже горел. Моего отца спасти не удалось: он задохнулся от дыма. Забавно, что в то утро мы поссорились, и я в сердцах бросил ему, что больше не желаю с ним разговаривать. Так все и вышло.
Меня, как и многих других, отправили воевать на Западный фронт. Там я находился вплоть до 1944, пока меня не убили выстрелом в спину. Пуля насквозь прошила легкое, я даже не успел почувствовать боли. Ноги вдруг подкосились, и перед глазами наступила темнота.
А потом я очнулся посреди ночи в ворохе листьев в какой-то канаве. Все вокруг было перепачкано моей кровью, но боли по-прежнему не ощущалось.Я долго лежал на земле обездвиженный, внутренне содрогаясь от мысли нащупать рану и в то же время страстно этого желая. Потом, когда все же решился, палец наткнулся на дыру. Я резко вскочил, уже светало, и я смог сквозь крошечное отверстие разглядеть коричневую полоску земли. Тогда я еще не верил, что умер.Позже я понял, что дышу по привычке, и воздух мне не требуется, и что мое сердце больше не бьется. Кожа стала холодной, как у тритона, по ней белыми разводами, словно какая-то невиданная аллергия, поползли трупные пятна. Проклятие не обошло меня стороной. Я оказался заперт в своем гниющем теле, мое мгновение остановилось.Мне не потребовалось много усилий, чтобы вернуться в Канзас, и там я разделил участь матери. Только в этом ужасном месте мое тело не подвержено разложению. Теперь и я навеки обречен.Что ж, ты знаешь все, Сэнди. Довольна?